Майор Барбара

Барбара (в смущении). Or семи смертных грехов!

Андершафт. Да, от семи смертных грехов. (Считает по пальцам.)Пища, одежда, дрова, квартирная плата, нало­ги, респектабельность и дети. Ничто, кроме денег, не мо­жет снять эти семь жерновов с шеи человека, а дух не может воспарить, пока жернова тянут книзу. Я снял их с твоего духа. Я помог Барбаре стать майором Барба­рой, я спас ее от преступления нищеты.

Барбара. Вы называете нищету преступлением?

Андершафт. Тягчайшим из преступлений. Все другие пре­ступления — добродетели рядом с нею, все другие поро­ки — рыцарские добрести в сравнении с нищетой. Нищета губит целые города, распространяет ужасные эпидемии, умерщвляет даже душу тех, кто видит ее со стороны, слышит или хотя бы чует ее запахи. Так называемое пре­ступление — сущие пустяки: какое-нибудь убийство или кража, оскорбление словом или действием. Что они зна­чат? Они только случайность, только вывих; во всем Лондоне не наберется и пятидесяти настоящих преступ­ников-профессионалов. Но бедняков — миллионы; это опустившиеся люди, грязные, голодные, плохо одетые. Они отравляют нас нравственно и физически, они губят счастье всего общества, они заставили нас расстаться со свободой и организовать противоестественный жестокий общественный строй из боязни, что они восстанут против нас и увлекут за собой в пропасть. Только глупцы боятся преступления; но все мы боимся нищеты. Ба! (Барбаре)Тебе жаль твоего полуспасенного хулигана из Вестхэма, ты обвиняешь меня в том, что я подтолкнул его душу на путь гибели. Что ж, приведи его сюда, и я толкну его обратно, на путь спасения. Не словами и не мечтой, а постоянной работой, хорошим жильем в здоровой местно­сти, тридцатью восьмью шиллингами в неделю. Через три недели он заведет себе пестрый жилет, а через три месяца — цилиндр и место на церковной скамье; не пройдет и года, как он будет пожимать руку какой-ни­будь герцогине на заседаниях Лиги Подснежника и всту­пит в партию консерваторов.

Барбара. И от этого он станет лучше?

Андершафт. Ты сама знаешь, что да. Не лицемерь, Барба­ра. Он будет лучше есть, жить в лучших условиях, лучше одеваться, лучше держать себя, дети его прибавят в весе. Это лучше, чем клеенчатый матрас в убежище, колка дров, хлеб с патокой вместо обеда, за каковые блага он обязан то и дело становиться на колени и благодарить бога; у вас это, помнится, называют «коленопреклонение в строю». Какая дешевка — обращать ко Христу го­лодных людей! С Библией в одной руке и с куском хле­ба—в другой. На таких условиях я взялся бы обратить Вестхэм в магометанство. Попробуй-ка обратить моих рабочих: душа их голодает, потому что тело сыто.

Барбара. А Ист-Энд обречь на голодную смерть?

Андершафт (тон у него меняется под влиянием горьких и печальных воспоминаний). Я сам родом из Ист-Энда. Я голодал и философствовал, пока в один прекрасней день не поклялся, что буду сытым и свободным челове­ком, что меня не остановят ни доводы рассудка, ни мо­раль, ни жизнь мне подобных, а разве только пуля. Я сказал ближнему: «Умирай с голоду, лишь бы мне остаться в живых» — и с помощью этих слов стал сво­бодным и сильным. Пока я не добился своего, я был опасный человек, а теперь я полезный член общества, благодушный и доброжелательный джентльмен. Такова, мне думается, история большинства миллионеров-само­учек. Когда она станет историей каждого англичанина, Англия будет страной, в которой стоит жить.

Леди Бритомарт. Довольно ораторствовать, Эндру. Здесь это не к месту.

Андершафт (задетый за живое). Милая, я не знаю другого способа передавать свои мысли.

Леди Бритомарт. Твои мысли — вздор. Ты выдвинулся потому, что был эгоистичен и ничем не гнушался.

Андершафт. Вовсе нет. Я больше всего гнушался нищеты и голода. Ваши моралисты их не гнушаются: и то и дру­гое они возводят в добродетель. Я скорее стал бы вором, чем попрошайкой, скорее убийцей, чем рабом. Я не хочу быть ни тем, ни другим, но если вы принуждаете меня выбирать — клянусь богом, я выберу то, что честнее и нравственнее. Я ненавижу нищету и рабство больше, чем самое гнусное из преступлений. И позвольте мне ска­зать вам следующее: ваши проповеди и газетные статьи в течение веков не могли уничтожить нищету и рабство, а мои пулеметы уничтожат их. Не разглагольствуйте о них, не спорьте с ними. Убейте их.

Барбара. Убить! Так это ваше универсальное средство?

Андершафт. Это последний довод, единственный рычаг, который может перевернуть общественный строй, един­ственный способ сказать: «Так должно». Попробуй выпу­стить шестьсот семьдесят полоумных на улицу, и три по­лисмена смогут разогнать их. Но посади их в известном здании Вестминстера, позволь им проделать разные цере­монии и надавать себе разных титулов, они соберутся с духом и начнут убивать; тогда эти шестьсот семьдесят полоумных станут правительством. Ваша благочестивая чернь заполняет избирательные листки и думает, что правит своими хозяевами, но правит только тот избира­тельный список, в который завернута пуля.

Казенс. Быть может, поэтому я, как и большинство умных людей, никогда не голосую.

Андершафт. Не голосуйте! Когда вы голосуете, меняются только фамилии в составе кабинета министров. Когда вы стреляете, вы свергаете правительство, начинаете новую эпоху, отменяете старый режим и вводите новый. Исто­рия учит нас тому же, господин ученый, или нет?

Казенс. История учит нас тому же. Как мне ни противно, я должен это сказать. Мне ненавистны ваши чувства. Мне ненавистно все ваше существо. Я не согласен с вами ни в одном пункте. И все же это правда, хотя должно быть ложью.

Андершафт. Должно, должно, должно! Что же, вы всю жизнь будете повторять «должно», вслед за прочими мо­ралистами? Научитесь говорить: «Так будет» вместо: «Так должно быть». Идите делать со мной порох. Тот, кто умеет взрывать на воздух людей, сумеет взорвать на воздух и общество. История мира есть история тех, у ко­го было достаточно храбрости, чтоб не убояться этой ис­тины. Хватит ли у тебя для этого храбрости, Барбара?

Леди Бритомарт. Барбара, я положительно запретам тебе слушать безнравственные речи твоего отца. А вам, Адольф, не следовало бы называть все дурное правдой. Что в том, что это правда, если это дурно?

Андершафт. Что в том, что это дурно, если это правда?

Леди Бритомарт (вставая). Дети, едемте сейчас же до­мой. Эндру, я крайне сожалею, что позволила тебе при­ехать к нам. Ты стал еще хуже, чем прежде. Сейчас же едемте домой.

Барбара (качая головой). Бесполезно бегать от дурных людей, мама.

Леди Бритомарт. Очень даже полезно. Это показывает, что вы их не одобряете.

Барбара. Это их не спасет.

Леди Бритомарт. Я вижу, что ты не хочешь меня слу­шаться. Сара, едешь ты домой или нет?

Сара. Очень дурно с папиной стороны делать пушки, но я не думаю, что из-за этого мне следует избегать его.

Ломэкс (льет елей на бушующие волны). Дело в том, знаете ли, что во всех этих разговорах о безнравственности много-таки всякого вздора. Это ни к чему. Нужно же считаться с фактами. Не то чтоб я вступался за что-ни­будь нехорошее, а только, видите ли, разные есть люди, и поступают они по-разному: ведь надо же куда-то их де­вать, знаете ли. Я хочу сказать, нельзя же всех выкинуть за борт, то есть приблизительно к этому дело и сводится. (Общее внимание к его речи действует Ломэксу на нер­вы.)Может быть, я неясно выражаюсь?

Леди Бритомарт. Вы сама ясность, Чарлз. Из-за того, что Эндру повезло в жизни и у него много денег для Сары, вы ему льстите и поощряете в нем безнравствен­ность.

Ломэкс (невозмутимо). Что ж, где есть падаль, туда слета­ются орлы, знаете ли. (Андершафту.)А? Как по-вашему?

Андершафт. Совершенно верно. Кстати, вы разрешите мне звать вас Чарлзом?

Ломэкс. Буду в восторге. Моя обычная кличка — Чолли.