Майор из Варшавы

Едва до Петра дошел смысл сказанного, как его раздражение мгновенно улетучилось. Он нутром чуял, что Пилюк говорит правду, и ради этого стоило везти его куда угодно. Стремясь вызвать «пана референта» на еще большую откровенность, Петро с жаром воскликнул:

— А чого ж воны нас того лита за нищо малы?

— Правду кажешь, друже. Хочешь, розповим як я з тим паном Хюртгеном вперше зустрився?

Раньше Пилюк никогда об этом не упоминал и, не ожидая для себя ничего интересного, Петро пожал плечами. Тем временем Кобза понюхал стакан, пожевал губами и начал:

— Мы тоди у Радзивилловом маєтку нашу полицию формували. Шинели российськи далы, а замисть пилоток мациювки пошили. Голубеньки, з тризубом! А той нимець приехав и до тризуба пальцем тыче, що то воно? Йому старший каже, що то е герб украинський, а вин й слухать не хоче, мациювки хапає, ногами топче и кричит як скаженый: «Аллес райх! Нихт Украинише!..»

— Ногами, кажешь, топтал? — Петро разобрал вожжи.

— Ага, топтал! И я цього не забуду… И не я один!

— Ну то ставь свичку, що то тильки я тебе чув…

Встряхнув вожжами, Меланюк тронул коней, колеса хлюпнули береговой грязью, и бричка, выкатившись из прохладной тени, затряслась по пыльной, расползающейся вширь, колее. Некоторое время Пилюк молча качался на сиденьи, потом до него дошел смысл сказанного, и он, повернувшись, начал трясти Петра за рукав.

— Петре, це тильки тоби, як другу… Вич на вич…

— Як другу… — Меланюк отстранился. — Я його крыю, а вин, нема щоб ранише сказаты, а так, вид самогону языка розпустыв! Ой, дывись, Кобза, через ти пьяни балачки й сам нарвешься и мене пидведешь…

— Все, на цьому все! Слово чести… — Чуть не вывалившись из брички, Пилюк едва успел схватиться за край сиденья. — Не буду вид тебе ничого ховати. Ты мени край потрибен! Йдьмо разом, не втече твоя служба!

— Не можу, — коротко возразил Петро. — Вертатысь треба…

Опасаясь, что Пилюк опять сунется под колеса, он поехал тише. Нет, с появлением отряда Малевича «друг Кобза» мог еще пригодиться…

* * *

Владиславовка, село наполовину польское, наполовину украинское, началось незаметно. Просто сначала гуще пошли хутора, а затем, с очередного взгорбка, открылся вид на центральный майдан, окруженный беспорядочной толпой соломенных крыш.

Дорога, почти до конца видимая сверху, мягким изгибом спускалась вниз, и только на самом въезде ее частично закрывал здоровенный общественный амбар, сложенный из потемневших от времени дубовых бревен.

Село это стояло на самом краю Меланюковой «территории», и он появлялся здесь изредка, наездами. Здесь не было ни крупных хозяйств, ни панской усадьбы и вообще ничего интересующего «лянддинст», так что Петро заезжал сюда просто «для порядка».

Встряхнув вожжами, Меланюк лихо съехал с взгорбка, и резко заворачивая у амбара, машинально обратил внимание, что он осел в землю, а потемневшие сворки ворот были полуоткрыты и подперты кривой жердиной.

Прикидывая про себя, кому теперь может понадобиться такая «хоромина», Петро подобрал вожжи, и вдруг из темной глубины амбара его негромко, но достаточно явственно окликнул чей-то сдавленный голос:

— Меланюк!

Петро осадил упряжку и, вытянув шею, начал подозрительно вглядываться. Поначалу он решил, что вздремнул по жаре и ему просто почудилось, но там в глубине началась возня, и чья-то неясная фигура осторожно подступила ближе к свету. Недоумевая, как в амбаре мог очутиться кто-то из знающих его людей, Петро спрыгнул с сиденья и, замотав вожжи на привинченный к стене крюк, вошел в пряно пахнущий сеном сумрак.

— Не узнаешь? Это я, Ицек…

Внутри было темновато, и Петро с трудом рассмотрел жмущуюся к стене фигуру. Конечно, от того Ицека, которого он тогда отпустил, осталось совсем мало, исхудалое лицо и драная одежонка говорили сами за себя, и, в общем, никаких вопросов можно было не задавать.

— Ты дыви, вцилив-таки… — Петро дружески усмехнулся и покачал головой. — Ну, повезло тебе, опять на меня наскочил. И давно тут ховаешься?

— Пятый день… — Ицек отделился от стены и боязливо покосился на дверь. — Помоги, а?..

— Да уж придеться… — Петро посмотрел на подпиравшую крышу гору сена. — Мабуть, десь там сидиш, у середыни?

— Ага, схованка у нас там… — Ицек кивнул.

— А ти що, хиба не один? — насторожился Петро.

— Не-а… — как-то неуверенно протянул Ицек и торопливо добавил: — Но они тебя тоже знают. Мы сверху видели, как ты ехал…

Меланюк нахмурился. Пока речь шла только об Ицеке, все было ясно, а вот то, что он был не один, в корне меняло дело. Однако отступать было поздно и, ругнувшись вполголоса, Петро сказал:

— Ладно. Веди у свою схованку, подывимось…

— Сюда, — Ицек немного отступил в сторону и, показав на едва различимую в сумраке дырку, предложил: — Ты первый лезь, не бойся…

— Сам не бойся! — сердито огрызнулся Петро и полез в тесный, пружинящий сеном лаз.

Почти сразу под сеном оказались шершавые деревянные ступеньки, на которые откуда-то сверху падал свет. Встав на ноги, Петро по этой лестнице поднялся в маленький чердачный закуток, прочерченный солнечными лучами, шедшими через дыры в амбарной крыше.

Оглядевшись, Петро увидел товарищей Ицека. Их было двое. Один поднялся навстречу, а второй так и остался сидеть, но на него Меланюк уже не смотрел. Прямо перед ним, ярко освещенный солнцем, стоял человек, которого Меланюк узнал бы среди тысячи других при любых обстоятельствах. Дрогнувшим голосом, словно не веря самому себе, Петро спросил:

— Товаришу капитан, та невже це вы?..

— Я, Петро, я! — Усенко как-то боком рванулся навстречу и неловко, по-медвежьи, обнял Петра.

— Та шо вы, товаришу капитан, шо вы… — Меланюк смущенно попробовал высвободиться. — А вин не сказав…

— Не сказал? — Усенко весело хохотнул. — Да он и сам не знал. Вон, посмотри.

Петро обернулся и увидел недоуменно замершего на месте Ицека. В руке тот сжимал неизвестно откуда взявшийся тележный шкворень и ничего не понимающими глазами смотрел на Усенко.

— Изя, брось железяку, это наш человек. — Усенко сразу посерьезнел. — Слушай, Петро, нас и правда выручать надо, мы тут, как в мышеловке…

— Товаришу капитан, а как же…

Меланюк замялся, но Усенко и так понял, что интересовало Петра.