Майор Пронин против врагов народа

Лифшиц молчал.

– Ты понял меня? К тому же, Миша! Неужели Малль пропустит премьеру первой послевоенной оперетты самого Дунаевского, о котором на Западе разве что легенды не ходят? Они ведь не понимают нас, не понимают наш народ, не понимают кумиров нашего народа. Им это ин-те-рес-но. Им это у-ди-ви-тель-но! А еще удивительно, что по всей Москве расклеены объявления о премьере оперетты, в которой фигурируют такие заманчивые для капиталистов всех стран и народов тельняшечки, брючки клеш и ленточки, а ты… «Сильва»! Ты что, не любишь оперетты из жизни матросов, этих истинных пролетариев моря?

– Так точно, не люблю, – грустно согласился Лифшиц и, увидев изменившееся лицо Пронина, быстро добавил: – Я вообще оперетты не люблю… Меня больше марши революционные воодушевляют. Вот это: «По военной дороге шел в борьбе и тревоге!» – запел Миша.

– Трогательные революционные марши я тоже люблю, Михаил Самуилович, но ты уж уважь товарища Жданова и проведи операцию «Вампука» именно 22 сентября, когда самые достойные и удачливые представители советского народа соберутся на премьере новой оперетты автора «Веселых ребят» и песни «Широка страна моя родная». Малля мы на нее и заманивать не будем. У него, скажу тебе по секрету, как сослуживцу, даже ложа в театре заказана. Еще из Швейцарии. Так-то.

Вечером Пронину позвонил товарищ Аристархов из Министерства иностранных дел. По его сведениям, личный друг Малля – чрезвычайный и полномочный посол Швейцарии – будет сопровождать дорогого гостя во всех его поездках по СССР.

– Товарищ Пронин, вы понимаете важность этого факта?.. – очень настойчиво спрашивал мидовец.

– Кое-что в своем деле мы понимаем, – огрызнулся Пронин.

Аристархов на другом конце провода и бровью не повел:

– Я имею в виду, что особое внимание товарища Сталина обращено на безопасность зарубежных послов в Советском Союзе.

– Контрразведчики не только это знают, но и готовы отдать свои жизни для реализации пожеланий товарища Сталина, – отрезал Пронин, размышляя: «Или этот сукин сын меня провоцирует, или они там совсем распоясались после войны. А вообще у работников МИДа не принято упоминать имя Сталина в телефонных разговорах. Странный он, этот Аристархов».

Но в чем-то этот дипломат был прав: высокопоставленный швейцарец портит нам всю игру. Если одного Малля изолировать легко, то двоих – практически невозможно. Действия «особой охраны» станут слишком заметны. Пронин уже не сомневался, что ему придется принять в грядущих событиях активное участие. Но в какой роли выступить?

Да, вот и Ковров снова вызывает. Можно не сомневаться, он будет говорить то же, что и этот Аристархов… Разве что с меньшим ехидством. Теперь головной боли у генерала прибавится. Он и от одного упоминания о Малле раскричался как укушенный. А уж теперь в эпицентре грядущих событий может оказаться еще и чрезвычайный посол. Но сначала, решил Пронин, он досконально изучит досье представителя зарождающейся на наших глазах Организации Объединенных Наций.

А завтра вечером – последняя и решительная встреча с перерожденным Элорантой.

Путь истины Яака Элоранты

«Все-таки завод имени Молотова выпускает отменные автомобили», – думал Пронин, исхитрившись вытянуть ноги, сидя на заднем диване. Они выехали с Лубянки.

– Знаешь, куда едем? – спросил Пронин Василия.

– Никак нет, Иван Николаевись.

– В Валентиновку!

Машина ехала по Москве. Город жил мирной жизнью. Люди сновали по улицам: кто – в заботах о хлебе насущном, кто – в желании развлечься этим теплым летним вечером. Василий Могулов ехал аккуратно, внимательно объезжая воронки, несколько раз пришлось дать задний ход. На загородном шоссе «ЗИМ» прибавил ходу.

Пронин систематизировал информацию, которую за эти дни смог выудить из дипломатических и агентурных источников. Никакого компромата досье на Малля в себе не содержало. Связей в СССР он не имел, его знакомые в Европе вроде бы находились под контролем, и ничто не предвещало их участия в возможной диверсионной деятельности. Московский дипкорпус капиталистических стран также был под наблюдением уже почти месяц. Подозрительных или открыто враждебных контактов и действий выявлено не было. Но было и одно исключение – адвокат Потоцкий. Пронин и раньше слыхал эту фамилию. Еще до войны, когда Потоцкий был студентом Московского университета, любимцем Андрея Януарьевича Вышинского. В лубянских кругах его называли просто: Человек из Замоскворечья. Чем он был знаменит? Да просто никто другой в Москве не позволял себе столь открытых контактов с иностранцами. Дмитрий Василич Потоцкий принимал в своем кабинете то итальянского профессора, то негоцианта с Ближнего Востока. И это ему сходило с рук! На карандаш его взяли давно, но крупных неприятностей у этого замоскворецкого романтика не бывало. Пронин присутствовал на одном совещании у Берии, когда Меркулов рассказывал, что его сын в начале тридцатых учился в одном классе с Потоцким в школе на улице Серафимовича. Уже тогда Потоцкий вел странную переписку с зарубежными деятелями левого движения. Попробовал бы он переписываться с «правыми»! Меркулов предложил вызвать Потоцкого для беседы, но Лаврентий Палыч нахмурил брови: «Человек из Замоскворечья должен остаться в Замоскворечье!» И вот оказалось, что этот Потоцкий переписывался и с Маллем. Копии писем Пронин прочитал. Ничего особенного в них не было – светские разговоры о Моцарте, о пианистке Юдиной, о дирижере Мравинском да вполне патриотические рассуждения о победах Красной армии. И все же… Этот Потоцкий наверняка будет крутиться возле Малля.

Один молодой адвокат – как это мало для досье… Но Пронин, несмотря на кажущуюся безобидность Малля, чувствовал, что тут дело нечисто. Малль точно был знаком с почившим в бозе Аугенталером. И у них были взаимные корыстные интересы. А вот оплачивал их совместные действия некто по другую сторону Атлантического океана. Всего одно небольшое донесение, касающееся финансов, в досье, состоящем из тысяч страниц, но оно свело немца, швейцарца и американца!

Ковров, с которым Пронин беседовал утром, сообщил ему о мерах, предпринятых для охраны Малля, так сказать, «в обычном порядке». В полное распоряжение Пронина передавалось то, что составляло «особый порядок охранных мероприятий». Их надо было тщательно продумать. Не по дороге, а в более спокойной обстановке.

Пронин обратился к Василию, уверенно ведущему авто по загородному шоссе:

– Василий Могулович, а вы не могли бы рассказать о вашей местной медицине? Поверья там разные, традиции… Я слышал, есть особые методы в буддизме. Дыхание, питание… Сто раз слыхал, а толком разобраться все времени не было.

– Могу, Иван Николаевись. Я ведь, если бы не война, стал бы лучсе врасем. Я любил лесить людей у себя. У отца были свитки с китайскими медисинскими трактатами. А я еще просил взять в монастыре буддийские рукописи. И старых людей спрасивал. Усился. Я много знаю.

«Вот так шофер, вот так самоед, – удивлялся про себя Пронин. – Просто подарок судьбы какой-то, шут ее побери!»

Всю дорогу он с интересом слушал рассказ Василия о дыхательной гимнастике, лечении травами и минералами, а также достижении состояния счастья и безмятежности ненаркотическими способами.

Новоявленный Валтонен встретил Пронина крепким запахом хорошего мыла – причесанный, румяный, являя разительный контраст небритому и бледному заключенному одиночной лубянской камеры Элоранте. Излучая свое знаменитое «опережающее обаяние», Пронин обнял нового товарища – и застыл, ожидая приглашения сесть. Нужно было показать, что хозяин в этом доме – Валтонен, бывший военный преступник Элоранта.

И хозяин подвел гостя к круглому столику, сервированному для чая.

– Ну, как устроились, Андрей Августович? Как нам здешние места?

Тот развел руками:

– «Хороши фесной в сату цветочки…» – по радио поют. Места – настоящая красота. Я видел карпов в озере…

– О, так у вас даже радиоточка есть! – порадовался за своего нового сотрудника Пронин. – Отменно.

Он посмотрел в окно: ветки яблони, уже отцветшей и усыпанной молодыми плодами, стучались в стекло форточки.