Майор Ватрен

Вся телефонная связь была, по-видимому, нарушена. Снова послышались стоны, напоминающие жалобное повизгивание собаки. Франсуа подошел к Манье и понял: бедняга был снова ранен. Его штаны пропитались кровью. Франсуа разрезал их ножом, обнажив бледно-восковое тело, на котором запеклась кровь. При виде огромной раны Субейрак почувствовал приступ тошноты. Он взял свой индивидуальный пакет. Сербрюэн протянул ему кружку с вином. Намочив в нем бинт, Франсуа промыл рану. Она действительно была очень велика, и у Субейрака не хватало духу прочистить ее вглубь. То, что наполняло ее, походило на желе из смородины. Он сделал жгут, стянул бедро, убедившись по судорожному движению Манье, что кость обнажена, и перевязал рану рваной рубахой.

— Ничего, — сказал он Манье. — Ничего. Это не помешает тебе поддавать жару твоей жене! Я сейчас пришлю за тобой санитаров.

Не могло быть речи о том, чтобы отправить его с кем-нибудь из оставшихся семи человек. Франсуа, разумеется, не считал Бушё, без конца повторявшего:

— Я же знал, что переправа невозможна, господин лейтенант. Вот видите! Вот видите!

Потеряв рассудок от страха, этот дурак воображал, будто все это светопреставление вызвано тем, что два отделения перешли канал. Субейрак понимал теперь, что бомбардировка охватила десятки километров.

— Дело пойдет, — сказал Субейрак капралу Луше, не удостаивая взглядом жалкого командира взвода. — Вы установите связь с обоими отделениями на острове. Мне кажется, эта трепка их миновала: они ведь стреляли после нас. Во что бы то ни стало сохраните переправу.

Металлическая плоскодонка, которую использовали для переправы зебр, пошла ко дну. Видимо, прямое попадание. Оставались две лодки.

Все еще плотный туман кое-где просвечивал золотом. Казалось, светлый луч пронизывает воду в аквариуме. Солнце, вероятно, давно уже поднялось. Лейтенант еще раз осмотрел раненого. Парень весил не меньше восьмидесяти кило и был на полголовы выше Субейрака. Губы Манье дрожали, красное пятно на бедре расползалось все больше.

— Я не могу взять тебя с собой, — сказал Субейрак Пуавру. — Вы должны все остаться здесь.

— Ну, конечно, господин лейтенант.

— Ты можешь попытаться пойти со мной? — спросил он у Манье. Манье утвердительно кивнул. Остальные помогли товарищу встать и удержаться на ногах. Манье обнял лейтенанта за шею, Франсуа обхватил его за пояс. Их провели через запутанные сети заграждений. Они медленно шли в направлении кирпичного завода. Вслед раздался насмешливый голос Пуавра.

— Точь-в-точь влюбленные! — крикнул, сложа ладони рупором, бывший ординарец лейтенанта Субейрака.

Молодой преподаватель литературы на дополнительном курсе, типичный француз, с круглой головой и невысокой фигурой кельта, Франсуа Субейрак был сыном своей эпохи, лишенным мучительных сомнений и излишних психологических тонкостей, и отнюдь не питал склонности к фантастике. А между тем, все, что последовало, навсегда останется в его памяти, как переход сквозь адские бездны, где время и пространство уже не отвечают привычным представлениям, — сквозь мир кошмаров, о котором он сам в конце учебного года рассказывал ученикам, разбирая творчество Рембо [22] . «Четверть года в аду» началась для него в тот момент, когда пикирующие бомбардировщики «Штука» (название это он никогда и не слышал) приступили к исполнению вагнерианской роли и туман, сменивший ночь, окутал пылающую местность невыносимо белой пеленой.

22

Имеется в виду одно из известнейших произведений французского поэта Артюра Рембо (1854–1891) — его поэма «Четверть года в аду».

Франсуа почти нес Манье на себе. Солдат становился все тяжелее и беспрерывно стонал сквозь стиснутые зубы. Он пытался сдерживаться, и Субейрака мучили его сдавленные стоны. От раненого несло вином, тиной и терпким запахом пота. Он подпрыгивал на здоровой ноге; перед тем как сделать шаг, он опирался на плечо лейтенанта и, шагнув, испускал приглушенный крик.

Субейрак решил идти вдоль канала, прямо на КП батальона, где находился медпункт. Опасаясь взрывов, он двигался под прикрытием насыпи и затем пошел по дороге, от дома к дому. Идти по извилистой, изрытой траншее значило бы истощить раненого без всякой пользы. Тяжесть ноши, холодное купание и пережитый страх — от всего этого Субейраку стало нестерпимо жарко. Временами он мог видеть перед собой на четыре-пять метров в этой разжиженной вселенной, а в иные минуты он словно погружался в молоко и не различал даже собственных ног. Ужас сдавливал его горло, словно на каждом шагу ему грозила страшная пропасть. Тогда они остановились и бесконечно долго вглядывались в переливы тумана.

Он воспользовался минутой просвета и быстро осмотрел рану Манье. Через разрезанные штаны можно было увидеть между коленом и берцовой костью запекшуюся корку, похожую на засохшее варенье; оттуда сочилась кровь, стекая по грязному носку. Ослабевший и выбившийся из сил, Манье застонал.

— Господин лейтенант, бросьте меня здесь, я больше не могу, я хочу спать, спать…

Субейрак порылся в карманах Манье, вытащил измятые солдатские сигареты, сунул одну из них в рот своему спутнику, дал ему прикурить от зажигалки и снова потащил его. Они передвигались на трех ногах. Вскоре они наткнулись на воронку, глубиной метра в три. Обходя ее, Франсуа увидел на дне нечто, заставившее его содрогнуться. Там, в глубине, торчали вверх две ноги в солдатских башмаках и обмотках, штаны и часть свитера защитного цвета; остальное было погребено в густой, как тесто, желтой, топкой грязи с застывшими на ней пузырями. Рот Франсуа наполнился горечью. Плечи его затекли. Манье жалобно повторял одно и то же:

— Мне не отрежут ногу, господин лейтенант?.. Мне не отрежут ногу, господин лейтенант?..

Они сделали еще сотню шагов, не находя дороги. Куда она девалась, эта чертова дорога? Зловещая прогулка тянулась уже несколько часов. Туман рассеивался. На небе очистилось оконце голубого хрусталя. Высоко в воздухе две вороны пересекли это оконце. Дыхание Манье становилось зловонным, голова его падала на плечо лейтенанта. Ни за что не довести его до медпункта! Вдруг тело Манье сотрясла судорога. Франсуа остановился. Он почувствовал, как кровь отлила у него от лица. Манье умер, умер на нем! Субейрак с трудом подавил крик и чуть не бросил тело Манье на землю. Нет. Не может быть. Рана не могла обескровить его до такой степени. Так быстро не умирают. У солдата ведь было всего-навсего кровотечение… кровотечение… кровотечение… кровотечение… Мысль Субейрака замкнулась на этом слове: кровотечение… кровотечение…

Они находились в поле, засеянном люцерной. Где же дорога? Кругом была одна люцерна. Да, люцерна, ведь он ее уже видел! Она росла вдоль дороги! Кирпичный завод был в двухстах метрах отсюда. Сердце его подпрыгнуло от радости, и ясность мысли вернулась к нему.

Франсуа опустился на колени и положил Манье в траву. Снова началась бомбардировка. Над головой со свистом пролетали снаряды. Вот они: залп, свист снарядов, разрыв… разрыва не слышно! «Значит, это наша артиллерия. Теперь боши хлебнули горя, наступил их черед!» Он взглянул в лицо Манье и расхохотался: Манье спал. Может быть, впрочем, это был обморок, но он готов был побиться об заклад, что солдат спал. Во всяком случае сердце у него билось. Вдруг послышался ужасающий грохот, точно рядом по туннелю проходил поезд. Франсуа испуганно обернулся и опустил голову солдата.

На них в тумане неуклюже надвигалось что-то чудовищное, допотопное, грубое. «Боже милостивый, танк!» — подумал Субейрак. Танк передвигался боком, как краб. Можно было сойти с ума от ужаса. Затем раздался душераздирающий рев, и Субейрак не сразу поверил своим глазам, когда из тумана перед ним возникла корова, черная с белым корова, она жалобно мычала. Франсуа долго хохотал. Корова подошла ближе, ее вымя, раздутое, набухшее, страшное, почти волочилось по земле. Ну конечно, брошенные крестьянами коровы были не доены и мычали, не понимая, за что их подвергают такой пытке. Но Франсуа не умел доить коров. Нельзя все уметь: и коров доить, и трактовать «Четверть года в аду».

Пока Субейрак укладывал Манье и рассматривал корову, он потерял направление. В небе, расцвечивая туман всеми цветами радуги, подымалось что-то похожее на светящуюся головку сыра. То было солнце, солнце из другого мира. Субейрак пошел наугад, один, испытывая странную легкость, и стал терпеливо искать дорогу, делая все большие круги. Ему казалось, что никогда уже он не найдет ее, и вот, наконец, почувствовал ее под ногами.

Ну и вид же она имела, эта дорога! Взрывы бомб образовали на ней воронки, от которых несло запахом свежей земли, как от могилы в Вольмеранже.