Майский цветок

А женщины его семьи опускали голову, подавленныя общимъ негодованіемъ.

Когда которой-нибудь лодкѣ удавалось пройти въ проливъ, матросы, едва сойдяна набережную, мокрые съ головы до ногъ, попадали въ объятія своихъ семействъ, и глядѣли тупо, словно воскресшіе, съ удивленіемъ вдругъ чувствующіе себя живыми.

По мѣрѣ того, какъ приплывали лодки, толпа у маяка уменьшалась. Теперь оставались въ виду только три лодки. Но проливъ становился все непроходиадѣе. Въ концѣ концовъ, эти лодки обогнули край мола, и вздохъ облегченія вырвался изъ грудей.

Нѣсколько минутъ спустя, на туманномъ горизэнтѣ начала вырисовываться одинокая лодка, двигавшаяся очень быстро, хотя плыла почти безъ парусовъ.

Зрители между скалами, лежавшіе на животахъ, чтобы ихъ не такъ легко снесли жадныя волны, посмотрѣли другъ на друга съ жестами печали.

– Эта расплатится за всѣхъ… Послѣдняя не входитъ въ гавань!

Они утверждали это, какъ люди опытные въ такихъ дѣлахъ. Эта лодка запоздала.

Превосходное зрѣніе моряковъ давало имъ возможность ясно видѣть, какъ лодка то какъ бы взлетала надъ водой, то погружалась. Они сразу ее признали: это былъ «Цвѣтъ Мая».

А на ней Ректоръ дрожалъ при мысли о близкой борьбѣ. Онъ не видѣлъ на морѣ уже ни одной лодки; онъ говорилъ себѣ, что многія изъ нихъ, безъ сомнѣнія, уже вошли въ портъ, но что прочія, очевидно, погибли.

Среди тревоги онъ почувствовалъ потребность въ ободреніи; и онъ обратился къ Батисту. «Что думаетъ онъ, знающій такъ хорошо заливъ, о положеніи вещей?»

Старикъ точно проснулся и грустно покачалъ головой. На его старомъ козлиномъ лицѣ была ясная покорность Провидѣнію, придававшая ему красоту. «Черезъ часъ всему конецъ, и людямъ, и лодкамъ», отвѣтилъ онъ. «Войти въ портъ невозможно». Онъ хорошо зналъ это, такъ какъ во всю свою долгую жизнь никогда не видѣлъ такого яростнаго восточнаго вѣтра.

Но Ректоръ чувствовалъ въ себѣ безграничное мужество. «Если нельзя будетъ войти въ портъ, то нужно снова пуститься въ открытое море и бѣжать по вѣтру».

Батистъ еще разъ покачалъ головой съ тѣмъ же грустнымъ выраженіемъ. «Этого тоже никакъ нельзя. Шквалъ продлится, по крайней мѣрѣ, два дня; и, если лодка выдержитъ въ морѣ, то попадетъ на мель въ Кульерѣ или разобьется о мысъ св. Антонія. Лучше ужъ попытаться войти. Разъ все равно умирать, то лучше умереть въ виду дома, тамъ, гдѣ погибли такъ многіе изъ предковъ, близъ чудотворнаго Распятія въ Грао».

Тутъ дядя Батистъ, повернувшись между веревокъ, пошарилъ у себя за пазухой, чтобы достать бронзовое распятіе, потемнѣвшее отъ пота, и благоговѣйно поцѣловать его.

Видя это, Ректоръ равнодушно пожалъ плечами. Онъ вѣрилъ въ Бога, да, и эго могъ подтвердить священникъ въ Кабаньялѣ; но онъ зналъ и то, что, въ данномъ случаѣ чудо совершитъ онъ, Паскуало, лишь бы лодка ему повиновалась, лишь бы при входѣ въ каналъ ему во время повернуть румпель.

Уже чувствовалась близость мола: море становилось все болѣе бурнымъ; въ то время, какъ волны кидались на корму, прибой осаждалъ носъ, ужасно крутясь. Нужно было бороться противъ двухъ штормовъ – отъ вѣтра и отъ гигантскаго утеса, воздвигнутаго людьми.

«Цвѣтъ Мая» трещалъ, несмотря на прочность постройки; онъ уже почти не слушался руля; его, какъ мячъ, кидало съ гребня на гребень, безпрестанно толкало то впередъ, то назадъ, почти топило въ волнахъ.

Люки были плотно закрыты: вотъ почему лодка, побывавъ подъ горами воды, снова выплывала и храбро шла впередъ.

Ректоръ начиналъ сознавать безнадежность своего положенія. Они были во власти двойного шторма; уже не было возможности вновь выйти въ открытое море и бѣжать подъ бурей: необходимо было войти въ портъ, или погибнуть при входѣ.

Они были достаточно близко, чтобы видѣть толпу, которая кишѣла на молѣ; тревожные крики долетали до лодки.

«Силы небесныя! Какъ горько умирать на глазахъ у друзей, почти слышать ихъ слова и не имѣть возможности попучить отъ нихъ помощь… Подлое море! Поганый низовый вѣтеръ!» Ректоръ, выведенный изъ себя, ругалъ море; и, въ отчаяніи, плевалъ на него, между тѣмъ какъ лодка то вдругъ вставала вертикально, то снова падала носомъ внизъ, въ пѣнящійся водоворотъ. Это безконечное движеніе вверхъ и внизъ вызывало головокруженіе; мачта то наклонялась къ лѣвому борту, почти купая рею въ водѣ, то она перекидывалась на правый бортъ, и половина палубы скрывалась подъ волнами.

– Смотри въ оба!

Вотъ начался смертный бой. Одна волна, синеватая, коварная, безъ пѣны и безъ шума, обрушилась на корму, прикрывши всю лодку, и смыла съ нее все, какъ исполинскою рукою.

Хозяинъ получилъ толчекъ въ плечо и согнулся такъ, что голова его почти коснулась ногъ, – но не выпустилъ руля и смѣло остался на этихъ доскахъ, къ которымъ какъ бы приросъ. Въ теченіе нѣсколькихъ секундъ онъ чувствовалъ, какъ будто проваливается, слыхалъ ужасный трескъ, словно лодка разваливалась; очутившись опять надъ водою, онъ услыхалъ стукъ какого-то предмета, кидаемаго волнами направо и налѣво, какъ бомба. Это былъ боченокъ съ прѣсной водою. Могучій валъ порвалъ канаты, и боченокъ катался по палубѣ съ быстротой молніи, давя все на своемъ пути. Онъ задѣлъ маленькаго Паскуало и окровавилъ ему лицо; потомъ, какъ страшный молотъ, сталъ катиться къ основанію мачты, туда, гдѣ находились привязанные Батистъ и оба матроса. Все это было столь же быстро, сколь и ужасно. Раздался крикъ. Ректоръ, несмотря на свою храбрость, закрылъ глаза руками. Боченокъ съ размаху попалъ въ одного изъ матросовъ, младшаго, и размозжилъ ему голову. Послѣ этого, запачканный кровью, онъ перескочилъ черезъ бортъ, какъ убѣгающій преступникъ, и изчезъ въ пѣнѣ.

Размозженная голова представляла изъ себя кровавую кашу, куски которой уносила вода, струившаяся по палубѣ. Старый рыбакъ и другой матросъ, привязанные канатами, были вынуждены оставаться въ соприкосновеніи съ трупомъ и, при боковой качкѣ лодки, ощущали треніе этого ужаснаго обрубка, который поливалъ ихъ кровью.

Дядя Батистъ кричалъ въ отчаяніи:

– Господи! Дай, чтобы скорѣе кончилось!

Его слабый и разбитый голосъ терялся въ страшномъ воѣ моря и бури. Онъ звалъ Ректора, умолялъ его бросить руль и оставить непосильную борьбу. «Подвергались ли честные люди когда-либо такому испытанію? Послѣдній часъ пришелъ, и чѣмъ тянуть это томленіе, лучше оставить лодку на ея волю, чтобы налетѣла на скалы и раскололась вдребезги».

Но Ректоръ не слушалъ его. Трескъ, замѣченный имъ при послѣднемъ напорѣ волны, озабочивалъ его, и, догадываясь объ опасности, онъ не спускалъ глазъ съ мачты, которая, несмотря на прочность, клонилась устрашающимъ образомъ. На верхушкѣ ея все качался крестильный букетъ, пучекъ листьевъ и искусственныхъ цвѣтовъ, которые ураганъ щипалъ, словно предрекая смерть.

Ректоръ не слышалъ даже маленькаго Паскуало, который, съ измѣнившимся до неузнаваемости отъ кровавой маски лицомъ, кричалъ дрожащимъ голосомъ:

– Батя! батя!

Увы! батя не многое могъ сдѣлать: – избѣгать болѣе опасныхъ валовъ, все время ставить лодку между двухъ гребней и стараться, чтобы ее не захлестнуло сбоку. Но обогнуть молъ было невозможно.

Вдругъ бѣдный «Цвѣтъ Мая», полуразрушенный, очутился какъ бы въ глубинѣ провала, между двумя зловѣще-блестящими стѣнами воды, которыя приближались другъ къ другу съ противоположныхъ сторонъ и сейчасъ должны были встрѣтиться, сжавъ лодку. На этотъ разъ у самого хозяина вырвался крикъ ужаса.