Майский сон о счастье

– Оставьте свой сарказм, товарищ Незлобин. Он вам не к лицу.

– А вы хорошо водите машину, – подкинул я очередной комплимент.

Она опять порозовела. А ведь я сказал почти всерьез. Мне всегда нравились женщины за рулем. В этом есть нечто романтичное. Нечто возбуждающее. Женщина за рулем – это символ нашей эпохи. Женщина – за рулем… это амазонка! Самая невзрачная, самая тусклая бабья физиономия – преображается, когда женщина садится за руль. Тем более – Кира Петровна. В юные годы она, вне всяких сомнений, была х о р о ш а… И вдруг я подумал: а ведь это ж простая баба! Только сверху, только снаружи – начальница, важная особа, сановная дама, а внутри-то… а если хоть чуть копнуть – простая советская баба из плоти и крови. С мечтами, обидами, разочарованиями, с тайными женскими вожделениями.

А что? Она еще и сейчас – вполне. Стройная, шея почти без морщин, блеск глаз не утрачен, губы полные, зубы белые, прическа короткая, элегантная. Вполне. Живот почти не заметен. В дубленочке и маленьких сапожках, в шапке-ушанке. Очень даже моложавая дамочка.

– Вот и приехали, – сказала она. – Подождете здесь – или подниметесь? Есть лифт.

– Обязательно зайду, – сказал я, взглянув на нее откровенно. – Очень хочется посмотреть, как живут ответственные работники.

Она рассмеялась:

– Да уж получше, чем безответственные поэты… Пошли!

Дом, разумеется, специально был выстроен для подобных товарищей, во дворе – милицейский пост, в подъезде – дежурный. Квартиры – улучшенной планировки, просторные. Лоджии обиты деревом. Поднялись на лифте. Девятый этаж. Вот и квартира. Разумеется, мне, щелкоперу, в таких хоромах не жить никогда. Ковры, хрустальные люстры, «стенка», книжные шкафы. Никого в доме.

– У вас нет детей? – спрашиваю.

Она отрицательно покачала головой. Опечалилась.

– Садитесь, – говорит, – в кресло. Сейчас я достану все эти бумаги… их тут целая кипа. Полный портфель будет. Вы уж передайте, пожалуйста.

– Конечно, передам. А нет ли у вас чего-нибудь выпить?

– Выпить?! – И она даже остановилась, посмотрела на меня с изумлением. – Вы шутите, Михаил?..

– Нет, почему же, – улыбнулся я, глядя ей прямо в глаза взглядом бравого солдата Швейка. – Что ж тут такого особенного? Если у вас ничего не имеется – тогда другое дело. А если есть…

– У меня всё есть, – сказала она растерянно. – Но как-то странно…

– Что ж тут странного? – И я рассмеялся. – Странно, что вы сами не предложили – пришлось выпрашивать.

– Нет, странно, странно… – повторила она, потом открыла дверцу бара. – Вам чего? Коньяк, водка, виски?

– Разумеется, виски, – сказал я. – И себе плесните.

– Мне нельзя, – отказалась она. – Я за рулем.

Она плеснула мне шотландского виски в широкий толстостенный стакан.

– Лед нужен? – спросила.

– Нет, спасибочки. От конфетки не откажусь.

Раскрыла коробку шоколадных конфет. Я выпил, зажевал.

– Замечательная конфетка, – сказал я, жмурясь от удовольствия. – И где вы такие достаете?

– Спросили бы – где я достаю виски.

– Где ж вы достаете виски?

– Я ничего никогда не достаю, – сказала она.

– Ах да, понимаю. Пардон. Вам нет нужды суетиться. А ваш муж… он тоже служит в отделе культуры?

– Ну, что вы, – сказала она. – Он служит в «Крайплане».

– Планирует, значит? Небось, самый главный там?

Она неопределенно хмыкнула.

– Сладкая жизнь, – с притворной (а может, и непритворной) завистью вздохнул я. – Никаких забот…

– Это у нас-то – никаких забот? – изумилась она. – Вы опять шутите, Миша…

(Я мигом засек: ага – Миша. Уже – Миша).

– Наша жизнь, Миша, – сказала Кира Петровна, – полна круглосуточных тревог и тяжелейшего напряжения. Нескончаемый стресс – вот наша жизнь. Мы взваливаем на свои плечи ответственность за сотни тысяч других людей – а это отнюдь не сладкая ноша. Отнюдь.

Она подошла к креслу, в котором я сидел, положила ладонь на мое плечо.

– Так что, зря вы нам завидуете, – продолжала она, не убирая руки с моего плеча. – Мне иногда бывает так тяжко, так тяжко… У мужа в последнее время – сплошные неприятности. Отчетный период кончается, надо подавать в Москву итоговые цифры, а план, как известно, выполнен не по всем показателям… – Мне это – не известно, – заметил я, обнимая ее за талию и привлекая к себе на колени. – Я ничего об этом не знаю.

– Вы витаете в облаках, – сказала она, не отталкивая моих рук и не вскакивая с моих колен. – Что вам земные заботы? Вы витаете… Да постой же, Миша!.. Почему ты такой несерьезный? Вы, поэты – как дети!

– Да, мы как дети, – согласился я, прижимая ее к себе и целуя в ухо. – Мы, дети – цветы жизни. А вы – наши садовники.

– Не балуйся, Миша! – хихикнула она, когда я куснул ее за мочку уха. – Дай мне закончить про моего мужа…

– Плешь с ним, с твоим мужем, – сказал я.

– Какой ты циник, – вздохнула она. – А вот муж мой – подвижник, фанатик дела, чистейший человек… На него оказывают сверху жуткое давление. Вынуждают завысить некоторые цифры – а он отказывается. Чем всё кончится – не знаю.

– А я знаю, – сказал я, расстегивая ей кофточку. – Он обязательно завысит те цифры, какие надо. И все будет о-кей.

– Он такой принципиальный! – воскликнула Кира Петровна и тяжело задышала, когда я положил руку на ее грудь. – Ох, Миша… не надо.

– А пошли в кроватку? – сказал я. – Что ж мы тут, в кресле, как школьники… Где у тебя кроватка?

– Дверь направо, – прошептала она.

А потом, спустя какое-то время, мы курили в постели, ели замечательные конфеты. От выпивки она продолжала отказываться (за рулем – нельзя!), пила пепси-колу, курила «марлборо». Я листал журнальчики – «Плейбой», «Пентхауз».

– Откуда журналы? – спросил я, разглядывая голеньких девочек в безобразнейших позах.

– Мы, работники культурного фронта, должны быть знакомы с вражеским идеологическим оружием, – сказала она, лежа с закрытыми глазами. – Вот и приходится изучать всю эту мерзость.

– Бедняжка, – посочувствовал я, – как мне тебя жаль. Отдай эти журналы мне, я ребятам покажу.

– Ты что? – И она открыла глаза. – Это только для служебного пользования!

– Всё, понял, беру свои слова обратно. А все-ж-таки, славно так жить – пить пепси-колу и виски, разглядывать «Плейбой» – и в то же время быть на переднем крае идеологического фронта. Уютный окопчик, скажи?

– Опять ты иронизируешь, – вздохнула она. – И как не надоест?

– Так ведь только поэтому ты и легла со мной в постель, – сказал я. – Тебе надоело слышать: да, да, да. Я сказал: нет – ну, тогда, там, в ДК… и тебе это сразу понравилось. Сразу захотелось, чтобы я тебя… Разве не так?

– Боже, как ты самоуверен, – сказала она. – Жизнь отучит тебя от подобной самоуверенности.

– Жизнь? – И я приподнялся на локте, посмотрел на ее рыхлое лицо, подурневшее от только что пережитых мгновений страсти. – Что ты знаешь о жизни? Жизнь – случайный подарок, а смерть – закон. Понимаешь? Нет, ты не думаешь о смерти… и все вы – совсем о ней не думаете! Это безумие – суетиться, врать, обманывать друг друга – и не думать о смерти. Вы сами придумали правила своей игры – и сами на себя обижаетесь, и на других обижаетесь, если правила эти не соблюдаются. Вам кажется, что жизнь подчиняется вашему плану… бред! Жизнь – цепь случайностей. Лишь одна закономерность – смерть. Но о ней вы не хотите даже и думать. Что ж, пусть будет так… живите по плану, пожалуйста. А я уж как-нибудь иначе… я уж как-нибудь… Дай-ка, плесну еще виски. Да здравствует случай, дарующий нам жизнь! Да здравствует любовь – вечный двигатель жизни!