Майя Кристалинская. И все сбылось и не сбылось
Шрифт:
И вот она явилась к Островскому, села в кресло и стала слушать третью песню про двор, а потом тут же спела ее. Сидя за роялем с наскоро написанным клавиром на пюпитре, Островский смотрел на Майю, не веря собственным ушам, — испуганно смотрел: уж не колдунья ли она, так ведь не бывает. Песня у нее готова, в общих чертах, конечно, она еще будет делать ее…
В песне «он» уже не искал «ее», он уехал, как и обещал; она идет в кино — не с другим, а с Наташкой… А старики все играют в домино, и крутится та же пластинка. Только вот его нет. Но ведь он сказал, что придет, хоть на вечер вернется сюда… Где он? Она его подождет, да…
А за окном то дождь, то снег, ИПишется песенная повесть о любви, вспыхнувшей в ранней юности. Ведь во дворе не только играют в футбол и в лапту… Получился цикл, но по времени он растянулся, как нынешние сериалы. Майя и Иосиф поют эти песни в концертах, и вместе поют, и порознь, и песни эти никому и никогда не надоедают. Оба на разных площадках рисуют одну и ту же акварельную картинку: двор, отгороженный от улицы липами, дощатый стол с длинными лавками, только на акварели у Кобзона — романтик с рюкзаком за плечами, торопящийся на поезд, а у Кристалинской — девушка все в том же свитерочке и на тех же гвоздиках…
«Что вы делаете, товарищи сочинители? — стали приходить письма. — Почему вы не напишете о том, что произошло дальше?» А в письме с Алтая — даже прислали стихи: вот что произошло дальше — ходит девушка в кино с другим. Так, что ли?
Воображение может дорисовать любой сюжет, и он начнет развиваться в зависимости от красок, которыми воображение располагает. «Алтайские» краски были хоть и не очень светлого колера, но совпали с красками сочинителей. Художники снова взялись за кисти. Кобзон получил ту же акварель, но с изображением уже не юноши, а молодого человека: три года не был здесь, вернулся, и вот он, старый добрый дом, и горят «квадратики огня» — на том, на «милом» этаже, но горят уже не для него. Не дождалась… И пластинка крутится другая, и каблучки стучат — иные. Лишь за столом играют в домино все те же старики.
У этих вот ворот Шаги твои стерег… Где он теперь мелькнет, Твой тонкий свитерок?…Это было на телеэкране, это было в Колонном зале, и где бы ни звучала пятая песня — «Детство ушло вдаль», она становилась драмой с неожиданным концом. Вся песня — в голосе Кристалинской, в филигранности каждого слова и каждой интонации, это — не песня, это пьеса, спектакль, это театр — ив нем одна актриса. Такой же театр, какой был у Шульженко и Бернеса.
Вот она подносит к лицу микрофон и серьезно смотрит в зал.
Детство ушло вдаль, Детства чуть-чуть жаль.(Вздох на слове «жаль», и не «чуть-чуть», а очень жаль.)
Помню сердец стук, И смелость глаз, И робость рук.(На последних словах горечь, в голосе появилась легкая хрипотца, как у очень уставшего человека.)
И все сбылось, И не сбылось, Венком сомнений и надежд переплелось.(Голос подчеркивает слово «не сбылось». И, как мы услышим дальше, слова «сбылось и не сбылось» становятся определяющими в песне актрисы.)
И счастья нет, И счастье ждет…(В этом она не очень уверена.)
У наших старых, наших маленьких ворот. Если б тебе знать…(В голосе укор.)
Как нелегко ждать…(В голосе — страдание, глубокое, затаенное, на секунду прорвавшееся — и снова спрятанное, все уже пережито.)
Ты б не терял дня, Догнал меня, вернул меня.(Она уверена, что он так бы и поступил, если бы только знал, голос даже задыхается от волнения: все могло быть по-другому!)
И все сбылось, И не сбылось…(Вот потому-то и не сбылось, но зачем об этом вспоминать?)
И счастья нет, И счастье ждет У наших старых, наших маленьких ворот…И вдруг — голос преображается, появляются светлые нотки, их все больше и больше:
Слушай шагов звук, Двери входной стук…(И с — мольбой!)
Голос встречай мой, Спешу к тебе, спешу домой!Теперь перед нами снова та девушка, которая уверяла в предыдущей песне, что подождет:
И все сбылось…(Да, да — сбудется в конце концов!)
И не сбылось…(Это слово уже не имеет значения, потому что в следующей фразе есть слово «надежда».)
Венком сомнений и надежд переплелось…Она не выделяет слово «надежда», но мы слышим, что это надежда на возвращение того, что ушло, и понимаем благодаря одной лишь интонации в голосе — это ведь та самая девочка с «милого этажа» с окнами во двор. И как же по-девичьи смущенно звучат слова:
И счастья нет, И счастье — ждет(Оно — впереди!)
У наших старых, наших маленьких ворот.В песенных сборниках обычно пишут текст припева после первого куплета, а дальше повторяют только слово «припев». А вот когда слушаешь эту песню в исполнении Кристалинской, понимаешь, что припев может быть разным (безликим он остается только на бумаге). Припев в этой песне и определил ее глубину.
У Островского и Ошанина эти «акварельные картинки» с помощью Иосифа Кобзона и Майи Кристалинской стали удивительной песенной живописью. Но отнюдь не жанровой. Старый московский двор, зажатый между Чистыми прудами и Садовым кольцом, был только его фоном.
А когда песня «Детство ушло вдаль» была издана, благодарный композитор на первом листе написал посвящение: «Майе Кристалинской».
…Спустя несколько лет, 18 сентября 1967 года, в Сочи от прободения язвы умирает Аркадий Ильич Островский. Уход из жизни этого человека, влюбленного в жизнь всем существом своим и своими песнями, был неожиданным и нелепым.
В Колонном зале —. концерт его памяти. Кристалинская выбирает песню, которую ей хочется спеть именно сегодня, — «Круги на воде». Это даже не песня, это — романс, и далеко не веселый. Стихи Инны Кашежевой сложны, философичны: «Круги на воде, круги на воде, я вспоминаю, что видела это, не помню когда, да и важно ли, где, в далеком когда-то, неведомом где-то…»