Меч генерала Бандулы

Когда прозвенел последний звонок и Игорь с Бригиттой вышли из школы, автобуса еще не было. Но тут на дорожке показалась голубая машина «Консул» Бригиттиного отца Данчева. Бригитта сказала:

– Давай мы тебя подвезем, а то автобусом долго ехать.

Раньше бы Игорь наверняка отказался, но сейчас он очень спешил и поэтому согласился.

Бригиттин отец, черный и бровастый, сам сидел за рулем. Бригитта подбежала к нему и сказала что-то про Игоря по-болгарски. Отец перегнулся назад, открыл заднюю дверцу и сказал:

– Садитесь.

Игорь уже хотел сесть, как увидел, что по дорожке к школе поднимается еще одна машина – синий «Москвич». Это была машина Глущенки.

– Игорь, – крикнул корреспондент, – погоди! Я за тобой!

– Спасибо, – сказал Игорь торгпреду Данчеву. – За мной приехали. Бригитта, значит, вечером жду.

– Обязательно, – сказала Бригитта.

Глущенко развернул машину перед входом в школу.

– Вам папа звонил? – спросил Игорь.

– Конечно. Ты, значит, все-таки получил?

– Ага.

– А я не очень поверил тебе сначала. Но не обижайся. Будь ты на моем месте, может, совсем бы не поверил. Я сначала думал вечером к тебе зайти, а потом как-то получилось, что дел срочных нет, и решил взять тебя из школы.

– Ну и правильно, – сказал Игорь. – Интересно получается. Пока я один верил в меч, все молчали. А как только меч прислали, отец даже хотел его у меня отобрать.

Глущенко ничего не ответил.

5 СТАРЫЕ ПИСЬМА

Пообедали вместе с Глущенкой, а потом поднялись наверх, и мама достала из шкафа бумаги, завернутые в целлофан. И меч.

– Я с вами посижу, – сказала мама. – Я ведь тоже люблю приключения, только некогда ими заниматься.

– Ты читала письма? – спросил Игорь.

– Нет, не успела. Я ездила в посольство. С завтрашнего дня выхожу на работу. Теперь ты будешь видеть своих родителей только вечерами, как и в Москве.

– Ну и молодец, что будешь работать, – одобрил Игорь. – Если ничего не делать, можно с тоски помереть.

Глущенко поддержал Игоря и сказал, что он за равноправие женщин. И Игорь был за равноправие женщин. Он всегда гордился, что его мама работает, а не прозябает в домашнем хозяйстве.

Сначала они еще раз осмотрели меч.

– Ценная штука, – сказал Евгений. – Настоящий бирманский меч. Видишь, здесь на клинке даже надпись по-бирмански вырезана. Вот только я бирманский мало знаю. То, что меч мог попасть в Устюг недавно, исключается?

– Исключается, – сказал Игорь.

– Ладно, отложим его пока и займемся письмами.

Евгений вложил меч обратно в серебряные ножны и отодвинул в сторону.

Из целлофана Глущенко извлек конверт. Конверт был серый и совсем не старый. Внутри его лежал еще один конверт и страничка из какой-то книги или журнала. И маленький конверт, и страничка были желтоватые, очень древние, и Евгений положил их перед собой на столе и стал рассматривать.

– Ну, с чего начнем? – спросил он.

– С письма, – сказал Игорь.

– С вырезки, – сказала мама.

Евгений взял вырезку. Это был узкий листок старой серой бумаги, рыхлой и мягкой, такой, что буквы глубоко впечатались в нее. Один абзац был подчеркнут сбоку порыжевшими от времени чернилами. «Сие обо мне», – было написано на полях. Евгений прочел отчеркнутое место:

– «Волны поднимались, как горы, фрегат то возносился на вершины их, то бросаем был в изрытые водяные пропасти. Было темно и пасмурно, и ливень обнял наш шлюп каким-то страшным хаосом. Присоедините к этому свист ветра в снастях, скрип перегородок в шлюпе, бросаемом с боку на бок, пушечные выстрелы и фейерверочный огонь, ярко освещающий мрак в бурю, и вы будете иметь только бледную копию всех ужасов этой ночи! Когда с хребта волны шлюп падал вниз, казалось, что мы находимся при подошве высочайшей водяной горы. Сильнейший вихрь рвал верхи валов и разносил брызги дождевою пылью по воздуху. В эту ужасную ночь мы потеряли одного из лучших наших канониров, Ивана Исаева, которого смыло волною за борт. Я особенно жалел об этой прискорбной потере, ибо привязался к молодому вологжанину, обладавшему живым умом и любознательностью...» Вот и все, – сказал Евгений Александрович.

– А дальше?

– Дальше еще несколько слов. Они не отчеркнуты. «Восьмого августа мы вернулись в Батавию и оттуда взяли курс на юг. Не очень приятно предпринимать и обыкновенное плавание с течью, а нам предстояло идти на таком судне...»

– Но откуда это? – спросила мама. – Ведь фамилия-то наша.

– Больше того, – сказал Евгений, вертя в руках страницу. – Это, очевидно, тот самый Исаев, которому и принадлежал меч.

– Ясное дело, – сказал Игорь. – Значит, он был канониром? И упал в море?

– Да, артиллеристом.

– А на картинке у старика он с мечом стоит у пушек, – сказал Игорь.

– Не спеши с выводами, – сказал Евгений. – У нас есть еще одно письмо.

– А что это мог быть за корабль? – спросила мама. – Они собирались в какое-то трудное плавание.

– Письмо без марки, – сказал Игорь.

– Тогда марок еще не было, – ответил Евгений Александрович. – Ты же филателист, должен знать.

– Не знаю, – сознался Игорь. – У меня марки в основном современные, космические или спортивные.

Глущенко вынул из конверта сложенный лист бумаги. Лист был весь исписан мелким красивым почерком с нажимом. Игорь сразу представил себе, как скрипит гусиное перо, выводя букву за буквой, а на столе стоит большая свеча в медном подсвечнике.

Евгений медленно читал про себя, даже губами шевелил. Видно, он не мог сразу разобрать старинный почерк.

– Ну! – торопил его Игорь. – Про что там?

– Сначала говорится, что пишет это письмо писарь флотского экипажа, потому что сам Иван лежит в госпитале на излечении.

– Да нет, вы не пересказывайте, а читайте, – сказала мама. – Ведь интересно.

– Ну вот. «...Кланяется вам, папаша и мамаша, ваш пропавший сын Иван, которого вы уж, наверно, похоронили и отпели. Шестой год, как не было меня дома, а судьба носила меня по дальним морям и странам, и такого я насмотрелся, что мало кому на роду написано. Упал я за борт в бурю в Индийском океане, и носило меня, грешного, по морю три дня и три ночи, пока не выбросило, слава Господу, на берег бурманский. Выходили меня добрые тамошние рыбаки, и попал я потом в ихнюю столицу, где определили меня в канониры, как я и был на нашем корабле. Прожил я в той Бурме три года, и приходилось мне и на войне быть, и в бедах горевать. Забрали меня после большой войны в плен англичане, но вернулся я в конце концов в Санкт-Петербург, откуда из гошпиталя и пишу вам. Вскорости обещали меня отпустить и списать вчистую, как есть у меня слабое здоровье. Так что ждите к весне в Устюге...» Дальше идут приветы и поклоны, – сказал Евгений. – И подпись: «Остаюсь ваш нещастный сын Иван».