Меч Христов. Карл I Анжуйский и становление Запада
Шрифт:
Манфред по совету своих баронов отошел с войском к городу Беневенто, где «мог принять бой в выгодных для себя условиях, а в случае необходимости отступить к Апулии. Кроме того, он преграждал путь Карлу, который не мог пройти… в Неаполь, как и в Апулию, минуя Беневент»{210}. К тому времени, когда 25 февраля войско Карла подошло к этому городу, оно, несмотря на благоприятную погоду, находилось не в лучшем состоянии: зимний поход, сопровождавшийся многочисленными стычками и штурмами нескольких крепостей, измотал воинов, а коням не хватало корма. Обнаружив перед собой войско Манфреда, закрывавшее ему дальнейший путь, Карл, несмотря на всю свою самоуверенность, наверняка испытал страх по поводу исхода предстоящей борьбы.
Атаковать Манфреда было бы самоубийственно — его войско было более многочисленным и бодрым физически. Выжидать было еще опаснее: как пишет Виллани, «силы Манфреда были раздроблены: мессер Конрад Антиохийский находился со своим отрядом в Абруцци, граф Фридрих — в Калабрии, граф Вентимилья — в Сицилии. Если бы Манфред подождал, он собрал бы более крупное войско, но кого Бог желает погубить, того он лишает разума» {211} . 26 февраля Манфред сам пошел в атаку, что в сложившейся ситуации было наилучшим для Карла исходом. Впрочем, у Гогенштауфена
104
Конрад Антиохийский (1240–1301), граф Лоретанский, был сыном Фридриха Антиохийского (правившего в 1250-х гг. Тосканой и иногда безосновательно именуемого «королем Фридрихом»), незаконнорожденного сына Фридриха II и Марии Матильды Антиохийской.
Расстановка сил была следующей. Манфред выставил вперед сарацинскую кавалерию и пехоту, словно подтверждая данное ему Карлом прозвище «султана Ночеры». В их задачу входила дезорганизация рядов противника, после чего в дело должны были вступить тяжеловооруженные немецкие наемники, которых насчитывалось около 1200 человек. Чуть дальше, в третьей линии, располагались отряды ломбардцев и тосканцев под командой Гальвано Ланча, князя Салернского, брата покойной матери Манфреда, вместе с другим небольшим отрядом сарацин. Наконец, сам король предпочел остаться в резерве с рыцарской кавалерией Regno, числом более тысячи всадников; по мнению Рансимена, Манфред «не полностью доверял им и не хотел пускать их в дело до тех пор, пока победа не будет предрешена»{213}. Кроме того, в распоряжении Манфреда находилось несколько тысяч лучников, которые должны были осуществлять «артподготовку» к битве. Общая численность войска Гогенштауфена составляла от 12 до 14 тысяч человек, хотя по числу тяжеловооруженных рыцарей, решивших исход сражения, оно не превышало, а может, даже и уступало армии Карла. (Как и в большинстве средневековых битв, данные о соотношении сил сторон, приводимые хронистами, весьма ненадежны и приблизительны.)
В свою очередь, Карл «построил свои отряды в три боевые линии. В первой стояли французы в количестве тысячи рыцарей… во второй — король Карл с графом Ги де Монфором, со своими баронами и рыцарями королевы, с баронами и рыцарями Прованса, римлянами и кампанцами — всего около 900 всадников… Третью линию возглавил Робер, граф Фландрский… в нее входили фламандцы, брабантцы, жители Эно и пикардийцы числом 700 рыцарей. Помимо этих отрядов насчитывалось более 400 всадников из флорентийских гвельфов и остальных итальянцев»{214}. Всего под знаменами нового сицилийского короля собралось более 4 тысяч конных и точно не известное число пеших воинов. Как видим, обе армии были пестрыми по составу, однако Карл все же мог похвастаться более однородным войском, в котором преобладали его вассалы; у Манфреда же была весьма высокой доля наемников. К тому же перед воинами Карла, находившимися на чужой территории, далеко от тех земель, откуда они пришли, стоял очень простой выбор: победить или погибнуть. (Третий вариант, плен, даже для самых знатных из них означал бы месяцы и годы заключения, поиски выкупа и совершенно неясное будущее.) У окружения Манфреда вариантов было больше, одним из них оставалось предательство. Изменив Гогенштауфену в решающий момент, местные бароны могли рассчитывать на милость нового короля, сохранение или даже улучшение собственного положения. Многие из них в результате избрали именно этот малопочетный, но наименее рискованный путь.
Ход битвы при Беневенто многократно описан хронистами и позднейшими историками. Средневековые сражения нечасто были шедеврами тактического искусства, обычно они представляли собой лобовые столкновения, исход которых решало либо превосходство в численности или вооружении, либо большая решимость и отвага одной из сторон. (Были, конечно, и случаи умелого использования одним из противников определенного вида оружия — вроде разгрома французских рыцарей англичанами при Азенкуре в 1415 году, когда исход битвы решила работа английских лучников; но битва при Беневенто в этом смысле ничем не выделяется.) Войску Манфреда удалось смять первую линию французов; Карл двинул в бой вторую линию, но тяжеловооруженные немецкие наемники, казалось, вот-вот сметут и ее. Однако по мере того, как схватка становилась более плотной, выявилось преимущество солдат Карла: немцам с длинными мечами было негде развернуться, в то время как на вооружении французов были кинжалы, которые они пустили в ход, находя неприкрытые места между доспехами врагов или убивая их коней [105] .
105
Это обстоятельство подвергает сомнению российский медиевист Алена Немирова, переводившая неоднократно цитируемую нами работу Н. Голдстоун «Четыре королевы»; Немирова сопровождает главу, посвященную сражению при Беневенто, следующим комментарием: «Защитный доспех того времени состоял из длинной кольчуги, дополняемой кольчужными же чулками, рукавицами, а также капюшоном-хаубергом, поверх которого надевали шлем… Чтобы защитить дополнительно руки до локтя, ноги до колен, иногда также плечи и локти, поверх кольчуги надевались металлические щитки, изогнутые по форме тела и закрепленные ремнями. Однако подмышка оставалась почти незащищенной при любой конструкции доспеха — иначе воины не смогли бы свободно двигать рукой. 15 условиях боевого взаимодействия, когда удары сыпались со всех сторон, а кони не стояли спокойно на месте, попасть мечом в эту точку быстро движущемуся человеку было, разумеется, очень затруднительно… My а чтобы, действуя кинжалом, нанести смертельную рану в подмышку, требовалось приблизиться па копе к врагу вплотную, обхватить его одной рукой и нанести прицельным удар другой… Поэтому можно предположить, что французские пехотинцы, атаковавшие вперемешку с конницей, орудовали не кинжалами, а длинномерным оружием типа алебард (с широким обоюдоострым лезвием наподобие кинжала). Таким оружием можно было наносить удары по ногам, лишая противников равновесия… Л поскольку подняться в тяжелом доспехе на ноги или избавиться от него самостоятельно трудно, человека было уже намного проще зарубить мечом или при желании заколоть в подмышку» (Голдстоун Н. Указ. соч. C. 388. — Примеч. пер.).
«Вскоре немцам пришлось туго, они дрогнули и едва не побежали, — продолжает Виллани. — Видя, что его войско не может держаться долго, король Манфред, с отрядом апулийцев стоявший в резерве, призвал своих воинов следовать за ним в бой, но те его не послушали, потому что большинство баронов Апулии и королевства… бросили Манфреда то ли из слабодушия, то ли уверившись в поражении… Манфред, оставшийся с немногими воинами, поступил как мужественный повелитель и король, предпочитая умереть в бою, чем с позором бежать» {215} . Единственной предосторожностью, которую он позволил себе, прежде чем ринуться в бой, был — довольно частый в таких случаях — обмен одеждой с одним из приближенных. По преданию, наконечник шлема Манфреда в виде серебряного орла надломился и упал, после чего король воскликнул: “Нос est signum Dei!” [106] . Этот орел, упавший со шлема Манфреда, вместе с орлом из другой печальной гибеллинской легенды, о которой мы еще вспомним в связи с судьбой юноши Конрадина, создает своего рода мистическое обрамление трагедии дома Гогенштауфенов.
106
«Это знак Божий!» (лат.)
Каковы бы ни были недостатки Манфреда как политика и стратега, он погиб как подлинный король-рыцарь — «в гуще врагов… В течение трех дней его не могли разыскать и никто не знал, умер ли он, в плену или спасся, — все из-за того, что в сражении на нем не было королевских доспехов. Наконец один бродяга, следовавший за его войском, опознал по некоторым приметам тело Манфреда на поле битвы и, погрузив его на осла, стал возить и кричать: «Кто купит Манфреда?! Кто купит Манфреда?!». Один из королевских баронов побил бродягу и доставил тело к королю, который приказал привести всех пленных баронов и спросить у каждого, был ли то Манфред; все они с робостью отвечали утвердительно. Граф Джордано при этом закрыл лицо руками и с плачем вскрикнул: «Увы, увы, синьор мой…» Из-за церковного отлучения Карл не позволил совершить погребение [Манфреда] в освященном месте, и могила была вырыта у моста Беневенто; сверху каждый воин бросил по одному камню, и так вырос целый каменный холм»{216}.
Битву у Беневенто 26 февраля 1266 года историки иногда сравнивают с другим сражением, имевшим место ровно двумя столетиями ранее, — битвой у Гастингса 14 октября 1066 года между войском нормандского герцога Вильгельма, впоследствии короля Англии Вильгельма I Завоевателя, и силами, верными англосаксонскому королю Гарольду. Действительно, в обоих случаях речь идет о событиях исключительных, когда в результате единственного сражения иноземный завоеватель получает в свое распоряжение корону и королевство, отбитые у прежнего правителя. Однако победа Карла Анжуйского над Манфредом Сицилийским не привела к столь же полной смене правящих элит и резким не только политическим, но и культурно-языковым переменам, как нормандское завоевание Англии. Гастингс и Беневенто — битвы, ставшие историческими водоразделами для соответственно Англии и юга Италии, но в первом случае изменения, принесенные вторжением, оказались более резкими. Кстати, «чужестранность» Карла Анжуйского и его династии, которой придают столь большое значение в качестве причины «Сицилийской вечерни» и последовавшего разделения Regno, была явлением для юга Италии совсем не уникальным — ведь ни Отвили, ни Гогенштауфены «автохтонами» тоже не являлись, а по сравнению с методами, которые применял во время своего похода на юг в 1194 году Генрих VI, действия Карла Анжуйского, по крайней мере на первых порах, выглядят относительно мягкими.
Обаяние незаурядной личности Манфреда, известного своей щедростью и разнообразными культурными интересами, трагический ореол, который придала последнему Гогенштауфену на сицилийском троне его героическая гибель, оказались настолько сильны, что даже некоторые современные историки видят в его уходе событие, после которого «королевство, попавшее в руки Анжуйского дома, оказалось обречено на разложение и упадок»{217}. Это, безусловно, слишком резкое суждение. Ведь, с одной стороны, Карл Анжуйский не разрушал практически ничего из системы управления, доставшейся ему от его предшественников. По верному замечанию Дэвида Абулафиа, сразу после Беневенто «он еще не пытался заменить существующую бюрократию или баронов; на самом деле он ясно сознавал, что нуждается в их помощи для сбора средств со своих новых подданных. Его собственные приверженцы были порой разочарованы из-за того, что новый король не предоставил им огромные наделы, за которыми они явились на юг… Анжуйская бюрократия не была создана по образцу нормандско-штауфской бюрократии; она и была этой бюрократией, которая продолжала существовать без какого-либо существенного перерыва»{218}.
С другой стороны, кризисные явления, которые впоследствии привели процветающее Сицилийское королевство к многовековому упадку, возникли значительно раньше царствования Карла I. Мы уже отмечали в начале главы III, что Фридрих II с его программой имперской гегемонии и непрерывными войнами на севере заметно истощил силы Regno, основной базы этого честолюбивого государя. До этого нормандская династия, тоже не чуждая экспансионизму, тем не менее, ограничивалась главным образом морскими рейдами на Балканы, Мальту и в Северную Африку. Что же касается ее политики в Италии, то она, по крайней мере после обретения Рожером II королевской короны, была скорее оборонительной. Даже в тех случаях, когда нормандцы появлялись в Риме и его окрестностях, неся с собой беды и разрушения, они действовали чаще всего в интересах своих папских союзников и быстро уходили обратно. Большого интереса к гегемонии в центральной и северной части Италии Отвили не проявляли, хотя объективно их держава являлась в XII веке сильнейшей на Апеннинском полуострове. Напротив, Гогенштауфены втянули Сицилийское королевство в имперскую, европейскую политику, которая была чрезвычайно затратной и не могла принести Regno серьезных долговременных выгод.
Манфред, возможно, и хотел бы изменить это положение дел (напомним, что он никогда не претендовал на трон империи), но уже не мог, так как унаследовал от отца затянувшийся конфликт с папством, в который была де-факто вовлечена вся Италия, а опосредованно — и многие соседние государства. Манфред желал примирения с Римом, но не сумел добиться этой цели — отчасти из-за собственных промахов (коронация 1258 года в обход прав Конрадина и против воли папы была в этом смысле не лучшим шагом), отчасти из-за непримиримости по отношению к швабской династии со стороны сменявших друг друга понтификов. В результате у Манфреда не оставалось иного выбора, кроме подчинения воле Рима и унизительного отказа от короны — или сопротивления до конца. Он выбрал последнее и прошел свой путь с честью.