Меч и Цепь

– Что нам ничего не дадут. А как насчет продать? У нас ведь с собой деньги, которые мы с Уотером забрали у Ольмина…

«Только потому, что я их принес. Вы бросили их у Двери между Мирами».

– Тогда мы сможем заплатить. – Карл сделал вид, что не услышал дракона.

– Надейся – а я проверю. И узнаю, что с Дорией. Если смогу. Ты же отправляйся в Метрейль за покупками.

– Договорились. – Карл поднялся. – Пойду оседлаю свою кобылку – и в путь.

Ахира покачал головой:

– Нет. Подожди до темноты. Возьмешь с собой Уолтера.

– Я знаю, что ты мало смыслишь в лошадях, – раздраженно проговорил Карл, – но сажать двух человек наших габаритов на одну лошадь нельзя, даже если б так не палило солнце. А брать нового коня нельзя: его могут опознать. Так что лучше уж я поеду один – только я и моя лошадка. Я ее люблю. Вчера она меня просто выручила.

«Хочешь сказать, что я подвел».

«Именно».

Ахира осклабился:

– Начать с того, что на лошади ты не поедешь. Как стемнеет, Эллегон отнесет вас обоих и высадит неподалеку от Метрейля. Я хочу, чтобы Уолтер присмотрел за тобой. У тебя появилась дурная привычка влипать в неприятности. – Гном выхлебнул остатки кофе и аккуратно поставил кружку на камень. – Что до Эллегона, Карл, – тебе бы стоило быть потерпимее с теми, кого ты приручил.

Ночью я говорил с ним – и долго. У него есть свои причины… Проклятье, Карл, может, ему и триста лет, но по драконьим меркам он еще младенец. Ты же не станешь ожидать от ребенка, чтобы он поступал по-взрослому – тем паче когда он перепуган до полусмерти!

«Так и было. Я покажу тебе».

«Не надо. – Карл встал. – Убирайся из моих мозгов». – Однажды Эллегон уже открывал Карлу свой разум, дав ему ощутить, каково это – быть триста лет прикованным в Пандатавэйской выгребной яме. Дракон не в состоянии так отключаться от запахов, как человек. Три века вони… – «Возможно, у тебя и правда была причина… Просто скажи мне, в чем дело».

«Что же, пусть так…»

– Нет. – Ахира медленно покачал головой. – Карл должен научиться не принимать поспешных решений, Эллегон. Это может стоить нам всем жизни. Так что покажи ему. Давай.

Не на…

Эллегон открыл свой разум.

…и полетел. В этом-то и заключался секрет: сами по себе драконьи крылья были слишком слабы, чтобы поднять его, – приходилось заглядывать внутрь себя и призывать на помощь крыльям внутренние силы.

Он медленно набирал высоту, кружа над скалистыми высотами Хейфонского кряжа, пока уступ, где он родился, не остался далеко внизу, а осколки скорлупы не начали походить на странные белые чешуйки.

Эллегон быстрей заработал крыльями, и ветер, свистя, забился вокруг. Потом он почувствовал, что устал, и почти перестал махать ими, так что едва удерживался на лету. Тут ему пришло в голову, что, если крыльев для полета недостаточно, возможно, они вообще не так уж и нужны; возможно, его внутренняя сила сама по себе сможет удерживать его в воздухе. Эллегон свернул крылья и целиком обратился к внутренней силе…

…И камнем рухнул с небес.

В панике он вновь распахнул крылья, бешено заработал ими, борясь с сопротивлением ветра, выгребая против воздушного потока, сбивая под собой воздух.

Какое-то мгновение казалось, что его отчаянная попытка безуспешна, но потом иззубренный пик словно бы застыл на месте – и начал медленно отдаляться.

Еще один урок выучен, подумал он. Оказывается, внутренняя сила сама по себе тоже не способна удержать его в воздухе. Было бы неплохо, если б кто-нибудь объяснил ему это вместо того, чтобы предоставить обучаться методом проб и ошибок – и горького опыта.

Но такова уж наша драконья судьба. Мы учимся всему сами. Эллегона не удивляло ни откуда он это знает, ни откуда ему вообще известно, что он – дракон.

В миле под ним, будто приглашая, в тучах открылся прогал. Эллегон замахал крыльями медленней – пока не начал терять высоту, а тогда нырнул сквозь прогал, и ватный ковер белых облаков сделался серым потолком над его головой.

Под ним, от горизонта до горизонта, распласталась зеленая степь – однообразие ее нарушалось лишь серо-коричневой громадой Хейфона, синим маревом воды далеко на юге да грязно-бурым следом, что змеился по травам и через лес.

Что это за бурая полоса? Она прорезала лес, марала вершины пологих холмов, портила зелень. Она была неестественна, будто какая-то безмозглая – или не безмозглая? – сила непонятно зачем вознамерилась изуродовать край.

Непонятно. Зачем кому-то тратить время, вытаптывая на земле зелень, когда можно летать и любоваться ею – сверху?..

Странно… Эллегон чуть уменьшил поток внутренней силы, распластал крылья и скользнул к земле – присмотреться получше. По грязной полоске что-то двигалось…

Вот оно. Ну и чудная же тварь! Шесть ног, две головы. Одна голова длинная, коричневая и гладкая, другая – почти голая, лишь местами покрытая взлохмаченной шерстью.

Нет, он ошибся. Их все-таки не одна, а две. Обе четырехногие, хотя у меньшей передние лапы маленькие. Если она опустится на них, ее задняя часть задерется – и высоко. Что ж удивительного, что она предпочитает ездить на второй! Даже самое уродливое создание, вроде этого, не захочет выглядеть глупее, чем оно есть.

Но почему большее везет его? Возможно, меньшее – личинка, а большее – ее родитель.

Он спускался все ниже, и одновременно ему открылся их разум. Эллегон начал понимать. Меньший был Рэден Монстробойца; так по крайней мере утверждал его ум. А у большего не было выбора: его принуждали кожа и сталь.

Снова непонятность. Впрочем, не важно; Эллегон разрешит проблему, съев их обоих.

Он спускался, и Рэден Монстробойца вскинул голову. Потом схватил странную штуковину: две палки, одна согнутая, Другая прямая. Это лук и стрела, прочел в его мыслях Эллегон. Ладно – но вот что такое драконий рок?

Рэден Монстробойца оттянул стрелу и выпустил ее. Палочка полетела к Эллегону.

Он не стал жечь ее, не стал и уклоняться. В конце концов, он ведь дракон; что может ему сделать какая-то палка?

Маслянистый наконечник вонзился ему в грудь, в самое основание шеи. Слепящая боль скрутила тело.

Эллегон упал.

Он рухнул на вершины деревьев, ветки ломались под его весом, не замедляя падения. Земля вздыбилась, ударив его; тело пылало в белом ледяном огне.

Когда он очнулся, морду его стягивала золотая сетка, шею туго охватывал золотой ошейник. Он лежал на боку на жесткой земле, и ноги его были связаны. Он сразу попытался пережечь цепи, пламя было совсем крохотным – лишь язычок внутренней силы, – но обожгло его так, что он вскрикнул.