Меч и корона

Он произнес свои комплименты не на латыни!

Какое внимание проявил ко мне этот человек, а я поначалу даже не сообразила! Ему ведь стоило немалого труда выучить хотя бы несколько слов на моем родном языке, нашем южном langue d’oc [13] , официальном языке Аквитании, тогда как у себя во франкском королевстве Людовик привык говорить на langue d’oeil [14] .

— Вы оказываете мне честь, — пробормотала я, не в силах скрыть сильного удивления.

13

Langue d’oc (фр.) — ланг д’ок, средневековое название окситанского (провансальского) языка, на котором говорила вся южная половина нынешней Франции. В наше время этот язык, близкий к каталанскому, признан официальным в некоторых регионах Испании и Италии. Во французском Лангедоке (основной части ист. Аквитании) до сих пор примерно одна треть населения знает этот язык наряду с французским.

14

Langue d’oeil (фр.) — средневековое название собственно французского языка (парижского и других диалектов, распространенных в Северной Франции и на юге Бельгии). Вместе с окситанским и каталанским образует галло-романскую языковую группу.

— Я очень старался. Путешествуя сюда, заучивал фразы, — признался он, мягко рассмеявшись. — Но говорить я пока могу не много. Может быть, мы лучше вернемся к латыни? Да укрепит Господь Бог ваше здоровье, госпожа моя!

И мы плавно перешли снова на латынь, потому что иного выхода не было, но сам жест я оценила.

Людовик снова поцеловал мои пальцы, потом поцеловал в обе щеки, обдав целым облаком отличных духов. Его губы нежно прикасались к моей коже. Значит, он перед тем, как явиться ко мне, вымылся и надушился. Мне стало еще приятнее.

— Прошу прощения за то, что не приехал раньше. Я велел отслужить обедню, — объяснил Людовик. — Надо было возблагодарить Бога за то, что я добрался сюда живым и невредимым.

— Вы, несомненно, находитесь под надежной охраной, — заметила я, бросив взгляд в сторону его телохранителей.

— На этом настоял мой отец вместе с аббатом Сюжером [15] — главным советником отца, который сопровождает меня по его повелению. Им приходится заботиться о моей безопасности в неспокойных краях.

15

Сюжер (Сугерий; 1081–1151) — аббат Сен-Дени с 1122 г., видный государственный деятель, дипломат, покровитель искусств.

Все это он сказал совершенно бесхитростно, хотя в его словах и был скрыт намек на слабое соблюдение законности в моих владениях. Я ожидала не такого ответа, но, конечно же, его отцу было о чем беспокоиться.

— Разумеется. — Я взмахнула рукой, указывая на столик с двумя низкими стульями, накрытый для нас в амбразуре окна. — Вот и вино, господин мой. Прошу вас, садитесь и чувствуйте себя как дома.

Мы сели. По моему знаку подошли слуги, налили нам вина, сняли салфетки с золотых блюд, полных цукатов и засахаренных слив. Людовик принял из моих рук чашу с вином.

— Выпьем за наш союз. — Я подняла свою чашу. — Пусть он окажется долгим и принесет добрые плоды на благо и Франции, и Аквитании. И сладким, как эти сливы в сахаре.

Я указала на блюдо.

— Для меня это было бы величайшим удовольствием.

Людовик пригубил немного и отставил чашу. От сластей отказался. Он не сводил взгляда с моего лица.

— Что случилось? — спросила я.

Мне очень не нравится, когда меня разглядывают так пристально.

Он покачал головой, став очень серьезным.

— Мне так повезло, даже не верится. Если бы мой брат был жив, то на вас женился бы он. Его несчастье обернулось удачей для меня. Таких красивых женщин, как вы, я даже не встречал. Как же мне вас не полюбить?

Я подавила невольно вырвавшийся смешок — ему явно не хватало практичности.

— Я вам глубоко признательна.

Невозможно было в ином тоне ответить на столь простодушное признание после десяти минут знакомства. Людовик не угадал моих мыслей.

— Я привез вам дары, госпожа моя, дабы выразить свое почтение. — Он жестом подозвал одного из своих слуг и велел открыть небольшой сундучок, оправленный в золото. — Мой отец счел это подходящим подарком для невесты.

Его отец счел…

Если я и испытала разочарование, то ничем его не выдала. Не показала, как отношусь к подобному выбору украшений для юной невесты. В сундучке свернулась кольцами тяжелая золотая цепь. Брошь-заколка для мантии. Тяжелые браслеты в том же стиле. Все это, вне всякого сомнения, очень дорогое, украшенное великолепными неограненными камнями величиной с голубиное яйцо, но слишком тяжелое, годное для мужчины едва ли не больше, чем для женщины. И чувствовалось в этих украшениях что-то северное, они были лишены той тонкости, изящества форм, к которым я привыкла. А золотые цепи, подумалось мне, нужны, чтобы приковать меня к этому браку. Я быстренько задушила эту мысль и выразила принцу благодарность.

— Рубины ценятся больше других самоцветов, — бесхитростно сообщил мне Людовик. — Они предохраняют владельца от действия яда.

Яда? Он что, полагает, что меня отравят в моих собственных владениях? Или в Париже? Хотелось бы спросить его об этом. Да, и рубины — рыжеволосой женщине! Как неудачно. И еще немаловажный вопрос: отчего же принц не выбирал их сам для женщины, на которой собирается жениться?

Как вообще может статься, что подарок никуда не годится сразу по множеству причин?

— Я стану бережно хранить эти подарки, — учтиво ответила я. Мое воспитание было выше всяких похвал. — У меня тоже есть подарок для вас, господин мой.

Я выбирала долго и упорно. Что подарить мужчине по случаю нашей свадьбы? Уж не меч — это слишком прямолинейно. Жеребца? Возможно. Мысль о драгоценностях я отвергла. Наконец, остановилась на чем-то долговечном, прекрасном, на предмете большой ценности, который станет напоминать Людовику об этом мгновении всякий раз, как его взгляд упадет на подарок.

Он стоял на столе рядом с кувшином вина, завернутый в шелк. Легким касанием руки я распустила завязки и открыла взору действительно прекрасный образец мастерской работы, хранившийся в сокровищнице герцогов Аквитанских. То была редчайшая старинная ваза из горного хрусталя, украшенная золотой филигранью и усаженная жемчугами. В солнечных лучах хрусталь горел своим собственным огнем.

Людовик с торжественным выражением лица коснулся ее пальцем.

— Она прекрасна, госпожа, но не прекраснее вас.

И все. Он не взял вазу в руки, вообще больше не взглянул на нее. Она пришлась ему не по вкусу? Как могла такая искусно сработанная лучшими мастерами вещь не вызвать восхищения? Да она же словно громко требовала, чтобы ее взяли в руки, ощутили гладкость хрустальных граней, согрели теплом ладоней! Я почувствовала, как хмурятся брови, и изо всех сил старалась сдержаться.

Да он не смотрит на вазу потому, что не в силах оторвать глаз от тебя самой! Ты этим должна гордиться.

Да, верно.