Меч и щит
Шрифт:
— Извини, отвлекся, поднял в кустарнике этих прыгунов и решил не упускать случая. Тропим дальше?
— Нет, — отказался я, — возвращаемся в Эстимюр. Кажется, теперь я знаю, как разделаться с вратниками!
Разумеется, от идеи до похода — путь не близкий и усеянный многими препятствиями, одно из которых я увидел еще по дороге к Эстимюру, когда первый мой энтусиасм поостыл. Оно состояло в том, что до Среднезимья оставались считанные дни, и даже мне, опьяненному удачной идеей, было ясно, что за такой срок мне, хоть тресни, не удастся ни собрать нужного числа бойцов, ни подготовить сам поход.
Когда же я приехал в Эстимюр и поделился своей идеей с Гудбрандом, тот не замедлил указать и на ряд других
Но, помимо этих двух основных забот, меня мучила еще и третья, никем не высказанная: как на целый год сохранить в секрете мой замысел? Я отлично знал, что тайна, известная трем, известна всем, а о моей идее знали по меньшей мере пятнадцать человек, и это не считая матери, которой тоже вскоре придется сказать. Конечно, люди эти проверенные и надежные, на измену не пойдут… но ведь это и не обязательно. Просто отдадут, не задумываясь, какой-нибудь приказ, из которого, и из других в том же духе, всякому станет ясно — готовится зимний поход в Ухреллу. Люди ведь не дураки, во всяком случае не все. Надо как-то обмануть всех таких умников, привести их, а значит, и вражеских лазутчиков, к ложным выводам. Но как?
Выход нашелся случайно. Я зашел на кухню прихватить себе еды на дорогу в Элритуну (Альдона тогда еще не взяла подобные заботы на себя) и невольно услышал конец рассказа Дривы, горничной матери, которая горячо повествовала остальным слугам на кухне об одном кошмарном событии.
— … Представляете, — с жаром рассказывала Дрива остальным слугам, — выскакивает такой здоровенный волчище, хватает трехлетнего сына жестянщика и уволакивает его, перебросив через плечо, словно овцу! И к тому же средь бела дня! Совсем эти волки обнаглели, не понимаю….
Тут она заметила меня и оборвала фрасу на полуслове, но я уловил общий смысл и закончил за нее:
— В самом деле, безобразие, куда только смотрит правительство. Ничего, к счастью, у нас есть принц Главк, уж он-то примет меры и покажет этим волкам, где раки зимуют. Так и передайте всем.
Последние слова я адресовал уже прочим, молча взиравшим на меня, слугам и вышел, весьма довольный собой. Теперь у народа будет нужная мне тема для пересудов, а у меня — возможность обеспечить моих стрелков теплой одеждой для похода. Поглядев, как они упражняются во дворе замка, я лишний раз убедился, что их облачение — фуфайки, рейтузы, сапоги да вязаные шапочки — только для этого и годится. В смысле, только для упражнений во дворе замка, когда ты постоянно согреваешься движением и к тому же в любой момент можешь погреться у очага в замке. А вот ехать в такой одежде по морозу, да не день-два, а целую неделю… Нет, всем моим людям нужны полушубки, для которых отлично подойдут шкуры волков.
На следующий же день глашатай объявил на торговой площади о беспощадной войне с волками, за которую с сего дня берется принц Главк. Гонцы с этим же объявлением были посланы в другие области королевства, а в пострадавшем от вратников Арантконе даже отменили на год все налоги, взамен обязав каждую общину сдать к сроку уплаты податей столько-то волчьих шкур, в зависимости от численности населения.
Ох и досталось же тогда от меня и стрелков «серым помещикам»! Они, должно быть, недоумевали, с чего это их так злобно травят, ведь ущерб от них в ту зиму не превышал ежегодно взимаемой с населения «дани». Но не меньше, чем волки, изумлялся народ, глядя, как я проношусь через город на рассвете во главе отряда стрелков и к вечеру возвращаюсь со шкурами на жердинах вместо знамен. Разумеется, не обошлось без насмешек в мой адрес. Самой распространённой
была острота, запущенная, скорее всего, кем-то из придворных: «Не справился с вратниками — набросился на завратников». Так в Антии суеверные люди называют волков, когда боятся их «накликать». Агнар назвал бы это кеннингом, а Фланнери — эвфемисмом, но я забегаю вперед. Те же остряки присвоили мне кличку Ульфбани — Волчья Погибель, или, проще говоря, Волкодав. Но я не обращал на эти остроты внимания и знай делал свое дело.Добытые шкуры немедля отдавали скорнякам, и те шили полушубки для лучников, от чьих стрел пали волки.
Предлог для этого был выбран самый что ни на есть благовидный — нужна же стрелкам защита от мороза и вдобавок своеобразный знак отличия? Именно такое объяснение дал я не посвященному в тайну похода казначею Гуннару, когда он потребовал сдавать ему добытые шкуры для последующей продажи купцам, чтобы хоть частично покрыть расходы на мои «детские игры». Я, признаться, вышел из себя и посоветовал ему вычесть из суммы расходов переведенное в деньги сокращение ущерба от волков, отлично зная, что для него это задача весьма трудная, если вообще возможная.
Потом я, правда, взял себя в руки и, не желая с ним ссориться (как-никак расходы предстояли немалые, и от Гуннара во многом зависело, насколько легко я буду получать деньги), добавил:
— К тому же полушубки не даруются стрелкам, а выдаются, их потом можно будет продать подороже, чем обыкновенные шкуры. Раз они казенные, то в казну и вернутся.
— Одеяла из верблюжьей шерсти тоже были казенные, а много ли их вернулось в казну после битвы под Медахом? — проворчал Гуннар, но уже миролюбивее. Похоже, исчезновение тех одеял расстраивало его до сих пор…
Вся зима прошла в таких вот «детских играх». Уж не знаю, сколько волков мы тогда убили, но к началу весны все пятьсот стрелков и телохранителей оделись не только в полушубки, но даже в штаны, унты и шапки из серого меха.
Весна в этом году длилась недолго, а с наступлением лета начались «игры» посерьезней: я затеял строительство «укрепленных деревень» по всему Аранткону. Основной целью этого мероприятия было внушить вратникам, что я, отчаявшись добраться до них в ухрельских дебрях, решил перейти к обороне. Но делалось все основательно: я сам выбирал подходящее место где-нибудь на холме, потом там рыли ров, насыпали вал и обносили его частоколом. Идею эту мне подсказал один акрит по имени Скамми, родом из тьюдов. Он описал деревни своего племени, и я довольно точно воспроизвел эти постройки при содействии приглашенных строителей-тьюдов, только вместо мужских домов в тех деревнях возводили казармы для ночлега заехавших акритов и амбары, где хранился корм для их коней.
Самую крайнюю из таких деревень я построил вдали от прочих поселений, близ границы с Ухреллой, на берегу Хвиты, и разместил там небольшой, но постоянный гарнизон. Этой крепости отводилась немаловажная роль в грядущем походе. Шутки ради я назвал ее Ульфбанитуной.
В каждой укрепленной деревне возводилась вышка для наблюдателя, который, заметив врага, должен был дать дымовой семан (а в случае ночного нападения — световой). По этому семану всем предстояло укрыться в туне и отбиваться, дожидаясь подмоги из ближайшего гарнизона акритов. Но, разумеется, далеко не всем работникам в полях удавалось вовремя это сделать. К тому же вратники, столкнувшись с отпором, осыпали туну огненными стрелами. Прежде чем не имеющие воинского опыта крестьяне научились периодически поливать водой деревянные постройки, врагам удалось сжечь дотла несколько тун.
Тем не менее благодаря принятым мной мерам людские потери в том году были невелики, отчего значительно окрепло впечатление, будто я перешел к оборонительной тактике. Способствовало ему и то, что в то лето я не гонялся за бандами вратников и не ловил их для допросов, хотя необходимость в дополнительных сведениях отнюдь не исчезла.
За добычу таких сведений взялся посвященный в мой замысел первым барон Одо и получил их без рискованной засылки лазутчиков в Ухреллу, а прямо-таки у меня под носом. Увлеченный преследованием разбойников, я в прошлом году как-то не догадался спросить у арантконцев, перебегают ли к ним через границу какие-нибудь ухрельцы. А стоило бы спросить, ведь несложно догадаться, что в Ухрелле далеко не всем нравится власть вратников.