Меч Ронина

Коноха высыпал руду в глиняную посудину, сунул ее в большую печь. Закрыл дверцу, остановился, приговаривая заклинания. Взял еще одну корзину, наполнил следующую посуду.

После выплавки на дне каждой чашки оказался маленький ноздреватый слиток.

– Тамахагане, – пояснил Коноха.

Он принялся сортировать горячие слитки, раскладывая их щипцами в две кучи. Приглядывался, подносил к длинному носу, зачем-то нюхал, потом прислушивался, будто первичная сталь шептала ему на ухо, в какую сторону ее нужно отложить.

– Зачем это? – поинтересовался Дан.

Коноха покосился сердито, мол, не мешай священнодействовать, но пояснил.

– Шингане! – он ткнул в кучку поменьше. – На сердечник пойдет! А это кавагане, на оболочку.

Рассортировав сталь, демон принялся ковать заготовку сердечника.

– Работай! – бросил он.

Дан раздувал горн, Коноха из шингане выковал грубую пластину, разбил на несколько частей, сложил в стопку, обсыпал каким-то порошком.

– Работай!

Раскалив металл в горне, демон молотом принялся сколачивать его в единое целое. Снова получил пластину, разделил пополам, сложил, нагрел, сковал. И еще раз, и еще, и еще… Так раз двадцать, по прикидкам Дана.

Гудело пламя, мерно бил молот, тела покрывались потом. Ковался меч из звездной пыли.

Наконец, в руках Коноха оказалось что-то вроде грубого клина.

– Шингане! – кивнул демон. – Теперь кавагане!

С заготовкой для внешней части меча он проделывал то же самое, только гораздо дольше, закладывая слой за слоем, снова и снова повторяя ковку. Потом оттянул пластину так, чтобы она была длиннее шингане, и согнул вдоль пополам.

Нагрев обе заготовки, Коноха вбил сердечник в согнутую кавагане.

– Зародыш меча! Работай!

Дан пахал в полную силу. Теперь ковался собственно меч, кавагане и шингане сваривались в единое целое, заготовка вытягивалась в клинок. Коноха заставил подмастерьев потрудиться: сам он ударами маленького молота – «ручника» только показывал, куда бить. А Дан с Карасу изо всех сил плющили раскаленную сталь увесистыми кувалдами.

– Работайте! – поучал Коноха. – Работайте! Теперь от вас зависит, каким будет меч. Если слои не проникнут друг в друга, все пропало. Клинком можно будет разве что в зубах ковыряться и от мух отмахиваться.

Когда Дану уже стало казаться, что руки скоро отвалятся и вообще выпадут из плеч, Коноха наконец сказал:

– Достаточно! Теперь сиагэ.

Он продемонстрировал инструмент, похожий на рубанок. Подумав, сказал:

– Сиагэ я вам доверить не могу. От него зависит самое главное – баланс!

Демон принялся гонять его вдоль полосы железа, придавая заготовке правильную, абсолютно симметричную форму и равномерно уменьшая толщину к острию.

Закончив, Коноха обработал поверхность меча напильником, вытер пот со лба, передал клинок Карасу. Тот понятливо кивнул, подошел к большому шлифовальному кругу, что лежал в углу. Черновая шлифовка, понял Дан. Он уже еле держался на ногах, но с интересом наблюдал за происходящим. Коноха в это время разводил в большой посудине глину с водой, добавлял какие-то остро пахнущие порошки. Месил получившуюся массу, приговаривая заклинания.

– Цутеки! – наконец, объявил он.

Карасу с поклоном передал вожаку меч, тот стал старательно обмазывать клинок зеленоватой кашей. Дан обратил внимание, что лезвие осталось почти нетронутым, зато на боковых гранях лежал толстый слой.

– Ты тут плохо намазал, – Карасу хотел было ткнуть пальцем в поверхность, на которую, по его мнению, было нанесено недостаточно зеленой массы.

– Уйди! – рявкнул Коноха. – Одно неверное движение, и меч погибнет в закалке!

Вожак священнодействовал над клинком, бережно, любовно покрывая его несколькими слоями загадочного состава и без остановки повторяя заклинания.

Потом, когда покрытие подсохло, Коноха торжественно произнес:

– Яки-ирэ!

– Закалка, – шепнул Карасу. – Самый важный момент. Сейчас меч получит душу. Стихия огня столкнется со стихией воды, и в бесчувственную сталь войдет дух. Ибо меч из звездной пыли всегда живой.

– Надо подготовиться, – сказал Коноха. – Поесть, совершить омовение, облачиться в чистые одежды, провести ритуал очищения. Мастер в момент яки-ирэ должен быть чист снаружи и внутри.

Выйдя из кузницы, Дан зажмурился: светило яркое дневное солнце.

– Сколько же мы там пробыли? – пробормотал он.

Для него время работы над мечом пронеслось, будто одно мгновение.

– Три дня и три ночи, – ответил Карасу.

Сполоснувшись в роднике, демоны отправились на поляну, обедать дичью, падалью, которую стая регулярно приносила из леса. Дана пригласили с собой, но он отказался – откопал несколько клубней дикого батата, испек их на костре. Запил водой из ручья.

Вскоре Коноха позвал его обратно в кузницу. Начитывая заклинания, раскалил клинок докрасна, поворачивая его в древесном угле. Сунул щипцы в руки Дана:

– Делай яки-ирэ! – И указал на корыто, наполненное ледяной водой из родника.

Дан замялся. Приятель рассказывал ему, что от закалки, от того, под каким углом и с какой скоростью опустить в воду только что выкованное оружие, зависит очень многое. Ошибившись, можно лишиться уже почти готового меча.

– Не тяни! Или ты хочешь, чтобы клинок взял часть не твоей души, а моей? – подогнал Коноха.

Дан схватился за щипцы, сунул алый от жара меч в воду. Глиняная обмазка понемногу отваливалась, обнажая пока еще неровную, неидеальную поверхность стали. Клинок остывал, отдавая жар воде, вокруг вскипала пена. Вдруг Дан ощутил, что как будто перенесся внутрь оружия. Он чувствовал бурлящую в мече силу, радость рождения и еще – жажду крови, радостное предвкушение битвы. Сейчас не только меч, но и он, Акира-Дан, закалялся, получал крепость, несгибаемость, умение побеждать.

Он услышал голос стали, обращенный к нему. Голос призывал сражаться, побеждать, не сдаваться.

– Чувствуешь единение с мечом? – спросил Коноха, пристально смотревший на него.

Дан молча кивнул.

– Значит, все правильно, – с облегчением выдохнул демон. – Все было не зря. Меч из звездной пыли впитал частицу твоей души. Теперь он – это ты, а ты – это он.

Настя

Не спалось. Настя лежала на постели и тупо пялилась в сумрак, ожидая полуночи, когда придет Юки-Онна. Снежная дева являлась каждую ночь. Усыпляла охранников, потом зависала над постелью Насти, смотрела с болью и ненавистью, выла от ярости, тянула руки к шее, желая удушить, но всякий раз отступала. Настя лежала, скованная холодом и ужасом, но в глубине души была уверена: Юки-Онна ее не тронет. Между ними словно стояла невидимая, но непреодолимая преграда.

И всякий раз Снежная дева исчезала, а наутро Настя находила труп еще одной из своих девушек. Она пыталась уговорить самураев выпустить их из дома или сообщить сегуну. Но охранники отказывались наотрез, утверждая: за распространение «ложных слухов» им даже сэппуку не позволят сделать. Трусость недостойна самурая, такому просто отрубят голову или сгноят в тюрьме.

Оставалось всего четверо суток и четыре девушки, а она так ничего и не придумала. Сообщить Сенкевичу? Во-первых, как? Все выходы из дома перекрыты, гейш стерегут то ли как вражеских шпионов, то ли как венценосных особ. Во-вторых, что он сможет сделать? Ничего. То же самое с Данилкой. Да Настя и понятия не имела, где сейчас находится друг.