Меч Руса. Волхв

Дружинники снова засмеялись, и князь с удовольствием отметил, как раздражен первый боярин. Он знал, что тот покровительствует язычникам, и радовался по-детски, чувствуя свою мелкую месть, словно исподтишка наступал ему на больную мозоль.

– Что ж, если это так, я расскажу тебе немного о том, что ты обязан знать, как русский князь, – невозмутимо продолжил Велегаст.

– Как русский князь я знаю, что могу казнить тебя и сбросить твоих богов в реку, как это сделал мой отец! – резко выкрикнул Мстислав, чувствуя, что в своей игре зашел слишком далеко. – И выслушивать…

Он уже хотел сказать, что не обязан выслушивать поучение от кого попало, но в последний момент понял, что после этих слов он и впрямь ничего больше не узнает и волхв унесет свою тайну – а именно какая-то тайна чувствовалась в нем – далеко и навсегда.

– Впрочем, волхв, в самом деле, расскажи нам всем что-нибудь. – Мстислав сел на свой трон, представлявший дубовый стул с резными подлокотниками и высокой резной спинкой, давая понять, что криков и гнева больше не будет. – Ведь ты шел издалека. Недаром же ты ноги топтал?

Кто-то из молодых снова хохотнул, но князь нахмурил брови, и смешки стихли. Волхв оглянулся на своего верного отрока, и тот мигом подскочил к старцу и проворно достал нечто завернутое в тонкую кожу. Лицо мудреца просветлело, едва взгляд его коснулся этого предмета, но лишь только он снова посмотрел на князя, как мрачная тень сомнения и затаенного раздражения вновь накрыла его. Однако отступать было уже поздно, да и некуда.

– Хорошо, князь, слушай мой рассказ. – Велегаст закрыл глаза, чувствуя, как гнев овладевает им.

«И зачем боги послали меня к этому вздорному балбесу, – подумал он устало, – может, я неверно узнал их волю? Может быть, боги ошиблись?» Он представил себе весь свой путь, все лишения и опасности, которые он вынес и преодолел, рискуя жизнью, и ему стало горько от напрасности стольких трудов. Вдруг полное безразличие охватило его, и волхв, выставив вперед посох, усталым голосом начал говорить, словно не людям, а самому небу хотел рассказать еще раз все, как было.

– Это было так давно, что время почти стерло из человеческой памяти события той великой эпохи, когда в жестокой борьбе сил Света и Добра с силами Тьмы был сотворен мир, в котором мы живем. Тогда Творец-Сварог дал нам законы Прави и дал нам силы, чтобы защитить их и спасти свои души от коварства демонов Дыя.

Это была эпоха, когда благородный народ ариев, созданный Светлыми Богами, встретился с народами, созданными силами Тьмы. На всем пространстве подлунного мира, от Западного моря до моря Восточного, от Северного океана до океана Южного, гремело оружие и лилась кровь человеческая. Тогда народ ариев утратил единство и распался на множество племен, отделенных друг от друга народами тьмы. Так окончилась эпоха просвещения, и началась эпоха великой битвы, когда должен был родиться новый герой, способный сразиться с силами Зла и разбить полчища народов Тьмы. Мало кто помнит о том далеком времени, и только славянские веды хранят знания о подвигах наших пращуров, о легендарных воинах, о мудрости, данной нам свыше, и о великой силе, дарованной нам богами.

Старец замолчал, и его тонкая, почти бестелесная рука устало легла на буроватую кожу плотного чехла, под которым смутно угадывались очертания книги. И едва пальцы мудреца скользнули по стертой поверхности этого свертка, как тотчас светловолосый отрок, благоговейно державший его перед старцем, принялся развязывать ремни, крепко сжимавшие кожаные створки таинственного хранилища мудрости.

Сверток раскрылся, словно неведомая птица, доселе хранившая тайну, стиснув ее в своих могучих объятиях, распахнула вдруг свои кожаные крылья, выпуская странное, непонятное существо жить своей собственной жизнью. Руки отрока, державшего это сокровище, чуть дрогнули, и раздался легкий звук, с каким рассыпается пучок тонких лучин. В тот же миг взору присутствующих открылись тонкие деревянные дощечки, испещренные знаками рун.

– Руны, – сказал Мстислав, почти не удивившись, словно ничего другого он и не ожидал от мудреца. Обличье княжеской власти не позволяло ему выказывать мирские чувства благоговения и трепета от прикосновения к тайне глубокой древности. И все же его умные проницательные глаза светились неподдельным интересом.

– Свенельд, – обернулся он к одному из своих дружинников, – я знаю, ты прибыл из северных стран, и меч твой покрыт такими же знаками.

– Да, мой князь, – откликнулся воин.

– Подойди и глянь, что принес нам этот старец, что говорят эти доски?

Воин, звякая железом, двинулся к отроку, державшему деревянную книгу. Тот было испуганно вздрогнул, но мудрец взял его за руку, и тот послушно застыл.

Приближаясь, грубые, тяжелые шаги воина становились все тише и короче, словно трепет перед неведомой тайной проникал в сознание чужеземца, продавшего свой меч гордому князю далекой Гардарики ^[51]. Наконец шаги стихли, и суровые глаза, не раз видевшие смерть, робко, почти по-детски заглянули в смуглые ладони дощечек.

Какое-то время Свенельд молчал, хмурясь, но видно было, что ему недоступна тайна написанного и лишь упрямство знатного воина не позволяет ему так просто отступиться, уронив свое достоинство. Наконец он решил, что время, положенное для глубоких размышлений, истекло. Воин поднял глаза и с важным видом повернулся к князю.

– В нашей стране «руна» значит тайна, и это как нельзя лучше подходит к тому, что я смог разглядеть на этих досках. Я знаю руны своего меча и руны, нанесенные на мой щит. Я знаю руны, дающие силу, и руны, несущие смерть, но здесь эти руны вплетены во множество иных рун, и связь их внятна только богам.

Свенельд отступил в сторону, с достоинством поклонившись князю, и видно было, как он гордился своими словами, которые и впрямь были очень умны для простого наемника. Одобрительный ропот иных дружинников красноречиво говорил, что речь его была люба, и он прибавил себе уважения, даже не дотронувшись до своего меча.

– Благодарю тебя, храбрый Свенельд, – молвил Мстислав.

Он одобрительно прищурился, проводив взглядом воина, словно оценивал его еще раз или хотел сказать еще что-то, но приберег это дорогое словцо на потом, до случая, когда рядом не будет других воинов. Князь хорошо знал, как ревнива воинская слава и как может сгубить хорошего воина слишком щедрая прилюдная похвала. Не раз бояре дрались между собой за первенство перед князем, а уж чужаку здесь не дали бы спуску.

Потом князь перевел задумчивые глаза на мудреца и смотрел долго и пристально сквозь него, словно видел что-то еще, недоступное другим, словно он, князь, и не торопится узнать, что же это за странная книга лежит в трепетных руках отрока перед ним и зачем старец нес ее к нему, князю Мстиславу, в далекую Тмутаракань.

Как купец на торгу, Мстислав не торопил время, чтобы дотронуться до предложенного ему диковинного товара, словно сбивал цену, которую, вероятно, предложит странный мудрец за свою тайну.