Меч Шеола
Шрифт:
Скребет ногтями бэрье брюхо, а тот повизгивает и урчит от удовольствия.
— Может, дружище, и тебе лучше остаться у Ратимира? Опять же зима скоро. Тебе спать надо будет. А то озлобишься без сна….
Бэр разобрал в словах Радогора что — то подлое и заворчал.
— Или к матушке Копытихе пристроить? Тоже не надолго.
Но сколько не думал, так и не придумал. Не лезет в голову ни чего путного. А там и княжна вернулась. С мечом на поясе и объемистым кошелем в руках. по бабьи прижимая его к правому боку. Ратимир растерянный и сконфуженный плелся позади.
— И все — таки не могу принятья от тебя, Княжна,
Княжна поморщилась.
— Казна не моя. И не твоя. Всего Веховского княжества. Тебе сегодня с дружиной надо расчесться. И впрок оставить. Мне и того довольно, что дал. — Проворчала она. И бросила кошель к ногам Радогора. — Все руки оттянул. Лучше, Ратимир, вели, чтобы коней нам привели.
Радогор вскинул взгляд на ее меч и, без слов, не вставая, протянул к нему руку. Удерживая за рукоять взялся двумя пальцами за лезвие и окинул оружие внимательным взглядом. Клинок не широкий, к концу заужен и заправлен острым жалом. Рукоять для его руки тесновата, а княжне как раз впору. И ковки недурной. Не для красы, под женскую или ребячью руку лажен. Не вставая, раскрутил меч кистью и подбросил над головой. Меч взлетел выше кровл терема, завис, клюнул кончиком, опрокинулся лезвием вниз и со свистом вернулся в подставленную ладонь.
— Ловкий меч! — Уважительно похвалил он. — Большой мастер над ним трудился. Но одного понять не могу, зачем он тебе, Ладушка?
— Это мой меч, Радо. — Ответила княжна и с ловкостью бывалого воина бросила меч в ножны. В нашем роду редко появляются сыновья. Потому батюшка, князь Гордич, меня и учил ратному делу.
Радогор посмотрел на нее так, словно впервые видел. А княжна, догадавшись о причинах его растерянности, звонко засмеялась.
— А ты думал, что все уже про меня знаешь? Не веришь, испытай. — И выдернув меч из ножен, мягко, кошачьим шагом, без предупреждения перешла в атаку. — Или забоишься?
Качнулась вперед и со змеиной ловкость направила свой меч в его живот, чуть ниже пупка. Радогор, не ожидавший от нее такой ловкости, едва успел уйти из под удара, откинувшись назад. А она, не давая ему подняться, нанесла новый удар развернулся корпусом, повторяя прием, который испытал на Охлябе, пропустил меч по руку и… меч оказался у нее же по подбородком.
Выпустил ее руку и широко улыбнулся.
— Молодец! И меч верно держишь. И ноги хорошо ставишь.
Зрители, собравшиеся поглазеть на потеху, разочарованно разошлись.
Вели, чтобы ремешки принесли. Перевязь тебе сошью, как у меня. У нож так же, как я носить будешь. И мешать не будет, и всегда под рукой.
Привели их лошадей и Ратимир сам придержал стремя для княжны, но Радогор, словно не заметив, подхватил ее за ста и усадил в седло. Гикнул, разгоняя своего жеребца. Пробежал рядом с ним несколько шагов и прыгнул в седло, не коснувшись ногой стремени. Чем вызвал завистливые взгляды Охляби.
— Сделал круг перед теремом, приучая его к своей руке, и крикнул поскучневшему другу.
— Не грусти, Ратимир. Вырос ты. Тесновата для тебя воеводская кольчужка. Тоскливо, хоть и не признаешься. Тебе с лодейщиками ходить. Большим делом пора заняться, чтобы не засохнуть. А здесь уж верно не заскучаешь.
У Влады глаза горят от восхищения. Горячит свою Буланку.
— Пока
жив черный волхв, не будет житья от него Верховью. Туда Радогор рвется. Ты уж здесь сам управляйся, без нас.Оглянулась на перестук копыт, а Радогор уже в воротах ее поджидает. Разговаривая с Гребенкой.
Глава 18
Копытиха, как и в прошлый приезд, встретила их на крыльце, выглядывая на поросшую травой, тропу. — не соврал, охальник! — Проворчала она, улыбаясь одними глазами. — Приехал.
— Я же обещал….
Радогор выпрыгнул из седла и принял княжну на руки.
— И тебе здравствовать, сорока. Эк железом то увешалась. Говоришь, сбросила с шеи хомут?
— Не говорила еще. — Княжна сделала большие глаза.
— А и не надо. Я и так знаю. — отмахнулась Копытиха и закрутила головой. Вытягивая дряблую шею. — Проказника где забыли? Или медов и ягодок бабкиных не захотел?
— Придет. — усмехнулся Радогор, снимая торока и расседлывая лошадей. — куда он от меда денется? Заигрался должно быть. Вот думаю, матушка, что мне с ним делать. Вести с собой нельзя. Пропадет дорогой. А как оставишь, если не захочет?
— Это уж так. У зверя сердце без лукавств. И душа не покривит. Не как у людей. А вот придет, тогда и поговорю с ним. — И с лукавой улыбкой, поглядывая на того и на другого, проговорила. — вы железо то с себя снимайте, снимайте. Оборонятсья вам здесь не от кого. Разве, что от старухи болтливой, надоедливой. Уже и банька готова. И выскоблена, вымыта до бела. Теперь выстаивается.
— Вот тебе гостинчики, матушка. А это настои и отвары. Что и как пить будешь, и чем ноги натирать вечером скажу. А после и, как готовить их, научу.
— Опять под подол полезешь, срамник? — Не скрывая подозрения, спросила Копытиха. — не дамся.
Радогор нахально улыбнулся и подмигнул Владе.
— Своей волей не дашься, силой возьму.
Влада, которая, как только показалась старухина развалюха, тут же забыла все печали и огорчения, утробно икнула, пытаясь сдержать смех. Не выдержала и Копытиха, и тоже засмеялась.
— А попался бы ты мне, молодец, раньше, годков этак… не скажу. Ну вот, как эта сорока. Уж повертелся бы ты у меня.
И подтолкнула их рукой.
— Бегите уж! я и веников для вас припасла. На любой вкус. И для мягкости, и для силы. И чтобы запах крепче держался. Полынь — трава под полком подвязана, и по всем углам растыкана.
Радогор, смущаясь, опустил очи долу. Покраснела и Влада. Одно дело, когда никто не видит. Другое дело, чужой человек рядом. И что подумает?
— А что ему думать? Он свое отдумал. — Отмахнулась старуха, угадав его мысли. И тихо шепнула княжне. — Ты только, озорница, своему телу воли не давай. Не жадничай.
— Бабушка! — взмолилась она.
— А что бабушка? Или не слышала я, как ты в копне попискивал да повизгивала, пока не рассвело? Баня, она не для писка, девица. Пищать и потом успеешь.
— А для чего же7 — Влада навострила уши.
— Чтобы парня присушить к себе без всяких приворотов. Как увидит твое тело белое да посмотрит на всю твою красу без утайки. Так и присохнет на всю жизнь, не оторвать. И до самой ночи, до той копны заветной, что ждет вас уж сколько дней, будешь ты у него перед глазами стоять. А потом уж, поверь мне, старой, озорница. Так пищать будешь, что в пору останавливать. Поняла?