Меч Тристана
Шрифт:
В общем, Тристан все понял и пришел в восторг от сделанного ему девушками безмолвного предложения. Похмелье его давно миновало, опять хотелось всего, хотелось нового, разного, острого. И уже в следующую ночь случилось у них то, что на языке целомудренных христиан именуется свальным грехом.
Они познали это и были счастливы.
Изольда потом сказала Тристану, когда они остались вдвоем:
— Помнишь, ты назвал себя менестрелем Тантрисом? Я тогда очень смеялась над этим прозвищем.
Звучит ведь как «тантрист». Знаешь, кто такие тантристы? Ну, если не знаешь, всерьез объяснять долго. Скажу только, что это такая как бы секта в Индии. И в числе прочего занимаются они культовым групповым сексом. Оправдал ты имечко свое.
— Культовым, говоришь? Значит,
— Ну, у них там не совсем Господь Бог, в нашем понимании, но примерно так. Трахаются ребята прямо во храме.
— Что же, думаю, правы твои тантристы. По-моему, все, что приносит людям радость, — богоугодно. А мы все трое любим друг друга. Это такое счастье!
И они действительно были счастливы.
Но недолго.
Стоило ли удивляться, что именно Бригитта первой отказалась участвовать во все более раскованных сексуальных играх? Все-таки она была христианкой, а не буддисткой тантрического толка. Бригитта даже никогда не читала газету «СПИД-инфо», не листала «Икс-мэгэзин» и не смотрела итальянской порнухи с Илоной Сталлер. Вот так, безо всякой теоретической подготовки — и сразу группен-секс! Это было что-то запредельное для ирландской девушки десятого века, воспитанной в раннекатолическом духе. А потому было ей знамение: явился во сне Святой Патрик, покровитель острова Эрин, и грозил вечным проклятием, если она не прекратит тотчас же навлекать на себя гнев Господний греховными действиями.
И она прекратила. В одночасье. Да так затосковала, бедняжка, что попросила у королевы отпустить ее в монастырь. Прекрасная Белокурая Изольда плакала, но она была все-таки добра и не смогла отказать любимой рыжей камеристке, с которой так много было связано в ее жизни.
И Бригитта ушла однажды в ненастный день, надвинув темный капюшон на свою огненную шевелюру, прошла по двору, вскочила на лошадь, и вскоре фигура ее потерялась в дождевом тумане.
Тристан грустно пошутил:
— Представляю, как быстро она обучит лесбиянству весь монастырь.
— Дурак ты, — сказала Изольда. — В древних текстах об этом ни слова нет.
— Зато Джованни Боккаччо напишет очень цветисто веков через пять.
— Через четыре, — автоматически поправила Изольда.
— Ну, через четыре. Вот вернемся в Москву и почитаем.
— В какую Москву? — встрепенулась Изольда.
— В нашу Москву, — сказал Тристан и посмотрел на любимую.
Ливень зарядил основательно, и было непонятно, это слезы или капли дождя стекают у Маши по щекам.
Они бежали вдвоем по лугу, и было им очень хорошо. Потом упали в траву и стали молча смотреть на небо. Ни о чем не надо было говорить. Ветер легонько шевелил траву и приносил издалека запах можжевеловой хвои и цветущего хмеля. Над головой покачивались высокие былинки, метелки вереска и конского щавеля, а совсем близко, если чуть повернуть голову, пестрели яркими пятнышками веселые желто-лиловые башенки. Маша приподнялась на локтях и увидела, что их вокруг много-много. Как будто она оказалась вдруг посреди моря, катящего издалека свои лимонно-фиалковые волны.
1
Если существует пролог и эпилог, то бишь, в переводе с греческого, предваряющее и завершающее слово, отчего не быть мезологу, то есть слову промежуточному, помещенному в середине книги? Ирландская же традиция разделения на основное и дополнительное повествование к этому месту нашего рассказа нарушается слишком уж явно, что и хотел подчеркнуть автор в названии своей столь необычной
главки.— Ты помнишь, как называются эти цветы? — спросила она.
— По-латыни? Melampyrum nemorosum.
— Ни фига себе! Тоже красиво. А по-нашему-то как, помнишь?
— Конечно, помню, — кивнул он. — Марьянник, или иван-да-марья. Семейство норичниковых.
— Каких-каких? Слушай, кто тебя ботанике учил? Ведь не в школе же такое дают.
— Разумеется, не в школе. Это один местный знахарь…
— Стоп! — Она словно проснулась. — Мы с тобой говорим по-русски. А местный знахарь — это кто?
— Знахарь был эринский. Кажется, он называл себя Кухулином.
— Слушай, а где мы? — встревожилась она еще сильнее.
— Мы? На совершенно замечательном летнем лугу. Среди цветочков.
— Я тебя серьезно спрашиваю. — Она надула губки.
— А меня остальное не интересует. Главное, что мы вместе, погода отличная и нам хорошо вдвоем.
— Ой! — новый всплеск удивления. — Что это за хламида на мне?
— Это блио, — пояснил он, — верхняя одежда типа плаща, равно мужская и женская.
— Да хоть в каком мы веке?
— А вот это тем более не важно! — улыбнулся он. — Расскажи мне лучше, что тебе снилось сегодня.
— Расскажу. — Она прикрыла глаза и задумчиво покивала. — Представляешь, такая ахинея!
— Рассказывай, рассказывай. Сны — всегда ахинея.
— Ну так вот. Привиделось мне, будто к нам сюда, в лес, нагрянул Марк вместе с этими бородатыми здоровяками, ну, Рыцарями Круглого Стола. А мы с тобой как будто в лесу жили, — пояснила она, и он вздрогнул от этого «как будто», но ничего не сказал, а продолжал слушать. — Окружили нас, и Марк начал выступать, мол, как же тебе не стыдно, Тристан, ты, мой любимый племянник, позоришь меня перед всей Логрией и лично перед товарищем Артуром, увел у меня жену, понимаешь, да и увел-то черт знает куда: ни печки, ни бани, ни постели нормальной, живете, понимаешь, в какой-то пещере, как бомжи, прости Господи!
А ты все это слушаешь, склонив голову набок, улыбаешься, а потом этаким высоким штилем отвечаешь:
Нет, мой король, не уводил твоей жены я! Ты сам же и изгнал ее тогда из замка вон и за пределы Корнуолла. А потому, коли теперь вернуть ее желаешь искренне и страстно, на это сможешь право получить лишь в честном поединке — не иначе. И я готов с тобой сразиться, дядя! Ведь позабыли мы давным-давно о дружбе, о любви и общей крови…А Марк опять в сварливом таком тоне, мол, как тебе не стыдно со старым дядей, можно сказать, почти с отцом, разговаривать как с мальчишкой, я тебе, мол, не пацан из-за какой-то бабы стихи сочинять и спортивные соревнования устраивать. В конце концов это жена моя, Богом данная и вполне легитимно мне принадлежащая, так что верни, говорит, Изольду — и баста!
Ну а пока вы вот таким образом переругиваетесь, начинается уже полная чума. Рыцари разбредаются кто куда. Персиваль пришел с двумя симпатичными девушками, обеих зовут Валентинами, и вот теперь, отойдя в сторонку и приобняв своих подружек огромными ручищами, уэльский рыцарь как бы невзначай поглаживает и сжимает перси Валь. Говен скрывается за кустом по нужде. Жиркотлет решает перекусить с дороги. Колл, сын Коллвреви, сняв шлем с Мордреда Коварного, начинает тесать кол на его голове, при этом морда последнего становится совершенно «ред», то есть красной, однако коварный рыцарь невозмутимо достает из пачки «беломорину», выстукивает мундштук и закуривает. Наконец, самый высокий из всех — Куй Длинный — начинает откровенно клеиться к Бригитте, которая тоже оказывается здесь, с нами. Куй поет ей всякие дурацкие, полупохабные песенки, Бригитта хихикает, строит глазки, и я понимаю, что это наш лучший шанс.