Меч в золотых ножнах

А не сделать ли мне так: вместо дневников и записей писать, по примеру наших археологов в Египте, большие письма домой, а потом использовать их как материал для работы?

Толстов, Кесь, Жданко, Андрианов, Вактурская уже во второй раз поехали в маршрут. Сколько они увидят, сколько откроют, сколько встретят людей! Оба раза я довольно робко просился с ними. Лоховиц хмурился, Сергей Павлович улыбался, а я особенно не настаивал: я был нужен на курганах. С отъездом маршрутников в лагере стало тихо и пустовато. Погас свет в их палатке, где до глубокой ночи шли интересные разговоры, читались стихи, обсуждалась книга научно-фантастических рассказов Станислава Лема. Погасли и наши костры. Жрец огня Борис Ильин тоже уехал в маршрут. Мы, наконец, получили возможность выспаться.

2

Однажды у костра зашла речь об Атлантиде, о «снежном человеке», о пришельцах из космоса - словом, о мифах и сенсациях XX века, и тогда я начал рассказывать, как сказки, некоторые эпизоды из подлинной истории человечества, которая, на мой взгляд, куда интереснее и загадочнее, чем все эти мифы и сенсации. Вот один из этих рассказов.

Первой силой, которую приручил человек, был камень. Недаром его первое устойчивое, определенное по форме орудие так и называется: ручное рубило. Это миндалевидный кусок кремня. Плоские, оббитые бока, острые края, заостренный кончик и массивное основание с так называемой пяткой для упора в ладонь и мякоть большого пальца.

Человечество большую часть своей истории пользовалось этим орудием, но о его точном назначении приходится только догадываться. На этот счет существует множество гипотез: ручным рубилом можно срубить сук, обтесать дубину, вспороть звериную тушу, разбить трухлявый пень, чтобы добыть из него личинки, раскопать норку какого-нибудь животного и т. д. Словом, это было универсальное орудие. Но, когда мы видим его в музейных витринах или на рисунках, мы не всегда помним, что пользовался рубилом еще не человек, а его звероподобный предок - обезьяночеловек. И, может быть, орудие было в чем-то человечнее своего создателя. В нем, в этом примитивном универсальном орудии, было заложено будущее рода человеческого.

Чтобы его изготовить, обезьяночеловек брал бесформенный кусок камня и как бы видел в нем будущее орудие: в его мозгу уже был образ этого орудия, оно заставляло обезьяночеловека мыслить.

Рубило можно считать в какой-то мере и первым произведением искусства. Как говорил Роден, берется камень и отсекается все лишнее. Наш известный скульптор-антрополог М. М. Герасимов рассказывал мне, как из тысячелетия в тысячелетие совершенствовались ручные рубила, они отделывались все тщательнее, становились изящнее и красивее. Так, по мнению Герасимова, впервые возникло и проявилось чувство прекрасного.

Человек не рождается с готовыми, унаследованными от предков рефлексами к изготовлению тех или иных орудий. Он получает свои навыки от других людей. Само существование ручного рубила, существование формы, которая в природе не встречается, предполагало и зачатки нового, более высокого общения между предками человека, передачу навыков, обучение.

И еще одна очень интересная подробность. Побочный продукт обработки кремня - огонь. Сверкающие искры, которых боится все живое. Боялся их, наверное, и обезьяночеловек. И, может быть, ударяя камнем о камень, он даже старался сделать так, чтобы искры не выскакивали и не кусали его ладонь. Но тогда удар оказывался бесполезным: орудия не получалось. И человек снова бил камнем о камень и возбуждался при виде вылетающих искр, привыкал к ним, начинал радоваться им и с удовольствием работал при свидетелях, чтобы поразить их своим владычеством над маленькими молниями.

И второй силой, которую после камня приручил человек, стал огонь. Человек зажег свой первый костер у входа в пещеру. И все его враги, все его страхи и тревоги отступили на несколько шагов от прирученного огня, отпрянули в темноту.

Первый костер, наверное, зажегся не от этих искр. Человек, видимо, получил огонь из другого источника (может, то было дымящееся лесное пожарище). Но работа с кремнем постепенно приучала человека к огню.

И, возможно, то, что мы называем в людях «искрой Божьей», происходит от искр, которые возникали под руками обезьяночеловека и которых он так боялся. Ведь без искры ничего настоящего не получится.

3

И вот «выключатели» прибыли на место. Свет в лагере начинает мигать - сигнал ко сну. Оськин в отчаянии: не удастся дослушать Седьмую симфонию Бетховена.

А весь лагерь уже спит. Спит в своей палатке наша певица Наташа Юдочкина. Ее больше всего утомили костры: ведь она не пропускала ни одного.

Наташа появилась у нас сначала в виде неведомого адресата многочисленных писем. Письма шли, накапливались, а Наташа не приезжала. Мы знали, что за лето она успела побывать уже в двух экспедициях: в Гнездово под Смоленском и в Киргизии. Но обилие писем, ожидавших ее, и жажда побывать на самых разных раскопках уже создавали в нашей фантазии образ этой студентки.

Наташа так спешила к нам, что по дороге из Кзыл-Орды потеряла рюкзак. Свой первый день в отряде она провела в поисках рюкзака. Мы живо представляли себе фантастическую картину: по пустыне во весь опор мчится наш экспедиционный «козлик», а от него вскачь, как перекати-поле, несется сбежавший рюкзак. И чем-то это еще больше расположило нас к Наташе. Мы сразу же приняли ее как свою.

Наташа знала наши песни, много слышала о каждом из нас. Она заранее успела полюбить нашу экспедицию. Увидев находки, кропотливый труд, который отвечал ее представлениям о настоящей археологии, она не разочаровалась, и нам с ней было легко и весело. Чувствовалось, что археология - ее призвание.

Совсем по-другому получилось у ее соседки по палатке Иры - девятнадцатилетнего рентгенотехника с Урала. Иру привлекла на раскопки романтика в ее чистом виде. Еще зимой девушка специально ездила в Москву, уговаривала Толстова, чтобы тот взял ее на раскопки, уверяла его, что не может жить без Хорезмской экспедиции. Но Толстов ей отказал. Видимо, ему уж очень странной показалась любовь к экспедиции, слишком пылкая и не связанная с каким бы то ни было интересом к науке.

Однако Ира накопила денег на дорогу и прилетела в Нукус. Она так просилась, так умоляла, так трогательно клялась в любви к науке, что наши сотрудники наконец сжалились и взяли ее с собой.

И вот девушка с большими черными глазами, сверкавшими каким-то отчаянным блеском, оказалась в нашем отряде.

Мы не знали, куда ее приспособить. Дать ей в руки нож и кисточку и позволить расчищать погребение мы боялись. Восторженная девица сгоряча могла все испортить. Да и некуда было ее ставить: сотрудников достаточно.

Ира готова была отбрасывать отвал, работать на транспортере, но разве она могла сравниться с нашими землекопами! Да и неловко как-то было поручать девушке такую тяжелую работу.

Дать ее в помощь поварихе? Ира не умела и не хотела готовить.

На складе ей тоже делать нечего, хозяйственников у нас хватает.

Вот и бродила она как неприкаянная по лагерю и по курганам. Однажды пришла ко мне на курган, уселась рядом и драматическим шепотом сказала:

–  Валентин Дмитриевич, рассказывайте как можно скорее и как можно больше о скифах.

Я был занят расчисткой погребения и не знал, как избавиться от энергичной посетительницы.

Тогда Ира затеяла со мной разговор о книгах. Читала она много и сумбурно. В ее чтении не чувствовалось цели, и, хотя она интересовалась всем на свете, какого-то определенного интереса у нее не было.