Меченый. Том 4. Точка кипения

Если раньше коммунисты уничтожали всех подряд, то теперь выбрали мишенью «нетитульные» народы. Это делает их методы пугающе близкими к нацизму.

Советский Союз, похоже, вступает в новую эру — эру кровавого этнического авторитаризма.

Это так только кажется, что собрать съезд партии — плевое дело. Ну а что? В прошлом году ведь уже собирали, да и за пять лет до того, механизм отработан, можно всё быстро-быстро провернуть.

Да даже фактически то, что я объявил о созыве Съезда — это были только слова. Созыв высшего органа управления Партией мог осуществить Пленум, его пришлось собирать во второй половине марта для утверждения уже озвученного мной решения.

Ну а дальше завертелось. Согласно уставу партии от 1961 года внеочередной Съезд должен быть проведён в течение 60 дней после решения о его проведении. Это при том, что предыдущее сборище мы готовили чуть ли не десять месяцев, нужно понимать степень спешки.

На местах срочно начали собирать местные конференции для выдвижения кандидатов на уровень райкомов, и вот как раз примерно в этот период — это было самое начало апреля — и состоялся достаточно важный разговор с Лигачёвым.

— Райкомы. Работу по обновлению партии нужно начинать оттуда, пока мы допускаем на уровень райкомов случайных людей, — мы ехали на улицу Калинина, где в ряд стояло несколько домов «принадлежащих» руководителям Партии высшего звена. В моей истории Горби переехал туда едва став Генсеком, я тянул со сменой места жительства 2 года, но, видимо, такова судьба. Иронично, что Раиса так хотела поменять «развалюху» в Сокольниках на трёхэтажный дом на Воробьёвых горах, а реальным поводом для переезда в итоге стала её смерть. Ну то есть не только её смерть, скорее необходимость обеспечения безопасности, но всё же. Последние полтора месяца я прожил в Кремле, и крыша потихоньку начала отъезжать. Жить на работе — далеко не самый приятный способ обустройства быта.

— Ты знаешь, сколько у нас в стране райкомов?

— Несколько тысяч, вероятно, — точного числа я действительно не представлял.

— Три триста сельских районов и семьсот городских. Даже если считать только руководящие кадры, а не весь административный персонал, то это десятки тысяч человек. Как ты предлагаешь мне с ними работать?

— Тебе — никак, — я немного отстранённо отвечал нашему «главному по кадрам и идеологии», глядя в окно на проносящуюся за окном Москву. После всех недавних событий охрана генсека была усилена, вместе со мной теперь каталась не одна машина сопровождения, а четыре, приходилось выставлять милиционеров для создания «зелёного коридора». Мне данная ситуация не нравилась категорически, но идей, как обеспечить собственную безопасность иначе, просто не было. Разве что вертолёт себе организовать. — Как думаешь, если генсек пересядет на вертолёт вместо автомобиля, как к этому отнесутся граждане?

— Ты о чём, — Лигачёва смена темы явно сбила с толку.

— Не нравится мне вот такими кортежами кататься с перекрытием улиц. Хреново выглядит, скажут люди, что загордился Горбачёв, от народа отрывается. Следующий раз на площадь могут и не выйти…

— Будем надеяться, что следующий раз не случится, — поморщился Егор Кузьмич. Он воспринял попытку переворота как личный провал работы на идеологическом поприще. Забавно, что при этом он же стал едва ли не первым адвокатом арестованных бывших членов Политбюро, настаивая на том, чтобы аккуратно спустить дело на тормозах и не «доводить до греха». Выродились партийцы, сейчас бы тех, кто пошёл бы на штурм Зимнего, не нашлось днём с огнём. Все бы сидели тихо, как мыши под веником, и переживали «как бы чего не вышло».

— Предлагаю расширить полномочия Комитета партийного контроля. Собственно, в нынешнем виде, как показала практика, он нефункционален, поэтому перетряхивать данный орган всё равно придётся, — я задумался и озвучил крамольную мысль, которая в иных обстоятельствах могла бы привести к бунту внутри партии. Если бы, конечно, он уже не состоялся, — ну и присматривать за членами партии нужно более плотно. Раз уж решено, что КГБ этим не будет заниматься, то пусть другой комитет поработает. Нужно, чтобы все знали — у нас нет неприкасаемых, за любые просчёты и тем более откровенные нарушения придётся обязательно отвечать. И не только местом, но и головой.

За окном автомобиля меж тем проносилась весенняя Москва. Пока ещё серая, деревья стояли голыми, только-только на кустах начали появляться первые листики, да травка на газонах зазеленела. Куда-то бежали по своим делам люди, сновали туда-сюда разноцветные машины. Забавно, здесь машины на дороге могли похвастаться куда большим разнообразием в плане цветов, чем в будущем. Там в основном все катались на чёрных и белых автомобилях, с редким вкраплением красного и других оттенков, тут… Все цвета радуги.

Слева, на стене старой трёхэтажки, чуть дальше за Крымским мостом мелькнул первый в столице «полусвободный» — незаконченный ещё, правда — мурал. Провели конкурс эскизов на тематику, связанную с космосом, приурочив это к Дню космонавтики, выиграл какой-то художник-полулюбитель. Ну ему и дали возможность воплотить результат своего творчества прямо на стене дома. Должно было получиться красиво, всё лучше, чем серые глухие стены, местами советским городам и правда не хватает цветов…

— Кого вместо Соломенцева хочешь туда поставить? — Михаил Сергеевич оказался причастен к февральским событиям и закономерно уехал на временное проживание в «казённый дом».

— Не знаю. Вообще нет вариантов, хотя…

— Что?

— А если Романова вернуть? Поди политических амбиций за два года подрастерял, да и в Политбюро его вводить никто не будет. Григорий Васильевич — человек честный, жёсткий, нацменам опять же не близкий по духу. Если бы не раскидала нас судьба по разным сторонам «забора», могли бы мы вполне сработаться.

— Романов… — Егор Кузьмич сначала скривился, а потом пожал плечами, — ты знаешь, что мне Гришин рассказал?

— Ну?

— Говорит, что Романов был среди тех людей, которые по твоему призыву вышли к Останкинскому телецентру. И потом звонил всем своим бывшим коллегам, требовал выходить на защиту Союза от перерожденцев.

— Интересно… Помнится, это меня он перерожденцем называл. Как забавно жизнь-то поворачивается. Надо будет поговорить с Григорием Васильевичем. Силы у него ещё есть, поди лет пять ещё послужить стране вполне может, нечего на пенсии прохлаждаться, пока другие работают, — машина свернула на Косыгина и остановилась перед большим домом под 9 номером. — Ну и нахрена мне такой особняк одному? Что я тут делать буду?

— Положено так, Миша.

— Да я вас, блядь, знаю, — я повернулся к тоже вылезшему из ЗИЛа Лигачёву и ткнул в его сторону пальцем. — Совсем, думаешь, генеральный идиот? Просто и остальные товарищи хотят себе дворцы, а иметь недвижимость круче, чем у меня, вроде как не положено. Вот и пытаются всунуть мне дом побольше, чтобы оправдание иметь. Ладно, пошли внутрь посмотрим. А насчёт Романова я подумаю ещё. Может, и не совсем бредовая идея.

Зашли в дом. Ну что сказать, особой роскоши тут не было. Отделанная деревом обстановка, более-менее приличная — не советская, что характерно, — сантехника, полы не скрипучие. Вот только площадь общая под полтысячи квадратов… Ну вот что мне реально с ней делать? Конференции проводить? Или оргии с сотней баб. Королевский бордель, как у Калигулы в фильме Тинто Брасса, мать его.

— Разве плохо?

— Хорошо, — от мысли, что после работы я буду приезжать — на вертолёте прилетать, ага — в огромный пустой дом, где кроме охраны никто меня и не встретит, на душе становилось тошно. Превращать же дом в «центр управления», где постоянно будут «тусить» соратники по партии, тоже не хотелось, с тем же успехом можно оставаться в Кремле жить. — Знаешь что. Найди хорошую русскую семью многодетную. Так чтобы с десяток было малых, давай сюда их заселим. А мне квартиры на Кутузовском трёхкомнатной на одного хватит.