Мечников
Шрифт:
Бедная Софья Андреевна! Ведь она искренне была убеждена, что ее заботы о материальной стороне помогают ему «иметь спокойствие духа»! И это в то время, как он изнемогал под бременем излишеств, которыми, говоря объективно, не так уж и был отягощен яснополянский быт.
Но в чем бесспорно права была Софья Андреевна — это в том, что Толстой был тогда «в отличном периоде, бодр и спокоен».
Пока она занимала гостей, он закончил свое письмо к Черткову (то, в котором упоминал о приезде Мечникова), а в этом письме есть и такие строки:
«Вы видите противоречие в том, ч[то] я вам пишу, ч[то]
Как жаль, что Илья Ильич никогда не прочтет этих строк, написанных по капризу судьбы в тот самый день, когда он был гостем в Ясной Поляне…
Задолго до этого дня один его знакомый, приехав по делам в Руан, застал город в праздничном убранстве. Оказалось, что муниципалитет чествует простую женщину, которой исполнилось сто лет. В газетах были помещены интервью со старухой, причем она говорила что-то о пресыщенности жизнью. Знакомый послал вырезки Илье Ильичу и скоро получил от него письмо. Мечников просил навестить старуху, выспросить о ее отношении к жизни и смерти и записать все это для него.
…Старуха лежала в постели и смутно сознавала, что происходит вокруг. Когда она немного пришла в себя, то сказала, что очень слаба и хотела бы умереть: жить ей надоело…
— Почему надоело? — последовал вопрос.
— А разве приятно жить, когда все тело ноет и нельзя двинуться с места?
Но внучка старухи шепнула посетителю:
— Не верьте ей. Еще хочет жить. Когда может сойти с постели, она первым делом подходит к стенному календарю, начинает считать листочки, много ли еще осталось до пасхи, когда станет тепло и можно будет выйти погреться на солнышке.
Основываясь на этом и многих других фактах (Мечников тщательно изучал долгожителей), а также на некоторых расчетах (довольно, впрочем, произвольных), Илья Ильич оценивал примерный срок «естественной» жизни в 120 лет (отсюда 120 лет и 120 минут в беседе Толстого с С. А. Стахович). Он делал, правда, осторожные оговорки, что этот срок колеблется в зависимости от индивидуальных особенностей людей и может быть в отдельных случаях ниже 100 лет, но, судя по всему, до поры до времени большого значения им не придавал.
В следующем после посещения Толстого, 1910 году, работая по обыкновению в лаборатории, Мечников допустит небольшую небрежность, и лицо его окажется забрызганным культурой брюшнотифозных бактерий. Он успеет слизнуть капли с губ, прежде чем сообразит, что произошло. Понимая, что в 65 лет перенести брюшной тиф удается не каждому, он подумает о том, что если заболеет и умрет, то ничего страшного не случится. Главное дело своей жизни он уж исполнил, и было бы даже хорошо закончить ее вот так, на боевом посту…
Но, привыкнув анализировать свои ощущения, он заметит, что все его существо сопротивляется этой мысли. Вопреки здравому смыслу ему хотелось жить! Наслаждаться существованием!..
С этого момента, однако, начнется в нем внешне невидимая, но внутренне гигантская работа привыкания к смерти.
Через два-три
года он станет замечать, что уж не так его радует приход весны…Не такое, как прежде, наслаждение доставляет работа…
Не так, как в былые годы, волнует музыка…
И мысль о смерти, о приближающемся несуществовании, не пугает, а порой даже радует; ибо кажется отвратительной другая мысль — о вечной жизни там, за гробом, в возможность которой он, слава богу, не верил.
Тогда-то, чтобы объяснить столь раннее увядание инстинкта жизни, он станет подчеркивать, что время наступления «естественной» смерти сильно колеблется, и себя отнесет к категории людей с «ускоренным ортобиозом», вспомнит, что в его роду вообще не было долгожителей и он уже достиг возраста, до которого не дожил ни его отец, ни дед, ни один из братьев (это обстоятельство он, разумеется, отнесет на счет простокваши), и еще вспомнит, что сформировался рано, прожил жизнь, полную бурь и тревог: насытился-де не оттого, что ел долго, а оттого, что ел быстро.
В предисловии ко второму изданию своей книги «Сорок лет искания рационального мировоззрения» он напишет:
«Я недавно беседовал со стариком 76 лет, который никак не может понять, чтобы когда-нибудь у него появилось чувство пресыщения жизнью, тогда как я знаю другого старика, которому еще не исполнилось 69 лет и к которому по временам уже начинает подкрадываться это чувство».
Нетрудно догадаться, кто этот «другой старик».
Предисловие датировано 6(19) февраля 1914 года; через три месяца Илье Ильичу исполнялось 69…
Повторим еще раз: как жаль, как необычайно жаль, что не знал он строк, написанных Толстым в тот самый день, когда он гостил в Ясной Поляне: «…И как только не бояться смерти, так трудно удержаться, чтобы не желать ее». Ведь это же и есть чувство пресыщения жизнью — в чистом виде!.. Какой весомый факт для обоснования его теории!
Лев Николаевич не высидел у себя до половины второго, в первом часу сошел на террасу к завтраку и заявил, что дал себе на сегодняшний день каникулы.
Кушанья ему подавали отдельно: овсянку, картошку, яйцо, кислое молоко, немного разбавленного водою вина.
Толстой, как отмечает Маковицкий, повел разговор осторожно, ощупью; желая развлечь гостей, повторял известные домочадцам шутки, но потом «перешел в простой, непринужденный, сердечный серьезный тон». «Говорил больше Мечников, и довольно много о себе, но без всякого самохвальства». Говорил он, разумеется, о своем образе жизни, о тем, что воду пьет только кипяченую, не ест сырых и немытых плодов, не употребляет алкоголя, даже кваса не пьет, ни в какие игры не играет.
Маковицкий набрасывает великолепный портрет Ильи Ильича: «Здоровенный моложавый старик 64 лет, среднего роста, широкоплечий, с толстой шеей, маленькими глазами в очках, лоб покатистый, но с горбинкой, рот приоткрыт и голос гортанный».
Мечников стал рассказывать о процедуре вручения Нобелевской премии, о закулисной стороне работы Нобелевского комитета, в которую случайно оказался посвящен. Объяснил, что Толстому премию не присуждают потому, что секретарю комитета не нравится его религиозное учение.