Мечников

Но вот задвигались плетеные кресла, все встали из-за стола, и на веранду ворвались корреспонденты и фотографы.

Одного из репортеров, немало досаждавшего Мечникову в Москве и теперь вооружившегося для камуфляжа фотоаппаратом, Илья Ильич узнал и добродушно сказал:

— А, вы тоже здесь!

Софья Андреевна стала придирчиво выяснять, нет ли среди прибывших репортера «Нового времени», но Н. Н. Гусев подтвердил, что здесь только «свои», и она успокоилась.

Фотографы усадили Толстого и Мечникова в глубине террасы, и Лев Николаевич громко сказал:

— Мы с вами, Илья Ильич, ведь не боимся их? Верно? — И фотографам: — Стреляйте, стреляйте!..

Настроение его становилось все более приподнятым. Непринужденно державшийся, много и интересно говоривший гость ему положительно нравился. Фотографы засуетились, защелкали затворами, а потом стали просить выйти на солнечную лужайку, «на тот свет» — показал один рукой.

— На тот свет? — весело подхватил Толстой. — Очень рад!

Все рассмеялись, но была ли в его словах только шутка? [27]

27

Восстанавливаем этот эпизод по запискам Д. П. Маковицкого. Известный уже нам корреспондент «Раннего утра» Д. Н. вкладывает в уста Толстого прямо противоположное: «Один из взволнованных фотографов взмолился, прерывая беседу Льва Николаевича с Мечниковым.

— Лев Николаевич, вас немножко бы со света… Лев Николаевич рассмеялся:

— За что же, мой милый, меня со света?.. Я еще жить хочу!»

Они вышли на улицу, сели рядом на скамью.

— Если бы вы знали, каким успехом во Франции пользуются ваши художественные произведения, — начал Мечников.

— О, я мало помню их.

— Но вот в «Анне Карениной»…

— Я совершенно забыл «Анну Каренину».

В первую секунду Мечников, кажется, даже не удивился. Подхватил заинтересованно:

— Почему? Память ослабела? — Он коллекционировал всякие признаки старческого увядания.

— И память ослабела, и меня не интересуют прежние произведения. Они — что паяц перед балаганом — заманивают публику; заставляют читать то, что я пишу теперь.

Но Софья Андреевна решительно не согласилась с тем, что он забыл «Анну Каренину», и Толстой, кажется, не стал возражать. От разговора о своих художественных произведениях он явно хотел уклониться.

Мечников и Ольга Николаевна стали убеждать его, что он напрасно так относится к своему художественному творчеству.

«Мы доказывали ему, — пишет Ольга Николаевна, — что все его идеи уже заложены были в его романах, что эстетическая сила их, наоборот, оказывала гораздо большее влияние, чем простая проповедь. Конечно, вряд ли что-нибудь доказали. Кажется, на него произвело впечатление только уверение, что такое искусство, как его, помогает жить, открывает чужую душу, ее легче понять и потому прощать».

Произвело впечатление? Может быть. Но он продолжал уверять, что писать в форме романа опасно, ибо большинство следит лишь за сюжетом, нравственную идею не замечает, и эффект получается обратный желаемому. Мечников возразил, что в романе имеет значение и чисто эстетическая сторона; так, ему доставило большое удовольствие описание в «Воскресенье» того, как дама доставала портмоне. Утверждать, что он забыл и «Воскресенье», Толстой не решился, но сказал, что сам этих деталей никогда бы не заметил: они нужны только для того, чтобы повествование выглядело достоверным.

К нему подбежал пудель и стал тереться о его ногу; поглаживая собаку, Лев Николаевич сказал:

— Чем ниже степень развития существа, тем оно совершеннее. Например, пудель более совершенен, чем человек. Человек же — самое несовершенное существо. Потому-то, Илья Ильич, — заключил он шутливо, — ваши микроорганизмы — наиболее совершенные существа в мире.

— Среди микроорганизмов тоже есть добрые и злые, Лев Николаевич, — в таком же шутливом тоне ответил Мечников.

Толстой предложил гостям прокатиться в соседнюю деревню Телятинки, к Чертковым. Подали лошадей. Толстой с Мечниковым сели в одну пролетку, Александра Львовна с Ольгой Николаевной — в другую; Лев Львович оседлал верховую лошадь.

Они приветливо помахали оставшимся. Толстой натянул поводья, и лошадь тронулась.

Они остались один на один…

ГЛАВА ВОСЬМАЯ Уход из университета. Теория фагоцитоза. Начало бактериологических исследований

1

Обстановка в Новороссийском университете после 1 марта 1881 года обострялась с каждым месяцем. Большинство профессоров, подчиняясь нажиму властей, стало собственными руками душить университетские свободы; меньшинство, цепляясь за еще не отмененный устав 1863 года, самоотверженно их отстаивало.

Пока Мечников болел, произошли новые выборы ректора. Оба кандидата были от противной партии, однако один из них был глуп и бездарен, другой — умен и хитер. Фамилию «глупого» мы не знаем, а умным был профессор математики С. П. Ярошенко. Тактические соображения подсказывали, что надо голосовать за глупого; своими действиями, по мнению Ильи Ильича, он мог лишь навредить делу реакции. Не имея возможности присутствовать на заседании, Мечников передал свой шар Н. А. Умову, будучи уверенным, что тот сумеет правильно им распорядиться. Но добрый, бескорыстный Умов подошел к делу так, как привык подходить всегда в подобных случаях: оба шара — свой и Мечникова — он положил более достойному, то есть Ярошенко. В результате Ярошенко получил 13 голосов, а его конкурент — 11. Мечникову стало ясно, что в университете он теперь проработает недолго…

В начале осеннего семестра декан юридического факультета профессор И. И. Патлаевский вздумал пересмотреть прошлогодние кандидатские работы и в одной из них углядел «социалистические» идеи. Было ясно, что это подкоп под руководителя работы профессора А. С. Посникова.

Студенты решили вступиться за любимого профессора. Собравшаяся в передней главного здания университета толпа, как только появился Патлаевский, освистала его. На шум прибежал инспектор и потребовал у присутствующих студенческие билеты. Студенты билетов не отдали и отказались назвать свои фамилии. Срочно собрался университетский суд и приговорил виновных к разным наказаниям — от выговоров до исключения с волчьим билетом. Дело разбиралось так поспешно, что исключили трех студентов, к беспорядкам непричастных. (В их число попал Владимир Хавкин, будущий выдающийся микробиолог, ученик И. И. Мечникова.)

Студенты устроили новую сходку.

Совет университета постановил отменить решение суда, но попечитель его утвердил, что, впрочем, не помешало ему через несколько дней вновь принять в университет всех троих, невинно исключенных. Несмотря на это, министр осудил решение совета.

Начальство подозревало в неблагонадежности не только студентов, но и некоторых профессоров.

Через два о лишним года киевский губернатор Машин, который во время описываемых событий был одесским градоначальником, сообщая министру, что «некоторые пользующиеся в Киеве всеобщим уважением профессора университета» высказывали ему «свое соболезнование и как бы удивление» в связи с избранием А. О. Ковалевского и И. И. Мечникова членами-корреспондентами Академии наук, называет их лицами «крайнего направления» и дальше пишет: «Во время бывших в конце 1881 года беспорядков между студентами Одесского университета г. Мечников принадлежал к числу тех профессоров, которые ставили местную администрацию в печальную необходимость искать корень возникновения беспорядков не в одной среде увлекающегося юношества, но и между членами профессорской корпорации». [28]

28

ЦГИА Украины, ф 442, оп. 536, д. 270, лл. 8–9.

Но беспорядки надо было прекратить как можно скорее, и начальство обратилось за помощью к тем, кого считало их главными виновниками. Зная, какое влияние имеют на молодежь А. С. Посников и И. И. Мечников, попечитель пригласил обоих к себе и попросил воздействовать на студентов. Они ответили, что, если Патлаевский не будет отстранен от должности декана, студенты вряд ли их послушаются. Попечитель поспешил заверить: как только занятия возобновятся, Патлаевский уйдет.

Передав это студентам, Мечников и Посников уговорили их вернуться в аудитории. Однако Патлаевский продолжал оставаться деканом!.. При удобном случае Мечников спросил попечителя, когда же будет исполнено его обещание, но тот пожал плечами: он лицо подневольное и ничего сделать не может.