Мечтатель
Шрифт:
– Нет, – сказал папа, не открывая глаз.
Но Питер уже загреб большой комок и размазывал его по папиным плечам. Не было на свете человека, которого Питер любил так, как папу, – если не считать мамы. И ясно было как божий день, что папа его тоже любит. Но Питер принял решение, и папа должен уйти. На этот раз он размазал крем от ног до макушки меньше чем за минуту – остались на траве от Томаса Форчуна только очки.
Очередь за Кэт. Она нежилась на солнышке между исчезнувшими родителями. Питер заглянул в синюю баночку. Осталось как раз на одного маленького человека. Он не так быстро подумал, что любит сестру. Сестра просто есть, хочешь ты этого или нет. Но с ней играть весело, когда она в хорошем
Он знал, что спрашивать Кэт, хочет ли она, чтобы ей намазали спину, будет ошибкой. Она сразу заподозрит подвох. Детей обмануть труднее, чем взрослых. Он провел пальцем по дну баночки и уже собирался положить ей на спину средних размеров комок, но тут она открыла глаза и увидела его руку в перчатке.
– Что ты делаешь? – взвизгнула Кэт. Она вскочила, задев руку Питера, и крем, предназначавшийся для спины, шлепнулся ей на голову. Она стояла и хваталась за волосы. – Мам, пап, он намазал мне голову гадостью, – хныкала она.
– Ой, ой, – вырвалось у Питера.
Голова и пальцы Кэт исчезали. Сейчас она бегала по саду, как курица с отрубленной головой, и махала култышками рук. Она кричала бы, будь у нее рот для крика. Это ужасно, подумал Питер и припустил за ней.
– Кэт! Послушай меня! Стой!
Но у Кэт не было ушей. Она бегала кругами, и круги становились все шире. В конце концов она наткнулась на стену сада и отлетела назад, прямо в руки к Питеру. «Ну и семейка!» – подумал он, размазывая остатки исчезательного крема по телу сестры. И как хорошо и тихо стало наконец в саду, когда она исчезла.
Раньше всего он хотел здесь убраться. Он собрал с газона мусор и высыпал в контейнер – чайник, чашки и прочее, – по крайней мере, не надо мыть. Отныне в домашнем хозяйстве будет порядок. Он принес к себе в спальню большой пластиковый мешок и набил его разбросанными вещами. Все, что лежит где попало, считается мусором – одежда на полу, игрушки на кровати, лишняя пара туфель. Он обошел дом, собирая беспризорные предметы. С комнатами родителей и сестры он разобрался просто: закрыл туда двери. Гостиную он очистил от украшений, подушечек, книг и фотографий в рамках. В кухне он убрал с полок тарелки, поваренные книги и банки с отвратительными маринованными огурчиками. Под вечер, когда он закончил труды, возле мусорных контейнеров стояли одиннадцать мешков с домашним хламом.
Он приготовил себе ужин – сэндвич из белого хлеба с сахарным песком. После ужина бросил тарелку и нож в мусор. Потом прошелся по дому, с удовольствием осматривая пустые комнаты. Наконец-то он может связно думать, наконец-то можно изобретать свое изобретение – надо только найти карандаш и чистый лист бумаги. К сожалению, карандаши могли попасть в какой-нибудь из одиннадцати мешков, вместе с другим хламом. Ничего страшного. Прежде чем взяться за трудную работу, можно минут пять посмотреть телевизор.
В семье Форчунов смотреть телевизор не запрещали, но это занятие не поощрялось. Норма была – один час в день. Форчуны считали, что от телевизора гниет мозг. Медицинских доказательств этой теории не предлагали. В шесть часов вечера Питер расположился в кресле с литром лимонада, килограммом помадок и бисквитом. За вечер он насмотрел на недельную норму. В час ночи он с трудом встал с кресла и, шатаясь, вышел в темный коридор.
– Мам, – позвал он. – Меня сейчас стошнит.
Он стоял над унитазом, дожидаясь худшего. Не дождался. Но получилось еще хуже. Сверху донеслись непонятные звуки. Как бы шаги с хлюпаньем, шлепаньем, чавканьем – словно какое-то склизкое существо шло на цыпочках по громадной луже зеленого желе. Тошнота отступила, ее место занял страх. Питер стоял внизу лестницы.
Он включил свет и посмотрел наверх.– Пап, – прохрипел он. – Пап?
Нет ответа.
Спать внизу не получится. Одеял нет, а все подушки он выбросил. Питер стал подниматься по лестнице. Каждая ступенька выдавала его скрипом. Сердце стучало в ушах. Снова раздались те звуки, но, может быть, только почудились. Он остановился и перестал дышать. Только свистящая тишина и стук сердца. Он осторожно поднялся еще на три ступеньки. Ну хоть бы Кэт была у себя и болтала со своими куклами. До верха оставалось четыре ступеньки. Если там чудище шлепало туда и обратно по желе, то сейчас оно остановилось и поджидает его. До двери его спальни – шесть шагов. Он досчитал до трех и ринулся туда. Захлопнул за собой дверь, задвинул засов и прислонился к ней, прислушался.
Теперь он был в безопасности. Голая комната выглядела угрожающе. Он забрался под одеяло в одежде и туфлях – чтобы сразу выскочить в окно, если чудище вышибет дверь. В ту ночь Питер не спал, он бегал. Он бегал из одного сна в другой, по гулким коридорам, через пустыни с камнями и скорпионами, в ледяных лабиринтах, через наклонный розовый туннель с губчатыми каплющими стенами. Тут-то он и понял, что не от чудища бежит. Он бежал по его глотке.
Он проснулся будто от толчка и сел. За окном было светло. Наверное, утро или день. Ощущение как от дня, уже истраченного. Он отпер дверь и высунул голову. Тихо. Пусто. Он раздвинул шторы. В спальню хлынуло солнце, и Питер осмелел. За окном пели птицы, шумели машины, гудела газонокосилка. Когда стемнеет, вернется и чудище. Нужна мина-ловушка, решил Питер. Если он хочет собраться с мыслями, надо сперва разделаться с чудищем. Значит, нужно что? Так… Двадцать кнопок, факел, какой-нибудь груз на веревке, привязанной к шесту…
С этими мыслями он спустился в кухню. Выдвинул ящик. Отодвинул в сторону пачку свечек для пирога, наполовину растаявших в его прошлый день рождения, – и тут заметил свой указательный палец. Палец на месте! Отрос. Крем перестал действовать. Питер задумался о том, какие это может иметь последствия, и тут же почувствовал чью-то руку у себя на плече. Чудище? Нет, Кэт, целехонькая, как ни в чем не бывало.
Питер затараторил:
– Хорошо, что ты здесь. Нужна твоя помощь. Я делаю мину-ловушку. Понимаешь, оно там ходит…
Кэт тянула его за руку.
– Мы тебя час не можем дозваться. А ты тут стоишь и смотришь в ящик. Пойдем, посмотри, что мы делаем. Папа взял мотор от старой газонокосилки. Мы строим судно на воздушной подушке.
– Судно на воздушной подушке?!
Питер послушно пошел за ней. Чашки, кожура апельсинов, газеты и родители – не исчезнувшие.
Томас Форчун держал в руке гаечный ключ.
– Может, получится, – сказал он, – с твоей помощью.
Питер побежал к родителям, соображая, какой сегодня день. Все еще суббота? Он решил не спрашивать.
Глава четвертая
Задира
В школе у Питера был задира, Барри Тамерлан. Он не был похож на задиру. Не грубый, лицо не уродливое, злобно не скалится, кулаки не ободраны, опасного оружия не носит. Не особенно большой. И не из тех мелких, жилистых, тощих мальчишек, которые бывают яростными драчунами. Дома его не лупили, как некоторых хулиганов; избалованным его тоже не назовешь. Родители у него были вежливые, но твердые и ничего не подозревали. Голос у него был не грубый и не хриплый, глаза не маленькие и не злые, и сам он даже не очень глупый. Вообще кругленький и рыхловатый, но не то чтобы жирный, в очках, с толстоватым румяным лицом и серебряной скобкой на зубах. Выражение лица у него часто бывало грустное и беспомощное, и некоторых взрослых это трогало, а еще он неплохо умел оправдываться, когда его ждали неприятности.