Мечты на мертвом языке

— Возьми себя в руки, не будь размазней. Тебе двоих детей поднимать.

Она поцеловала и миссис Гегель-Штейн, потому что ее так воспитали — не обижать никого, особенно тех, кого терпеть не можешь и кто старше.

Фейт с отцом молча прошли светло-зелеными коридорами в холл, где бурлила жизнь: цветущие, хорошо одетые родственники продолжали прибывать — посидеть минут по двадцать со своими уже никчемными стариками. Рядом со справочной шли жаркие споры о судьбах евреев в России. Фейт не обращала ни на что внимания — она, часто дыша, шагала к двери. Старалась идти впереди отца — требовалось время, чтобы согнать с лица тоску.

— Не торопись так, радость моя, — попросил он. — Не беги. Я, конечно, не такой, как эти старые развалины, но я и не мальчик.

Он галантно взял ее под руку.

— Ну, что хорошего? — спросил он. — Впрочем, если новостей нет, это уже неплохо, так ведь?

— Привет, Чак! — крикнул он, когда они выходили из ворот, на которых сварщик изобразил витую надпись «Дети Иудеи». — Чак-чак, — сказал отец, крепче сжав ее локоть, — разве это имя для взрослого мужчины?

Она обернулась к нему, широко улыбнулась. Он заслуживал широченной, но на такую она была неспособна.

— Фейт, знаешь, я сочинил стихи и очень хочу их тебе прочитать. Я написал их на идише, но тебе переведу.

Детство проходит Юность проходит Проходит и зрелость. Проходит старость. С чего вы взяли, дочки мои, Что старость — это нечто иное?

— Что скажешь, Фейт? У тебя такая прорва знакомых художников и писателей.

— Что я скажу? Папа… — Она остановилась. — Ты великолепен. Это как псалом Давида, но в японском стиле.

— Считаешь, неплохо получилось?

— Папа, я в восторге. Это великолепно.

— Знаешь… я ведь могу, если тебе правда понравилось, плюнуть на всю эту политику. Я сейчас никак не могу определиться. У меня сейчас переходный период. Фейти, ты только не смейся. Когда-нибудь и с тобой такое случится. Учись на опыте. На моем. Я вот собирался как-то помочь всяким охранникам, лифтерам, они же не хотят оставаться на дне. Да вот боюсь, выберутся оттуда они уже не при моей жизни… Думаю, все это из-за войны. Фейт, что скажешь? Из-за войны евреи стали американцами, а негры заняли место евреев. Ха-ха-ха. Как тебе такое название статьи: «Негры. Наконец наизнанку»?

— Кажется, у кого-то было нечто похожее.

— Точно? Да это просто витает в воздухе. Ты не представляешь, сколько у меня идей! А поделиться толком не с кем. Я очень привык к твоей матери, Фейти, только она стала такая странная. Мы раньше были так близки. Не пойми неправильно, у нас и сейчас отношения хорошие, только вот что странно: она в последнее время предпочитает общество женщин. Обожает общаться с этой психованной, с манией величия, параноидальной миссис Гегель-Штейн. Я ее терпеть не могу. Да ни один мужчина такую терпеть не станет. Однако замуж она каким-то образом вышла. Твоя мать говорит: Сид, ты с ней повежливее, и я с ней повежливее. Я всегда питал слабость к женщинам, но миссис Гегель-Штейн стучит к нам в дверь в девять утра, и до обеда я один как перст. Она просто какая-то колдунья. И нарочно смазывает колеса своего кресла, чтобы подглядывать да подслушивать. Да инвалидные кресла всегда за версту слышно, а ее — нет! Доченька, поверь, что твоя мать в ней нашла — загадка из загадок! Как бы поточнее выразиться? Эту женщину лучшим умам планеты не раскусить. И жизнь она отравить может тоже всей планете.

Они подошли ко входу в подземку.

— Пап, ну, мне пора. Я мальчиков оставила у приятельницы.

Он прикрыл рот рукой. И рассмеялся.

— Ах, совсем я тебя заболтал…

— Да что ты, папа! Я очень любою с тобой разговаривать, просто мальчиков надо забрать.

— Я знаю, Фейт, каково это, когда дети маленькие и ты связан по рукам и ногам. Мы сколько лет никуда сходить не могли. Я только на собрания выбирался, больше никуда. Никогда не любил без твоей мамы в кино ходить, развлекаться в одиночку. А бэбиситтеров в те времена не было. Гениальное изобретение, эти бэбиситтеры. Как они появились — так теперь супруги могут оставаться любовниками хоть всю жизнь.

— Ой! — оборвал себя он. — Доченька моя любимая, прости…

Фейт эти его слова застали врасплох: боли она еще и почувствовать не успела, а слезы из глаз хлынули.

— Теперь я понимаю, как все обстоит. Понимаю, как тебе тяжело. Трудно в этом жестоком мире поднимать детей.

— Пап, мне пора.

— Да, конечно, иди.

Она поцеловала его и пошла вниз по лестнице.

— Фейт! — окликнул ее он. — Ты уж приезжай поскорее, если сможешь.

— Ой, папа… — Она, спустившись на четыре ступеньки, обернулась к нему. — Не могу я приехать, пока не стану хоть немного посчастливее.

— Посчастливее! — Он ухватился за перила, попробовал заглянуть ей в глаза. Это трудно — глаза увертливые, знают, как не смотреть туда, куда не хочется. — Фейт, не будь эгоисткой, бери мальчиков и приезжай.

— Пап, они такие беспокойные.

— Привози мальчиков, дочка. Обожаю их гойские мордашки.

— Хорошо, хорошо, привезу. — Ей хотелось одного — уйти поскорее. — Обязательно привезу, папа.

Мистер Дарвин протянул к ней руку через перила, дотронулся пальцами до ее мокрой щеки. А потом надрывно застонал: — Ааааа, — словно его выворачивало наизнанку, словно крик вырвался из него помимо воли.

И прежде, чем она успела отвести взгляд от его стариковского, огорченного лица, он отпустил ее влажную руку и отвернулся.

Кардинальные перемены в последний момент

Молодой человек заявил, что хочет переспать с Александрой, потому что у нее интересно устроен ум. Он был водителем такси, и ей успел понравиться его курчавый затылок. И все же она была удивлена. Он сказал, что заедет за ней часа через полтора. Она, будучи человеком честным и ответственным, не стала скрывать от него правду. Сказала: Думаю, среди ваших знакомых немного женщин средних лет.

Вы мне женщиной средних лет не кажетесь. Речь про то, кому что нравится. Вот мне интересны ваши взгляды, ваш образ жизни. И вообще, добавил он, взглянув в зеркальце, лицо у вас приятное, а бровей мне не видно.

Давайте через два, сказала она. Я приехала навестить отца, я его люблю.

Я своего тоже люблю. А вот он меня — нет. Вот в чем беда.

Ну все, на этом хватит, сказала она. Поскольку в начале беседы они уже обменялись некоторыми существенными фактами из собственной жизни.

Сколько вашим детям лет?

У меня нет детей.

Извините. А чем вы занимаетесь?

Детьми. Лет тринадцати-четырнадцати. Усыновлением, приемными семьями. Теми, кто получил условный срок. Всякими проблемами…

А где вы учились?

В Городском университете. А вы?

Я-то? Я много где. В Висконсине. В Антиохии — в Калифорнии. Может, еще когда и вернусь туда. А может, еще куда отправлюсь. В Гарвард, например. Почему бы и нет?

Он засигналил шестнадцатиколесной фуре, привезшей в супермаркет бумажные салфетки.