Мечты на мертвом языке

Отцу Александра жизнь не погубила, и умирать ему не пришлось. Незадолго до рождения ребенка он упал в ванной на кафельный пол, расколол череп и проводочки от мозга смочил кровью сердца. Короткое замыкание! В этом потопе он потерял лет двадцать-тридцать жизни, забыл лица племянников и родни жены, имена двух президентов и войну. Глаза у него стали чуть навыкате, он часто пугался, но был умен по-прежнему и смог начать все заново — не замечая многих мелочей.

Ребенок родился, его назвали Деннисом в честь отца. Фамилия у него была, разумеется, Гранофски — как у мужа Александры, коммуниста Гранофски.

«Прокаженные» — они поменяли название на «Съедобные поганки» — записали в честь младенца песню «Кто? Я».

Стихи были простые. Вот они:

Кто отец? Кто отец Кто отец Я! Я! Я! Я отец Я отец Я отец.

Деннис исполнял соло, а именно «Я! Я! Я!», хриплым и сердитым пророческим голосом. У него хватило смелости признать себя автором стихов. После тридцативосьмичасовых разборок у него в коммуне его попросили вон. На следующий день он переехал в дом получше, из песчаника, кварталах в четырех от того места, где ожидалось рождение его ребенка.

На третий день рождения малыша Деннис с «Кукурузными полями свободы» записали альбом в стиле фолк-рок, с новым волнующим звучанием. Он назывался «Нашему сыну». Внимательные слушатели могли оценить, как короткие сорокократные всхлипы пикколо перекликаются с долгой мрачной барабанной дробью, традиционными аккордами банджо и напевом скрипки, что отдаленно напоминало «Колыбельную на сон грядущий».

— Повидаемся ль мы, Джек? Ведь я старым стал намедни. — Да, поскольку ты, папаша, Схоронил жену последнюю. Хоть уехал за сто миль В переселки, горы, рощи, Стырив наш автомобиль, Все равно отца не брошу. — Джек, увидимся ли мы? Хоть мне одному не грустно, Сына видеть я хочу: Без родных ужасно пусто. — Я приду к тебе, хотя Бросил ты меня и братьев, Матерей других ребят, Вечно тиская в объятьях. — Джек, придешь ли ты ко мне, Хоть я выгляжу неважно: Ведь стареть всегда несладко. — Непременно, ты ж отец, Пусть ты нам не помогал, Без тебя мы пробивались. А теперь мы будем вместе, Хоть не виделись по году, Вечером чаи гонять По ТВ смотреть погоду [33] .

33

Перевод Д. Корниловой.

Песню пели везде — от Западного побережья до Восточного, от лесов Мэна до Мексиканского залива. Благодаря ей был отмечен наплыв посетителей домов престарелых — туда зачастили и уже присматривающиеся сорокалетние, и удивленные двадцатилетние.

Разговор с отцом

Моему отцу восемьдесят шесть лет, он не встает с постели. Его сердце, этот чертов насос, такое же старое и не со всей своей работой справляется. Мозг пока что обслуживает, а вот ногам носить хозяина по дому уже не дает. Это я так все объясняю, а он считает, что ноги ослабели вовсе не из-за сердца, а из-за нехватки калия. Сидя на одной подушке и опираясь еще на три, он советует, точнее, требует:

— Написала бы ты хоть еще разок простой рассказ, — говорит он, — в духе Мопассана или Чехова, как ты раньше делала. Выбери типичных людей и напиши, что с ними дальше будет.

— Может, и напишу, — отвечаю я. Не хочу с ним спорить, хотя и не помню, чтобы я так когда-нибудь писала. Впрочем, я и правда хотела бы попробовать, если он о рассказе, который начинается со слов «Жила-была одна женщина», и сюжет идет из точки А в точку Б. Я таких историй терпеть не могу. Не из соображений стиля, а потому что в них нет никакой надежды. Каждый, будь то живой человек или вымышленный персонаж, имеет право на открытый финал.

В конце концов я вспомнила историю, которая пару лет разворачивалась практически у меня на глазах — про людей с нашей улицы. Я ее записала и прочитала ему вслух.

— Пап, — сказала я, — как тебе такое? Ты это имел в виду?

Помню я одну женщину, у которой был сын. Они жили вполне прилично в квартирке на Манхэттене. Лет в пятнадцать парень стал наркошей, что в нашем районе не редкость. Мать, чтобы не терять контакт с сыном, тоже стала наркошей. Говорила, что это — неотъемлемая часть молодежной культуры, которая близка ей по духу. Через некоторое время парень по многим причинам завязал, уехал из города, бросил мать: она ему опротивела. И осталась она одна-одинешенька, впала в тоску. Мы все ее навещаем.

— Ну вот, пап, — сказала я, — такая вот грустная история, безо всяких прикрас.

— Я не это имел в виду, — сказал мне отец. — Ты же прекрасно меня поняла и нарочно написала так. Ты же знаешь, все гораздо глубже. Отлично знаешь! Но ты взяла и все выкинула. Тургенев бы так не сделал. И Чехов бы не сделал. Есть такие русские писатели, о которых ты слыхом не слыхивала и понятия о них не имеешь, так вот они ни за что бы не опустили то, что опустила ты. Я не против фактов возражаю, а против героев, которые сидят на деревьях и несут чушь, против голосов не пойми откуда…

— Про это пап, сейчас не надо. Ты скажи, что я тут-то опустила? В этом рассказе?

— Например, как она выглядела.

— А-аа… Ну, вполне, по-моему, недурна.

— А волосы какие?

— Волосы темные, густые косы — такие бывают у девочек или у иностранок.

— А какие у нее были родители, из какой она семьи? Как она стала такой? Вот что интересно.

— Они не из Нью-Йорка. Работники умственного труда. Были у себя в городке первыми, кто развелся. Ну, как тебе? Этого достаточно? — спросила я.

— Тебе всё шуточки, — сказал он. — А отец мальчика? Почему ты о нем не упомянула? Он кто был? Или она мать-одиночка?

— Да, — ответила я, — она мать-одиночка.

— Г-споди ты Б-же мой, в твоих рассказах вообще никто не женится? Ни у кого нет времени добежать до мэрии, все так в постель прыгают?

— Нет, — сказала я. — В жизни так. В моих рассказах — нет.

— Ну что это за ответ?

— Хорошо, папа. Это простая история, про умную женщину, которая приехала в Нью-Йорк, полная сил, надежд, любви, доверия к миру — все очень современно, и про ее сына, про то, какая трудная у нее получилась жизнь. А замужем она или нет — это роли не играет.

— Очень даже играет, — сказал он.

— Ну, хорошо…

— Себя ты уговорила, теперь меня уговори, — сказал он. — Вот что: я поверил, что она красивая, а вот что умная — сомневаюсь.

— Тут ты прав, — сказала я. — В этом-то вся закавыка с рассказами. Начинаешь писать и поражаешься своим персонажам. Думаешь: вот какие удивительные люди, а по ходу дела оказывается, что люди они довольно средние, просто хорошо образованные. А бывает и наоборот: пишешь про наивного дурачка, а он ухитряется обвести тебя вокруг пальца, и ты даже финала достойного не можешь придумать.

— И что ты тогда делаешь? — спросил он. Он лет двадцать был врачом, потом лет двадцать художником, и его до сих пор интересуют подробности — как работаешь, какими средствами пользуешься.

— Приходится дать рассказу отлежаться — пока не получится договориться с упрямым персонажем.

— Ну что за чушь ты несешь? — возмутился он. — Начни заново. Так получились, что сегодня вечером я дома. Расскажи всю историю с самого начала. Посмотрим, что у тебя получится.