Медь в драгоценной шкатулке

Я уже успела фыркнуть про себя — она вызвала моё неудовольствие, надо же! — но последние слова евнуха выбили меня из колеи.

— Сколько палок?!

— Триста, — с явным удовольствием повторил евнух. — Толстым концом.

Я осознала, что стою с открытым ртом. Триста палок! Да после такого человек вообще выживет ли? А если учесть, что палки здесь бамбуковые, и после энного количества ударов имеют обыкновение расщепляться и резать кожу острыми краями… Даже если наказанная не умрёт на месте, то превратится в кусок окровавленного мяса.

— Ты сошёл с ума? За какие-то разводы — триста палок? И хватит нести чушь, если я чем и недовольна, то твоим голосом! Сам этих палок опробовать не желаешь?

Евнух заметно поёжился.

— Э… Госпожа Драгоценная супруга… Ваш слуга виноват, но есть то, чего вы не знаете, — он придвинулся поближе и понизил голос: — Эта девка — из семьи государственных преступников. Её родня уже казнена, а вот она слишком зажилась на свете. Есть обычай… дурная кровь не должна задерживаться во дворце. Ей лучше отправиться к своим ставшими гуями предкам, и как можно скорее.

Я сжала зубы. Весёлые дела творятся во дворце. Интересно, это приказ, спущенный сверху, или инициатива на местах? И я тут мало что могу сделать, вот что самое противное. Рабов много, и я не могу остановить произвол, я в большинстве случаев о нём даже не узнаю.

Но вот об этом — узнала. И, раз вмешавшись, просто отвернуться и сделать вид, будто ничего не было, я уже не могла.

— Так, — сказала я. — Она остаётся здесь. Ты меня понял? На Скрытый двор она больше не вернётся.

— Но… Госпожа… Вы не можете! Прошу вас подумать трижды, только император может отпустить раба со Скрытого двора.

— Прекрасно, я поговорю с ним. А пока она останется здесь под мою ответственность.

— Но…

— А вот ты убирайся! Что ноги твоей больше в моём дворце не было. Понял? И если я ещё хоть раз хоть краем глаза тебя увижу — ты сильно пожалеешь!

А что? Если я правильно понимаю расклад, супруга первого ранга вполне может наказать любого, или почти любого в гареме. И оспорить или отменить её приказ может только императрица или другая супруга первого ранга.

— Но…

— Марш отсюда. Или прикажешь позвать слуг, чтобы они тебя выкинули?

Евнух убрался, непрерывно кланяясь и злобно поблескивая глазами. Я посмотрела на спасённую, которая, кажется, так ни разу и не шевельнулась. Подошла поближе, подбирая слова, и постаралась сделать тон помягче:

— Поднимись.

Она не шевельнулась.

— Ну же, подними голову, — громче повторила я.

Женщина наконец послушалась. Хотя какая она женщина, ещё совсем молоденькая девушка, наверно, и двадцати нет. Но выглядит плохо. И её недавно уже били, у глаза ещё не заживший синяк, и бровь рассечена.

— Как тебя зовут?

Она пробормотала что-то, так тихо, что я разобрала лишь слово «госпожа».

— Говори громче! — велела Усин вместо меня. Судя по тону, она никакого сочувствия к девушке не испытывала. Та повторила, и я подумала, что ослышалась:

— Как?

— Гоухи, милостивая госпожа…

Сочетание «Гоухи» в буквальном переводе означало «собачий цветок», но я уже достаточно знала местные эвфемизмы, чтобы понять — так тут обозначали собачьи экскременты. М-да. А я ещё когда-то жаловалась на своё имечко. Всего-то «башней» обозвали.

— Ну, нет, — решительно сказала я, — это имя мне не нравится. Будешь…

Я подняла глаза, подыскивая слово покрасивее. Почему-то вспомнилось, что раз весь дворцовый город ориентировал с юга на север, то смотрю я сейчас точно на северо-запад. Где-то там, за стенами и крышами, должна возвышаться угловая наружная башня Сливового цвета…

— Будешь Мейхи — Цветок сливы!

Девушка снова поклонилась, коснувшись лбом досок.

— Ты голодна? — Она молча замотала головой, и я вздохнула. — Усин, найди для неё комнату. Пусть отдохнёт и приведёт себя в порядок. И распорядись на кухне, чтобы Мейхи накормили.

— Старшая сестра, стоит ли тратить столько сил на какую-то рабыню? Тем более что она…

— Из семьи преступников, да, да, я слышала. Это уже не имеет значения. Она остаётся здесь, и если его величество позволит, станет одной из вас. И не надо так морщиться.

Усин морщиться не прекратила, но всё же кивнула. Ох, боюсь, будут попрекать девчонку… Впрочем, попрёки лучше, чем побои, они хоть жизни не угрожают. Оставалось подумать, что я скажу императору.

Но объяснение с императором по поводу моего нового приобретения прошло на удивление гладко. К вечеру ему уже донесли о моём самоуправстве, и он скорее с любопытством, чем с недовольством сам спросил, зачем мне понадобилась рабыня. Я в ответ выдала заготовленную ложь:

— Ваше величество, у меня на родине считается, что человек совершает богоугодное дело, спасая кому-нибудь жизнь. Боги уберегли меня от яда, и я хотела бы, если на то будет ваша воля, отблагодарить их благодеянием к другому человеку. Пусть эта девушка заменит прислугу Лин.

Которую, бедняжку, посмертно повысили в ранге и похоронили за государственный счёт. Всё же император умел быть благодарным. И даже памятную деревянную арку у неё на родине её в честь воздвигли, благо здесь такие арки ставили, на мой взгляд, почём зря, например, могли увековечить земляка, отлично сдавшего экзамен на чиновничью должность. Я же в свою очередь отправила семье моей погибшей служанки ещё денег.

— Что ж, да, есть и у нас такой обычай, — задумчиво кивнул его величество. — Правда, у нас как правило, ограничиваются тем, что покупают и выпускают предназначенную на убой птицу или рыбу. Но будь по-твоему. Однако вовсе не обязательно брать её к себе, распорядись, можно просто отослать из Скрытого двора куда-нибудь — в другой дворец, или в какое-нибудь из учреждений, где служат рабы.

— Ваше величество, я уже пообещала, а брать обратно своё слово, пусть и данное рабу, противно долгу.

— Ладно уж, забирай. И, кстати, если у нас пошла об этом речь — ты никогда раньше не просила у меня никаких подарков. Может, есть что-то, что тебе хочется для себя?

— Ваше величество и так одарили меня сверх всякой меры…

— Конечно, конечно. Но неужели нет ничего, что твой император мог бы для тебя сделать? Мне хочется тебя ещё чем-нибудь одарить. Подумай хорошенько.