Мед.ведь.ма

— Я хочу тебя, хочу сейчас, — пробормотал он, мимолётно отвлекаясь и стаскивая вниз уже вторую половину майки.

— Вон, пожалуйста, давай подождём, давай сначала определимся с местом жительства…

— Я не могу больше ждать, красавица, я хочу тебя с первого взгляда, ты же знаешь, я полюбил тебя и… — Его пальцы потащили с меня трусики, забравшись под резинку. Я взвизгнула, хватаясь за них и пытаясь его остановить. Запах спиртного резал дыхание, так что почти слезились глаза. Послышался второй раскат грома, ещё более мощный, приближающийся.

— Вон, прошу тебя, Вон! — Я не могла представить себя без всего, при свете, под парнем, пусть он и мой молодой человек, но какой-то частью разума я поймала себя на мысли о том, что он мне как будто чужой, мы не настолько близки, чтобы случилось подобное. Он остановился, разъярённо подняв ко мне лицо. Я поспешила натянуть майку обратно.

— Что не так?! Что тебе не нравится?!

— Я… я… — «Не знаю» — это отсутствие довода. Я не могу сказать вот так глупо «не знаю», но больше сказать мне нечего. Что мне не нравится? Что он пьян, но это мы уже обсудили, и он признался, что выпил для храбрости. Что он слишком торопится? Но он всегда таким был, рубил с плеча, решал налету. В этом и есть Вон — в скорости и быстрых поступках. Он приподнялся и, надменно дёргая желваками, встал в ногах, возле кровати, уперев руки в бока.

— Ты не любишь меня? — спросил он.

— Я?! Да как ты мог подумать такое? Я же… поехала бы я с тобой, если бы не любила? Вон, ты что…

— Ты не любишь меня! — с презрением брызнул он этой фразой, искажённой пьяным негодованием. Вон резко направился к двери. — Если я тебе не нужен, так я уйду прямо сейчас, и беспокоить тебя больше не буду! Мы больше не увидимся, Элия, прощай! — С этой раскалённой и жуткой тирадой, он, не надевая футболки, схватил свою куртку и, напяливая на голое тело, совал правую ступню в ботинок. Я подскочила, не веря своим ушам. Нет, только не это!

— Вон! Вон, постой, пожалуйста! — Я подбежала к нему и, вцепившись в куртку, попыталась с него её снять обратно, но он крепко держал её, не сдаваясь. — Вон, останься, пожалуйста! У меня же никого кроме тебя нет! Я люблю тебя, люблю, правда! Пожалуйста, останься со мной, не уезжай никуда, не надо, Вон! — Я буквально обвисала на нём, спотыкаясь, суетясь вокруг него, преграждая ему дорогу к выходу. Он отпихивал меня, но не сильно, наперекосяк втиснувшись в куртку. Пьяный, шальной и будто обезумевший, он застрял в дверном проёме из-за меня, готовой упасть ему в ноги и молить, чтобы он остался, потому что без него я на свете одна, совсем одна, и люблю я его безумно, с пылом и страстью, какие даруются, возможно, один раз в жизни, и то не всякому. И я не знала, что более кошмарно: что останусь брошенной им, или что он, в таком состоянии, может сломать себе шею при спуске с горы, или мчась прочь на Волчице. — Вон, я молю тебя, послушай, я люблю тебя, правда!

После долгих пауз, препирательств и молчаливых тяжелых придыханий с укоряющими взаимными взглядами, Вон откинулся к стенке и закрыл веки. Я плакала и тряслась рядом, автоматически за что-то извиняясь и вытирая мокрые глаза и щеки. Небо, похоже, решило меня поддержать, и обрушило на Лишань потоки воды.

— Так не любят, Элия, — прошептал хрипло Вон, не размыкая век. Руки его сжались в карманах в кулаки. — Ты мне не доверяешь, ты не хочешь быть моей. Ты меня не любишь.

— Это не так, не так, — захлёбываясь рыданиями, держась на грани ужаса, что не удержу его и потеряю, я сломлено и украдкой, как бы прося разрешения, прижалась к нему и прильнула к его голой груди, положив на неё ладони. — Я люблю тебя, и хочу быть твоей. — Мы замолчали, но тишины не возникло; капли бились о крышу, стёкла и стены.

— Хочешь? — холодно, с недоверием переспросил Вон.

— Хочу, — подняла я белый флаг. Короткая заминка, и выдох облегчения вырвался у Вона, а после и у меня. Я почувствовала, что он останется.

— Идём в спальню? — ещё раз уточнил Вон. Я кивнула.

— Только… выключи свет, — смущенно попросила я.

Свет был потушен, и куртка Вона слетела с него куда-то в угол. Я забралась на постель, и он забрался тоже, после того, как снял с себя джинсы и трусы. Глотая спазмы в горле, я лежала на спине, подчиняясь Вону и его желанию, я не могла его отвергнуть и, должна была признаться, тоже частично всего этого хотела, но только как-то не так, как-то по-другому. Как? После свадьбы, как и предупреждала меня Черин? Но Черин здесь нет, она не играет больше роли в наших судьбах, что я могу сделать, если осталась один на один с Воном и могу его потерять? Я позволила снять с себя всё и почувствовала тяжелое мужское тело, придавившее меня к матрасу. Запах проспиртованного поцелуя намекал на ошибочность действий. Слёзы текли по инерции, а непогода, разбушевавшаяся за окном, пугала. Буря, не меньше, налетела на вершину Лишань. Дыхание Вона над ухом и у моих губ не заглушало вихрей и ударов ветра. Он был между моих ног, вторгался в меня, напряженную и испуганную, и в тот момент, когда всё начало происходить, вспышка молнии, такая ослепительная, что прорвалась даже сквозь шторы, разразилась одновременно с громом, способным оглушить и битву миллионных армий. Этот гром перекрыл бы марш и фестиваль барабанов. Резкая боль вонзилась в чресла, как будто молния ударила именно туда. Я закричала, не слыша собственный крик под хлещущим дождём, под эхом грома, воем ветра. Вон был слишком пьян, чтобы это замечать, а мне было слишком больно, чтобы прозреть после вспышки. Я увидела вокруг всё совершенно белым, слепящим, непроглядным светом. Так показывают в фильмах попадание в рай, где голос Бога говорит с умершим. Белым-бело и нет никаких границ, рамок, нет времени и пространства, протяженности и очерченности. И я не ощущала в этом всём себя. Где я? Есть ли я? Туннель света и больше ничего. Вроде бы чувствуя руки и ноги, я водила ими, пытаясь вывести под взор, но их никак не появлялось. Я закрутилась вокруг себя, или хотела закрутиться, но ничего не вышло. Начала охватывать паника. Только что рядом был Вон, он же со мной, я с ним, где же он? Вон, спаси меня, прошу, появись хотя бы ты! Затрепыхавшись, я стала гаснуть. То есть, эта дикая, кричащая белизна стала потухать и превращаться в полумрак, а потом и темноту, ту самую, которую я уже умела опознавать. Чернота, служившая фоном для видений. Но прежде чем она застила мне взгляд, я на миг прозрела, увидев всё так же движущегося на мне, выгнувшей спину, Вона, а потом… потом замелькали совсем другие постельные сцены… это всё ещё был Вон, но под ним уже была не я… это была другая девушка, и другая комната, другой цвет простыней… а вот ещё одна, и снова сменилась обстановка… уже день, в окно падает свет… третья, она старше предыдущих, комната роскошнее, очень дорогая мебель… четвёртая, и явно гостиничный номер… пятая и дешевый гараж, и они занимаются этим на мотоцикле…шестая и диван, слышны звуки музыки и вечеринки за стеной… седьмая, восьмая, девятая… салон машины, обшарпанная комната, девичья спальня… десятая, одиннадцатая, двенадцатая… обитый велюром диван огромного зала, переулок с кирпичной стеной, снова приличная спальня… я перестала успевать соотносить девушек и декорации, они мелькали и мелькали, несясь со скоростью перемотки видео, я сбилась со счета и понёсся четвёртый десяток… меня мутило, кружилась голова, как будто я пересмотрела чего-то неприятного, чего-то интимного, порнографии, не предназначенной для моих глаз, с молодыми и более зрелыми, разными девушками и женщинами. И вот, когда кадры замедлились, подходя к концу, я увидела Черин. И Вона, всё так же сверху имеющего женскую фигуру под ним. Черин! Черин! Я проорала ещё раз, увидев уже себя, китайский стиль спальни павильона и Вона, ошарашено остановившегося, чтобы понять, почему я ору, будто резанная. Я собрала все силы и, отшвырнув его прочь, выкатилась из-под него, упав на пол. Дрожа, задыхаясь и плача, я пыталась сопоставить всё, что увидела.

— Элия, что с тобой? Элия! — Я вроде бы слышала голос Вона, но где-то за пределами этого мира, или наоборот, за пределами моего мира, в который я попала, странный мир потустороннего, где нет прошлого, настоящего и будущего, лишь сплошной цикличный поток по которому вращаются совершённые и совершаемые эпизоды. Стукнувшись коленкой о столик, отползающая на четвереньках, я взялась за него, чтобы подняться, но меня опрокинула новая волна. Семейная пара лет тридцати пяти, дня три назад, они пили здесь шампанское, празднуя годовщину… одинокий мужчина лет сорока ставит на столик ноутбук, приехав отдохнуть, но не в силах забросить дела… другая пара, помоложе, ещё неженатые, собираются на экскурсию, это было недели две назад… горничная задела столик локтем, пылесося ковёр под кроватью. Я отпустила столик, оттолкнув, и он завалился вместе со статуэткой денежной жабы на нём, позолоченной и тяжелой. — Элия, ты меня слышишь?! — Я попыталась осознать происходящее, стукнувшись спиной о стену. Возле меня стоял Бобби… Бобби? Вон… Чживон… как его называли все эти женщины? Почему? Черин стонала «Бобби», когда он пронзал её до предела… — Элия?

— Убери от меня руки! — закричала я, сторонясь и отодвигаясь, боясь вернуться к видениям, потому что буквально всё, что трогало меня, порождало иллюзии, миражи… Нет, видения. Видения прошлого, истории, случившейся с тем, что меня коснулось. — Отойди, уйди от меня! — выставила я вперёд ладонь, своими паникой, безумием и страхом испугав и Вона. Створки окна распахнулись от удара штормового ветра, задрав шторы и тюль к потолку, и спальня вмиг приняла вид перевёрнутой вверх дном, всё, что могло взлететь — взлетело. Вон бросился закрывать окно, запирая его и промокнув, но в комнату успел натечь ливень, косой и озверевший, совсем как я. Удары грома били по слуху один за другим.

— Элия, что случилось?! — докричался до меня, наконец, парень, не осмелившийся приблизиться.

— Ты спал с Черин… ты спал с Черин! — бросила я ему обвинение, и если сначала оно имело вдвойне осуждающую окраску с подтекстом «с собственной кузиной!», то уже через секунду я поняла, что никакой кузиной она ему не была. И хуже всего, что глаза Вона подтверждали оба предположения, и о том, что они были любовниками, и о том, что Черин ему не родственница. Он утопил в немом признании последние сомнения. Я пыталась отдышаться под шквалом произошедшего, пыталась выжить от ударной дозы экстрасенсорики, выжавшей меня до ватности ног.

В полной темноте почему-то было почти светло от непрекращающихся вспышек молний на улице.

— Да, я с ней спал, — не полностью протрезвевший и гордый, сказал Вон. Я заплакала опять. Несмотря на всё увиденное, на те его безразборчивые связи, на неприглядность сцен, что для меня были так болезненны, я не могла поверить в это и понять, как влюбилась в подобного человека? Не только влюбилась, но продолжала любить, несмотря на явную измену. Предательство, происходившее через стенку, пока я спала, мечтая о светлом будущем, свадьбе и Воне-муже, которому рожу детей и буду готовить завтрак, обед и ужин, где-нибудь высоко в горах, подальше ото всех, в собственном домике. Пока я тешила себя этими фантазиями, он оргазмировал на Черин, впивающейся в его спину ногтями, из-за чего он заламывал ей руки, чтобы «не оставляла следов», а она смеялась и кусала его губы, чтобы позлить. Не знаю, было ли мне больнее, когда десять минут назад разорвалась моя плева, или растоптанное сердце болеть уже не в состоянии, убитое болью напрочь?

— Почему? За что?! — всхлипывая, сползла я на корточки, поджав к себе коленки и уткнувшись в них. Проведя пальцами по ногам, я почувствовала на них кровь и, пристыженная и осознающая, что произошло, взвыла громче. Вон сел на кровать, не глядя на меня, напряжено слушая грозу. Она и не думала утихать.

— Я взрослый мальчик. Мне надо иногда трахаться. — Это объяснение, каким бы грубым и подлым оно не было, каким-то образом позволило мне немного приободриться. Мужчины, конечно, хотят секса. Он не требовал его от меня, но нашёл, где мог. Но он привёз меня в дом своей любовницы! Он выставил меня такой дурой… какой не выставил даже Тэхён, провернув дело с духом-хранителем. Он не потешался за моей спиной с Гуком и Шугой, если вспомнить, были моменты, когда они прокалывались, начиная общаться, как и положено друзьям, но Вон с Черин не дали повода для подозрений. Они были безупречны во лжи. — Ты увидела, как мы с ней трахаемся? — спросил он. Я стиснула зубы, чтобы не впасть в истерику, забившаяся и униженная, я хотела бы, чтоб Вон поднял меня, прижал к себе, умолял простить и говорил, что берёг меня, не хотел торопить, ублажал себя с другими, ждал, когда я тоже захочу. Я бы простила его. Я прощу его, пусть только скажет что-нибудь ласковое, объясняющее, оправдывающее всё. — Да или нет?! — настаивал он.