Медальон

– Больно, Катюха, больно! – Матвей поднялся с табуретки. – А ты что не спишь, дочка?

– Так и Манька не спит, и Верка проснулась, – старшенькая Катерина, которой летом исполнилось десять лет, отдернула застиранную занавеску и показала отцу двух младших сестренок с взлохмаченными, белокурыми головенками, которые непонимающе таращили сонные глазёнки.

Неожиданно стоны за стеной прекратились, и сразу же послышался истошный детский крик. Дверь потихоньку отворилась, и на пороге появилась бабка Авдотья, местная повитуха и травница.

– Отмаялась, убогая! – возвестила она и вытерла уставшее, но довольное лицо. – Опросталась. С парнём тебя, Матвейка! А то заладили, девки да девки!

– А можно мне к Валюхе? – Матвей стремительно подошёл вплотную к старухе, но та встала на его пути непреодолимой стеной, растопырив для убедительности руки.

– И думать не смей! – приглушённо рыкнула она. – Пущай отдохнёт сердечная, да и малец покуда успокоился. Эх, и даст он вам жару! – посетовала она. – Горластый – страсть! Быть ему начальником, а то и выше – командиром! Как пацанёнка-то назовете?

– Ванькой! – лучисто улыбаясь, прошептал счастливый отец. – Иванушкой!

– Ну, оформляйте в сельском совете метрику, да в добрый путь! – напутствовала повитуха и, накинув старенький, местами порванный полушубок, вышла.

А случилось это событие в небольшой деревушке с простым и исконно русским названием Петровка двенадцатого января тысяча девятьсот тридцатого года.

Забот и хлопот сразу прибавилось. Так оно и понятно – три девчонки, да теперь ещё и парень, радость и гордость счастливых родителей. Матвей, отец немногочисленного по деревенским меркам семейства, трудился в колхозе агрономом и пропадал на полях, а мать, Валентину, совсем недавно назначили заведовать колхозным птичником, который поглощал всё свободное время. Лишь глубокой ночью, на цыпочках, держа перед собой керосиновую лампу, Валентина заходила в закуток, где спали её девочки и, подойдя к люльке сына, заботливо и нежно поправляла сбившееся на сторону лоскутное одеяло. Да ранним утром, наспех попив чайку, она заскакивала в спаленку, пахнувшую неповторимым запахом младенческого тела, чтобы чмокнуть последышка в пухлую, тёплую щёчку.

Поэтому все заботы по дому и взращиванию младшего братика свалились на десятилетнюю Катерину. А были еще две сестрички – средняя Марья, вредная и белобрысая девчушка семи лет и совсем маленькая Верка, которой едва исполнилось четыре годика.

А время продолжало свой неумолимый и безжалостный отсчет. Прошел год, затем миновал второй, третий… Прошло пять лет. Подрастали сестры, а вместе с ними незаметно рос и маленький Ванюшка, крепкие ножки которого уже по достижению года бойко и уверенно топали по дому. Дружное семейство Петровых приобрело ласковую и покладистую корову ведёрницу Зорьку, уход за которой лёг на плечи уже подросшей Маши, а присмотр за вездесущими и любопытными курицами был поручен младшей Верке.. А Ванюшка? За ним, за домом, да и за всем хозяйством строго и неусыпно следила старшая и строгая сестра Катерина, которую хулиганистый Ванька совсем не боялся… Даже хворостины, с которой она разыскивала братика! А Катьку? Он любил и обожал сестру естественной и взаимной любовью, на которую было способно его маленькое сердечко.

– Ванька! Ванюшка, озорник ты этакий! – нарочито строго кричала Катерина и, для пущей острастки взяв хворостину (она всегда так делала), отправлялась на поиски младшего брата, хотя прекрасно знала, где прячется её любимый братик. – Вот, я тебе задам! – она бродила по двору, постепенно приближаясь к забору, туда, где в зарослях лопуха всегда прятался Ванька. – Пойдём, я тебе каши сварила! Манной! И масла положила много, как ты любишь! – сестра подходила всё ближе, а когда лист лопуха отодвигался перед самым Ванькиным лицом, мальчуган вскакивал и с торжествующим визгом, заливаясь весёлым смехом, бежал к воротам.

– Ах ты, озорник! – Катерина по обыкновению перехватывала его перед самой калиткой и, бережно прижимая к себе худенькое тело младшего брата, несла домой.

– Вот поеду в райцентр и куплю тебе на рынке пять самых больших петушков на палочке, – приговаривала она, умывая его мордашку из медного рукомойника. – Если не будешь баловать! – Катерина вытирала Ванькино, уже с утра чумазое личико и усаживала брата за стол.

– Врешь ты, Катька! – уверенно заявлял карапуз, подтягивая ближе к себе тарелку с кашей. – Ты всегда говоришь, что привезёшь пять штук, а даешь по одному!

– Зато он вона какой большой, петушок-то! – улыбаясь, старшая сестра клала в чашку брату кусок масла. – Ешь, балаболка!

Дождаться с работы усталого, пахнувшего пылью и степным ковылем отца, было для маленького Ванюшки большой редкостью, а если это и случалось…

Отец сажал полусонного сынишку к себе на колени и, закуривая папиросу, тихим и приятным голосом рассказывал Ваньке про красоты окружающего мира, про невиданные страны и глубокие моря, заселёнными неведомыми обитателями.

– Много чудес на свете, сынок! – тихонько покачивая сына, говорил он. – Но самое главное чудо – это семья, в которой ты живёшь, твой дом, Родина, где похоронены твои деды и наша мама, женщина, которая дала жизнь тебе и твоим сестрам. А потом – наша корова Зорька, кошка Мурёха и бессловесные курицы, которые никогда и никому не сделали ничего плохого, а потому тоже считаются слабыми и зависят от нас. А мы с тобой самые главные! Мы – мужики! И мы защитники всего этого!

Конечно же, маленький Ванюшка многого не понимал из отцовских мудрёных высказываний, но как приятно было засыпать под убаюкиввший и монотонный отцовский голос. Но одно он уяснил с самого раннего детства – надо всегда и везде говорить только правду и всегда защищать слабого!

А по праздникам в чистой половине избы мама накрывала стол, на который с помощью старшей сестры выставлялись всевозможные соленья и закуски. Собирались родственники, друзья, и детей по обыкновению выпроваживали на улицу, но маленькому Ваньке всегда или почти всегда удавалось проскользнуть незамеченным и затаиться в каком-нибудь закутке. Обычно он прятался в платяном шкафу, где, затаив дыхание и приоткрыв от напряжения рот, слушал непонятные, а порой и шумные разговоры взрослых. А потом начиналось самое интересное! Папа брал в руки гармонь, а мама садилась рядышком, и они начинали петь! Как они пели! Сильно! Раздольно! Слаженно! А потом в унисон вливались голоса гостей, и разудалая песня лилась по всей деревне! А заканчивалось празднество всегда одинаково. Для Ванюшки. Наслушавшись непонятных споров и песен, с трудом раздирая слипавшиеся глазёнки, он засыпал и под хохот подвыпивших гостей с грохотом вываливался из шкафа. И последнее, что помнил мальчуган, так это сильные руки отца, которые несли его в кровать, и ласковый голос матери, поющий колыбельную неугомонному чаду.

А первый, самостоятельный выход в удивительный мир, о котором так много рассказывали отец и сёстры, состоялся у маленького Ваньки летом, когда мальчугану шёл уже седьмой год. Нет, конечно, он и раньше выходил за пределы двора, убегал к родничку, а один раз, не на шутку встревоженная Катерина разыскала его на колхозной конюшне… Конечно же, как вольнолюбивый, деревенский ребёнок он всегда стремился к свободе, но не под неусыпным надзором сестёр, а тут…

Сам отец отправил его, да не куда-нибудь, а на птичник! С поручением! К мамке!

Солнечным майским утром, когда Ванька нехотя допивал молоко из огромадной, по его мнению, кружки, в дом торопливыми шагами вошёл отец и, присев у стола, стал торопливо что-то писать на листке бумаги. Мальчишка отставил кружку с недопитым молоком в сторону и удивленно посмотрел на папку, который, сложив листок вчетверо, озабоченно огляделся вокруг.

– А где все? – он засунул карандаш в потёртую кожаную сумку-планшет. – Ты один дома?

– Машка с Веркой в огороде копаются, а Катерина корову в стадо пошла провожать. А меня с собой не взяла-а! – обиженно протянул мальчуган и вылез из-за стола.