Медная пуговица. Кукла госпожи Барк

— К тому самому аисту, которого мне довелось видеть в госпитале? — догадался я. — Под каким же именем я буду ему представлен?

— Он знает вас по именем Августа Берзиня. Но подозревает, что вы Дэвис Блейк.

— Не без вашей помощи? — спросил я.

— Нет, — ответила она. — Немцы и без меня знали, что под именем Августа Берзиня скрывается Дэвис Блейк.

— Но если они знают, что я английский шпион, почему бы им меня не арестовать? — поинтересовался я. — Англия находится с Германией в состоянии войны!

— Не будьте наивны, — снисходительно сказала Янковская. — Они имеют на вас далеко идущие виды. Неужели вы думаете, что они стали бы так старательно лечить какого–то там латыша?

— Так вот почему этот профессор цитировал мне Шекспира!

— Конечно, немцы уверены, что вы стали жертвой советской разведки.

— А что… этот ваш Гренер?..

— О, Гренер! Вам следует с ним подружиться. В Риге он представляет не только медицинскую службу, он влиятельная фигура в гитлеровской администрации. Видный профессор, он вступил в нацистскую партию еще до прихода Гитлера к власти. С ним лично знаком Геббельс, у него большие международные связи, и он даже выполнял какие–то специальные поручения гитлеровцев за границей…

— Аттестация что надо, — сказал я. — Только я не верю, что он хороший врач, хороший врач не пойдет на службу к этим выродкам…

— Вы опять рассуждаете по–детски, — возразила Янковская. — Неужели вы думаете, что среди гитлеровцев нет способных людей? Они бы тогда не продержались и месяца! А что касается Гренера, многие коллеги по партии даже упрекают его в излишней гуманности. Во всяком случае, именно такие люди, как Гренер, представляют в гитлеровской партии сдерживающее начало.

На одном из перекрестков нас задержало скопление машин и пешеходов. Янковская нетерпеливо выглянула из машины, и шуцман — полицейские появились на улицах Риги чуть ли не на другой день после занятия города немцами, — точно отодвинув своим жезлом все прочие машины в сторону, любезно кивнул, предлагая Янковской ехать.

Она умела обвораживать даже полицейских!

— А каким образом вы сами очутились в госпитале? — поинтересовался я. — Что вы там делали?

— Ухаживала за вами, — объяснила Янковская. — Мне разрешили ухаживать за вами. Немцы знали, кто вы такой, и понимали мои опасения. Мало ли о чем вы могли проболтаться, лежа без сознания. Поэтому всегда хорошо, когда около такого больного находится осведомленный человек.

Мы остановились у дома, который занимал профессор Гренер. Судя по тому, что немецкая администрация отвела генералу Гренеру целый этаж в большом трехэтажном доме, он считался генералом влиятельным.

Перед домом стояло несколько машин, у подъезда, разумеется, дежурил эсэсовец. Однако он не остановил нас, когда мы подошли к двери: или он знал Янковскую, или у него вообще был наметанный глаз.

Мы поднялись по лестнице, устланной ковром, и очутились в квартире профессора. Все выглядело так, точно Гренер жил в этой квартире десятки лет. Во всем чувствовался немецкий порядок. Мебель была аккуратно расставлена, ковры тщательно вычищены, рамы картин сверкали позолотой.

Мы вошли в гостиную. У Гренера происходило что–то вроде небольшого приема. Трудно было допустить, что все эти спокойно разговаривающие друг с другом люди находились в чужом, завоеванном и враждебном городе.

Гренер сразу увидел Янковскую и пошел к ней навстречу. В генеральском мундире он казался еще более долговязым и худым, чем в белом халате. Его грудь украшал Железный крест. Он оживленно закивал своей птичьей головкой, щелкнул каблуками и поднес к губам руку гостьи.

— Вы забываете меня, — упрекнул он Янковскую. — А старики обидчивы!

— Господин Берзинь, — назвала меня Янковская. — Он хотел лично поблагодарить вас.

— О, мы уже знакомы, и надеюсь, что подружимся! — приветливо воскликнул Гренер и выразительно посмотрел на Янковскую. — Хотя…

Он не отказал себе в удовольствии еще раз блеснуть передо мной цитатой из Шекспира.

Янковская холодно взглянула на Гренера.

— Что вы хотите этим сказать? — спросила она его.

— Дружба тверда во всем, но только не в делах любви, — перевел я.

— Это я поняла, — сказала Янковская и посмотрела на Гренера. — Но у вас не должно быть оснований меня ревновать.

— О, если бы я знал, что вы будете уделять столько времени господину Берзиню, — пошутил Гренер, — я бы запретил его лечить…

Янковская очень свободно, так, точно она была здесь хозяйкой, познакомила меня с гостями профессора.

Преимущественно это были офицеры, составлявшие ядро гитлеровской военной администрации в Риге, было несколько полуштатских, полувоенных чиновников, двое из них с женами, было несколько женщин без мужей, и среди них какая–то артистка; женщины были в вечерних платьях, многих украшали драгоценности. Наше появление отвлекло гостей Гренера от разговоров. На меня посматривали с интересом; вероятно, люди, находившиеся в этой аккуратной гостиной, слышали что–то обо мне. Но еще больше внимания вызывала Янковская. Ее здесь знали, и если женщины смотрели на нее с каким–то завистливым подобострастием, то многие мужчины поглядывали с откровенным вожделением.

Гренер подвел меня к какому–то мрачному субъекту в черной эсэсовской форме; на его лице смешно выделялись маленькие черные усики, такие же, как у Гитлера, и явно крашеные, потому что волосы на голове этого субъекта были рыжими, как лисий хвост. Субъект этот почему–то сидел в кресле, хотя возле него стояла дама, и молча созерцал окружающее его общество.

— Позвольте вам представить, — сказал Гренер. — Господин обергруппенфюрер Эдингер с супругой… — И в свою очередь назвал меня: — А это господин Берзинь… — Он сделал паузу и многозначительно добавил: — Тот самый!

Я поклонился толстой бесцветной госпоже Эдингер, но господин обергруппенфюрер не дал нам поговорить.

— Сядь, Лотта, — строго сказал он жене, поднимаясь с кресла, и своими цепкими пальцами обхватил мою руку повыше кисти так энергично, будто сдавил ее наручником. — Пойдемте, господин Берзинь, — очень отчетливо сказал он. — Мы должны познакомиться короче.

Он повел меня в столовую, где несколько офицеров, стоя у стола, пили вино. Обергруппенфюрер бесцеремонно раздвинул бутылки и поднял графин с бесцветной жидкостью.

— Мы в России и должны пить русский шнапс, — категорично сказал он, наполнил две большие рюмки и протянул одну мне. — Прозит!

Мы выпили.

— Сейчас будет музыка, — сказал обергруппенфюрер так, точно отдавал команду. — Поэтому надо наслаждаться музыкой. Идите к своей даме.

Действительно, в гостиной высокая красивая дама в розовом платье, которую называли артисткой, стояла у рояля и собиралась петь. Я подошел к Янковской.

— Что это за тип? — спросил я ее шепотом, поведя глазами в сторону своего нового знакомого.