Медная пуговица. Кукла госпожи Барк

— Но не так просто было его мне вручить!

Я улыбнулся, еще раз взглянул на записку, перегнул листок и сунул было его обратно в конверт.

— Нет, нет, — остановил меня Железнов. — Прочли, убедились, а теперь спичечку… — Он тут же протянул мне коробок. — Никаких документов, ничего, — объяснил он. — В вашем положении…

Я зажег спичку и послушно приблизил ее к листку. Синее пламя лизнуло конверт. Я положил его на краешек стола. Вспыхнул на минуту желтый огонек, и письмо полковника Жернова превратилось в горстку серого пепла.

Железнов перегнулся через стол и сдул пепел на землю.

— Так–то лучше, — заметил он. — Все здесь и ничего здесь! — Он похлопал себя сперва по голове и затем по карману. — А теперь давайте поговорим. Хотя времени у нас в обрез. Докладывайте обо всем, что произошло с вами.

Мне было понятно его требование, но не так–то просто было рассказать о себе.

— Знаете, товарищ Железнов, я и сам хорошо не понимаю, что произошло со мной, — признался я с некоторым даже замешательством. — Меня убили, то есть пытались убить. В тот же вечер в Риге был убит некий Август Берзинь, и он же Дэвис Блейк, как мне потом стало известно, резидент Интеллидженс сервис в Прибалтике. Воспользовавшись тем, что между нами имелось некоторое сходство, наши тела, если можно так выразиться, поменяли. Меня перенесли на место Блейка, а Блейка — на мое. Затем его похоронили под именем Макарова, а я под именем Берзиня был помещен в больницу и впоследствии очутился в немецком госпитале…

Железнов сочувственно мне кивнул.

— Это примерно совпадает со сведениями, которые удалось собрать о вас товарищам, — согласился он. — Вас пытались убить и действительно сочли убитым. Покушение на вас совпало с первой бомбежкой Риги, и, возможно, это обстоятельство и помогло инициаторам покушения совершить этот мрачный маскарад. Во всяком случае, ваш труп… то есть, как это выяснилось потом, труп человека, принятый за ваш, был найден поутру в изуродованном виде под обломками какого–то здания, однако одежда и документы позволили опознать в нем майора Макарова. Поскольку вы сидите сейчас передо мной, несомненно, что похоронен был кто–то другой. Известно, что вы лежали в немецком госпитале. Потом стало известно, что вы живете в Риге под именем Августа Берзиня. Это было странно, но… Держались вы странно, но немцы почему–то вас не трогали. На изменника вы не походили, те ведут себя иначе. У нас были некоторые возможности к вам присмотреться, и с вами решили установить связь…

— Но я вправе был заподозрить провокацию? — перебил я Железнова, пытаясь еще раз объяснить свою недоверчивость. — Когда в город, занятый фашистами, приходит человек, называет себя советским офицером…

— Но ведь я знал, кому себя называл? — возразил Железнов.

— Ну а если бы я вас все–таки выдал?

Железнов улыбнулся.

— Я думаю, что не успели бы… — Он опять перешел на деловой тон. — Лучше скажите, чем вы были заняты в Риге?

— Выжидал, — объяснил я. — Собирался бежать на Родину и выжидал, когда это можно будет осуществить. В мою жизнь впуталась какая–то авантюристка, Софья Викентьевна Янковская. Во всяком случае, так она себя назвала. Это именно она и стреляла в меня, но, по ее словам, она же меня и спасла. Выдала за Августа Берзиня, хотя на самом деле я Дэвис Блейк. То есть я Блейк, который жил в Риге под именем Берзиня. Немцы, по–видимому, уверены, что я действительно Блейк, и пытаются меня перевербовать, а Янковская советует согласиться. На кого на самом деле работает она сама — на немцев или на англичан, — мне неясно. У Блейка в Риге имелась сеть осведомителей, вернее, осведомительниц — несколько десятков девушек, работающих в различных местах, где бывает много посетителей. Сеть эта сохранилась до сих пор. Обыватели могли думать, что Блейк — просто отчаянный ловелас, но осведомленным людям нетрудно было догадаться об истинном характере связей Блейка. Эта агентура была законспирирована весьма примитивно, не так, как это обычно делает Интеллидженс сервис, и заведена была, по–видимому, специально в целях дезинформации. Теперь выясняется, что под руководством Блейка имеется еще группа агентов, законспирированных столь тщательно, что они, по словам Янковской, неизвестны даже ей…

— Ладно, об этом вы доложите… не мне! — прервал меня Железнов. — А что делали вы сами?

— Выжидал, я уже докладывал, выжидал благоприятного момента, чтобы бежать от немцев… — Я улыбнулся. — И, как видно, дождался…

— Почему? — сухо осведомился Железнов.

— Да потому, что меня теперь, надеюсь, перебросят на нашу сторону, — сказал я уверенным тоном. — Я полагаю…

— Что? — насмешливо спросил Железнов.

— Полагаю, что нахожусь в штабе одного из партизанских соединений и что при первой же оказии меня перебросят…

Железнов приподнял термос и сердито переставил его на другое место.

— Вот что, товарищ майор, — заговорил он вдруг совершенно официальным тоном. — Вас никто и никуда не будет перебрасывать. Вы останетесь в Риге и будете выполнять все, что вам прикажут. Вы получите явку, найдете человека, установите с ним связь.

— А что же я буду делать в Риге? — удивился я.

— Все, что прикажет вам этот человек, — строго сказал Железнов.

Он задал мне еще несколько придирчивых вопросов, поинтересовался моими отношениями с Янковской, повторил, что было бы грешно не воспользоваться сложившимися обстоятельствами, и сказал, что, по всей вероятности, мне придется установить связь и с английской и с немецкой разведками и хорошо вникнуть в, их деятельность. Затем он сказал, что нашей разведкой в Ригу заслан очень опытный и сильный работник, старый чекист, работающий в органах государственной безопасности еще со времен Дзержинского, что я должен буду с ним связаться и вся моя работа в Риге будет проходить под руководством этого товарища. Затем пояснил, что ему было поручено установить со мной связь, но так как он не вызвал у меня доверия, он решил доставить меня, как это и было заранее предусмотрено, в штаб одного из партизанских соединений, где хорошо известный мне Цеплис должен был устранить любые мои сомнения. А в общем, весь наш разговор чем–то напоминал допрос; по всей видимости, Железнову было поручено основательно меня прощупать, прежде чем связать с кем–то еще.

После всего, что я услышал, я, разумеется, и заикнуться не посмел о том, что мне хотелось бы оказаться в рядах действующей армии. Поручение, которое мне давалось, было и важно и опасно, и я не мог от него отказаться.

В конце разговора Железнов поинтересовался, не будет ли у меня какой–либо просьбы или пожелания, которые он мог бы исполнить.

— Будет, — сказал я. — В Москве есть девушка… Вероятно, до нее дошло, что я умер. Нельзя ли поставить ее в известность…

— Нет, нельзя, — решительно возразил Железнов. — Вы, по–видимому, не представляете себе, как вы должны быть засекречены. О том, что вы живы, могут знать только считанные единицы…

И он еще раз объяснил, как мне найти человека, который отныне будет моим прямым начальником.

— А теперь возвращаться, — закончил Железнов разговор. — Чем меньше вы будете отсутствовать в городе, тем лучше.

Мы вышли и очутились в полном мраке. На земле властвовала ночь. Лишь совсем вблизи выступали из тьмы голые стволы сосен, терявшиеся где–то в высоте. Было очень тихо. Только издалека доносился какой–то невнятный шелест.

— Мы вернемся другой дорогой, — негромко предупредил меня Железнов. — Так безопаснее, да и…

Он недоговорил, приостановился и тихо свистнул. Если бы мы не стояли рядом, я подумал бы, что какая–то птица зовет к себе спросонок другую.

К нам тотчас же кто–то подошел, точно этот человек скрывался за деревьями и ждал нашего зова.

Железнов шепотом что–то сказал — я не разобрал его слов, — и подошедший, ничего не промолвив в ответ, пошел вперед легкими, неслышными шагами. Мы устремились вслед, и тут я начал замечать, что все в этой тьме полно разумного деятельного движения: доносятся какие–то отрывистые слова, слышны какие–то шепоты, перемещаются какие–то тени и посвистывают какие–то птицы, которые на самом деле, вероятно, никакие не птицы; мне даже послышалось попискивание морзянки, хотя это могло мне только почудиться: в этом ночном, наполненном тайнами лесу действительность и воображение не могли не сопутствовать друг другу.

— Мы еще увидим товарища Цеплиса? — спросил я.

Мне очень хотелось побыть еще хоть немного вместе с Цеплисом; он был мне здесь как–то роднее всех.

Но этому желанию не суждено было осуществиться.

— Нет, — ответил мне Железнов. — Товарищ Цеплис сейчас уже далеко отсюда, его специально вызывали для того, чтобы рассеять ваши подозрения.

Постепенно я освоился в темноте. Мы шли в густом сосновом лесу. Высокие сосны лишь кое–где перемежались разлапистыми елями, да понизу росли пушистые кусты можжевельника. Похрустывал под ногами валежник. Иногда в просветах поблескивали звезды. Но время от времени из–за черных елей выступали какие–то тени и преграждали нам путь. Наш провожатый бросал им несколько слов, и они вновь исчезали во мраке.

Можно было только удивляться, как легко наш провожатый ориентировался в темноте; мы, и уж во всяком случае я, с трудом поспевали за ним.

Наконец деревья стали редеть, и мы опять вышли на опушку. Перед нами смутно расстилался обширный луг, а может быть и поле, вдалеке темнел не то лес, не то какие–то строения. И вдруг я услышал знакомое ровное тарахтение…

— Что это? — удивился я.

— Связь, — объяснил Железнов. — Связь с Большой землей.

Да, на расстилавшийся перед нами луг приземлялся самолет. Это был самый обыкновенный, скромный учебный самолет У–2, та самая милая, незабвенная «Уточка», которая никогда–никогда не будет забыта ни одним советским летчиком, куда бы и как бы ни ушла вперед наша авиация!