Медная шкатулка (сборник)
Шрифт:
Кончилось все в одночасье и страшно: вечером тетя Женя, оставив Мише сковороду горячей картошки на столе, куда-то ушла, предупредив, что вернется поздно и чтобы Миша не ждал, а ложился спать... Он и лег... Но часа через три в дверь позвонили. На пороге стоял обросший щетиной маленький скучный человек. Он тускло посмотрел на мальчика воспаленными глазками и сказал:
– Отец или дядя... или брат... кто-нибудь из мужчин есть? Миша тихо сказал:
– Я из мужчин... Тот усмехнулся:
– Ну, тогда поехали... Помочь надо...
– Куда? – встревожился мальчик. –
– Вот с ней и надо... разобраться... – оборвал мужчина, повернулся и стал спускаться по лестнице. А Миша мигом оделся, запер дверь на ключ и бросился следом.
Шли не очень долго, минут двадцать, свернули на улицу Ба-лыкчинскую, вошли в калитку одного из домов и тихо (дядька ступал бесшумно и все время взмахивал рукой позади себя, чтобы, мол, Миша не топал ногами), отворили дверь на террасу. Из темного дома навстречу им выскочила заплаканная пожилая женщина с керосиновой лампой, сказала:
– Там она... Я уже в одеяла завернула... Господи, а это кто? Ребенок?! А как же...
– Ничего, вместе-дружно... – оборвал дядька. – Я тоже, знаешь, не чемпион по поднятию тяжестей...
– А где тетя Женя? – звонко спросил Миша...
– Тихо! – сказала женщина. – С ней несчастье... Кровью истекла... Ты, мальчик, когда привезете ее домой, вызови «скорую»... А там как повезет... Скажешь, что пришла мамка поздно, неизвестно откуда, легла на кровать и...
В дальней по коридору комнате на необычной высокой кушетке лежал какой-то длинный продолговатый сверток в одеялах.
– Где же тетя Женя?! – тихо спросил мальчик.
– Да вот же... – женщина кивнула на сверток...
– Зачем вы голову ей закрыли?! – крикнул Миша, – она ж дышать не может! – и кинулся разрывать одеяла.
Дядька треснул его по рукам и взрыкнул:
– Ты что, парень, ненормальный? Она мертвая уже, понял? Померла... Ждите, сейчас машину приведу...
И дальше Миша был как в ледяном огне. Минут двадцать они втроем вытаскивали очень тяжелую тетю Женю, дядька пыхтел, скрипел:
– Я тебя предупреждал... хорошим не кончится... Сто раз пронесет, а на сто первый накроют...
– Ой, не говори, я сама дрожу... не знаю, как это получилось... Горе какое, а?
– Скажи еще удача, что машина обкомовская под рукой... а то как бы?
Мише велели сесть в глубине машины, и поверху, на колени, положили придавивший его сверток. Он ничего не чувствовал, кроме ледяного огня внутри... сидел, держа на коленях голову мертвой тети Жени...
А дальше уже все происходило как бы и без его участия. Соседи, услышавшие рокот редкого в те годы автомобиля, странную возню в подъезде, насторожились и вызвали милицию, и очередное дело о криминальном аборте пошло по инстанциям.
Самое странное, что за тот месяц, пока шли допросы свидетелей, и на похоронах тети Жени, и потом, на суде... ни разу не появился Адыл Нигматович, словно его и не было в их жизни.
А Мишу, как и положено, забрали в детприемник...
И дальше, тем не менее, уже начиналась полоса дикого везения: директором этого заведения оказался Владимир Борисович, хмурый и немногословный
человек, на вид совсем не добрый.Заполняя на мальчика бумаги, он спросил:
– А родители у тебя где? Миша сказал:
– Они шпионы... враги народа...
Это было тяжело выговорить. Он, конечно, понимал, что сын за отца не ответчик, но все равно было стыдно и больно, что отец – шпион. Чего ему не хватало, отцу – сколько отличных друзей у него было, и как любили его! Александр Николаевич Волков, художник, его портрет написал, и картины дарил... А отец в это время... шпионил?!
Владимир Борисович помолчал и сказал:
– Знаешь, ты сейчас пойдешь к ребятам, я советую тебе не говорить, что родители шпионы. Лучше скажи, что умерли.
И этим запомнился на всю жизнь, ибо снял страшную тяжесть с сердца мальчика.
И правда, когда Миша оказался среди ребят – его сразу привели в столовую, было обеденное время, – и за столом один из пацанов, бритый наголо, с точечками зеленки по всему лицу и голове, даже на ушах была россыпь зеленых точек, спросил: «А родители твои где?» – он соврал в первый раз в жизни. Ответил:
– Умерли...
– От чего умерли? – спросил тот. Миша подумал и сказал:
– Мать болела-болела... и умерла.
– А отец?
– А отец... с горя умер, – неохотно проговорил он.
И дальше полоса везения все длилась, все ширилась... потому что в детском доме, куда Мишу определили в пятый класс, аккомпаниатором хора оказалась Клара Нухимовна, тогда еще женщина нестарая, хотя и невидная – толстенькая, с рыжими кудельками по всей голове, с хроническим насморком и в сильных очках, тарабанившая по клавишам в самых разных детских заведениях...
Вот так они встретились и припали друг к другу... Сначала Клара Нухимовна, с разрешения директора детдома, забирала Мишу к себе только по воскресеньям и праздникам, потом, в старших классах, добилась усыновления.
И с тех пор уже Миша не был один, – даже потом, когда студентом химфака его в 49-м взяли по статье 58-10, за антисоветскую агитацию, и семь лет до 56-го он помогал стране ударным трудом на цементом заводе в лагере под Бегаватом, – он все-таки помнил, что Клара болеет за него душой, шлет посылки и ждет его домой, такого, каков есть – разбитого и временами сильно пьяного.
Она называла его «бедоносцем» и говорила, что крест судьбы каждому изготовляют по росту еще до рождения. А вот Мише этот крест достался непомерно тяжелым, сколоченным не для одного человека, а для всего поколения.
Словом, он никогда уже не был один, до самого конца, до того дня, вернее утра, когда соседский пацан принес Вере краткую записку: «Миша отмучился» – нацарапанную старческой лапкой этой святой женщины...
Они как-то сразу и сильно привязались друг к другу: Вера никогда не знала отца, дядя Миша никогда не знал отцовства.
...Он был единственным человеком, который называл ее – Веруня...
И город, такой привычный город с его появлением приоткрыл совсем другие свои двери, за которыми...