Медовый месяц для Реликта

* * *

На всякий случай, если есть читатели, у которых чувство юмора такое же, как у главного героя (то есть отсутствующее) — сообщаю, что это шуточная глава, ее не следует воспринимать всерьез:)

Кстати, можете загуглить на ютубчике песенку «бл@ди, бл@ди, бл@ди» — а то вдруг кто-то не знает этот древний прикол.

Музеи и грабители оных

Музей в городе Больцано меня не впечатлил. Вообще, я музеи тихо ненавижу, так что даже удивительно, как я сумел сказать «обожаю музеи»: давно мне не удавалась настолько откровенная и прямая ложь.

Что такое музей для человека-однодневки? Возможность прикоснуться к прошлому, пусть и не в буквальном смысле, ведь в музеях трогать экспонаты нельзя. Возможность почувствовать дух прошлого, мысленно перенестись на сотни и тысячи лет назад. Артефакты, чей возраст равен жизни десятков и сотен поколений, вызывают в людях трепет и благоговение.

Что такое музей для меня? Просто набор вещей, которыми я когда-то пользовался. Не именно этими, но точно такими же. И да, мне известны минимум три музейных экспоната в разных точках мира, которые некогда действительно принадлежали мне лично. Совпадение? Да не то чтоб очень. Просто больно много вещей прошло через мои руки за мою долгую жизнь и, как сказала Войс, было бы странно, если б хотя бы пара из них в итоге не попала в музеи.

И как-то раз я, обхаживая очередную грудастую студентку, забрел вместе с ней в музей. Дело-то было в шестидесятых годах двадцатого века, когда сексуальная революция уже началась, но не набрала силу. Укладывать девочек в постель без свадьбы стало попроще, но все еще требовались довольно затратные по времени ухаживания.

Ну и в этом музее я блеснул своими познаниями, рассказав своей «добыче» историю одного каменного молота. И то, из чего и как он был сделан, и то, как использовался, как был сломан и где впоследствии найден.

А ларчик открывался просто: это был мой каменный молот, я совершенно случайно увидел на куске камня узоры, виденные мною всего раз в жизни, и потому узнал обломок. Я уже давно забыл и лицо хромого мастера, который сделал для меня особо тяжелый молот, пользоваться которым мог только я, и лицо его дочери, с которой коротал ночи каменного века и которая стала причиной того, что я получил особенный, украшенный узорами подарок, но все еще помню те события в общих чертах.

После того случая я совсем перестал уважать музеи: ну серьезно, как уважать учреждение, которое почитает за сокровище выброшенный мною мусор?

Да и вообще, это люди умиляются, глядя на какую-то старинную вещь. А для меня все эти вещи не старинны, а наоборот: я всегда ненавидел прогресс и по сей день хорошо помню свою досаду от каждого нового изобретения.

Дубины? Ладно, окей, штука полезная, хорошее дополнение к когтям. Потом какая-то поганая макака додумалась утыкать деревянную палку клыками животных — и с такими палицами начала ходить вся моя еда. Потом другая обезьяна додумалась вставить несколько плоских кремней вдоль рукоятки, и полученным орудием стало возможно не только бить, но и кромсать с оттяжкой. Ну а поскольку мне не свойственен технический способ мышления, то суть каждого человеческого изобретения становилась мне понятна только после того, как я этим изобретением получал по хлебалу или по чему придется.

И потому музей для меня — своего рода «сундук страданий», как у саперов. Только саперы попадают туда якобы после смерти, а я — при жизни, когда вхожу в музей и вид древних вещей оживляет во мне связанные с ними болезненные воспоминания.

Что до музея в Больцано, то он и вовсе вышел на новый уровень моей неприязни. Раньше я музеи просто не любил, но теперь… Вид моего старого друга, выставленного на всеобщее обозрение в таком жалком виде, в каком он оказался, взбесил меня донельзя.

Пожалеете, суки, ох пожалеете… Бойся гнева того, кто не умеет ненавидеть, сказал один писатель.

…Потому что прощать он тоже не умеет.

Мы с Войс и Стеллой прогулялись по музею, осмотрели обстановку, а затем устроились в кафешке напротив и подвели итоги разведки.

— Непросто будет грабануть такой музей, — сказала Стелла. — К счастью, там действительно хорошая система безопасности только на третьем и выше, где много дорогих вещей. Первые два — все сплошь каменный век, там ни золота, ни произведений искусства, только кости, камни да черепки. Некоторые артефакты уникальны, взять хотя бы и твоего друга, кхм, но… У этого добра нет цены, и потому его не продашь на черном рынке. Но контейнер с телом — из пуленепробиваемого противоударного стекла, я это сразу просекла.

— Угу, — кивнул я, — и замок там без скважины.

— Вообще-то, там не нужна хорошая защита, — сказала Войс. — Музей на сигнализации, ясное дело, все залы под полным наблюдением камер. С молотком и ломом его не взять. То есть, взять можно, но полиция будет тут очень быстро.

Я вздохнул.

— А я бы взял. Без молотка и лома вообще. Я двадцать лет назад в Ухане залез аж в лабораторию биологического оружия, откуда коронавирус появился — там все было, наверное, посерьезней, чем в музее.

— Вау, — протянула Стелла, — а что ты там забыл?

— Так сыворотку от вируса же. На каждом шагу в те дни стояло мудло с термодатчиком, а у меня нормальная температура тела выше, чем у вас…

— И нашел?

— Нет, китайцы вирус создали — а сыворотку не смогли. Это им не шубу в трусы заправлять.

Тут заговорила Войс:

— А это ж ты как умудрился пройти их систему безопасности?

— Пф-ф-ф-ф… Защита не спасает от человека, который там работает, имеет зарегистрированные в системе лицо, голос, отпечатки пальцев и ключ-карту. Ну то есть, человек, который там работал, сидел дома, примотанный скотчем к жене и шкафу, но меня от него не отличили ни приборы, ни охрана.

— Хм… Так ты и тут можешь то же самое сделать?

— Есть проблема. Оттуда я собирался вынести пробирку или баночку. Отсюда надо вынести человека. Вот тут как раз собака и зарыта.

Войс приподняла бровь:

— На самом деле, не совсем человека. Останки Этци — ну то есть Лиса — весят тринадцать килограммов всего лишь. Это полностью обезвоженная мумия.

— Угу. Но ты сама видела, в каком положении застыло его тело. Как его так вынести? Сама понимаешь, я не собираюсь отламывать ему руки и ноги, чтобы он влез в рюкзак. Вынести тело подмышкой еще можно — дальше куда с ним, если тут уже будет полиция? Сам я скроюсь в два счета — но не с телом в руках.

— Машина нужна, — сказала Стелла. — Ну такая, типа катафалка. Или фургона. Короче, на заднем сидении моей тачки везти тело будет неудобно.

— Да, но вопрос тут в том, как от музея дойти до машины и потом еще на ней удрать, если это будет средь бела дня. Да и тело из саркофага вынуть днем не получится. Ночью… Ночью я все еще могу пройти линии защиты, но…

— Не сможешь, — возразила Стелла. — Тут сигнализация неотключаемая. Она срабатывает всегда. Если это служащий — он сразу вводит пароль, карточку сует, камере лицо показывает — и дежурный полицейский на пульте видит, что это персонал. Если хоть бы и сам директор придет в музей ночью — ясно, что у него на уме недоброе.