Медовый месяц: Рассказы

Фриц: «Ты любишь меня?» Эльза: «Ну… да». Фриц со страстью: «Очень?» На это Эльза отвечала вопросом: «А меня ты очень любишь?»

Фриц, не желая попасть в истинно христианскую ловушку, говорил: «Я спросил первым».

В конце концов, меня это стало смущать, и я, обогнав фрау Келлерман, зашагала дальше, успокаивая себя тем, что она расцветает, и хорошо, что мне не приходится докладывать даже самым близким людям о количественном значении своей привязанности к ним. «По какому праву они задают друг другу такие вопросы на следующий день после того, как получили благословение родителей? — не понимала я. — По какому праву они вообще допрашивают друг друга? Любовь, когда люди помолвлены или обвенчаны, уже не подлежит сомнениям. Они присваивают себе привилегию тех, кто старше и умнее их!»

Вокруг поля стоял довольно густой сосновый лес — красивый и прохладный. Следующий указатель предлагал держаться широкой дороги, если мы хотим попасть в Шлинген, и опустить ненужные бумажки и пакеты из-под фруктов в проволочные корзинки, прикрепленные к скамейкам как раз для этой цели. Мы уселись на первую же скамейку, и Карл с превеликим любопытством обследовал корзинку.

— Мне нравится лес, — сказала Передовая Дама с жалкой улыбкой на лице, никому конкретно не предназначенной. — В лесу волосы у меня как будто встают дыбом, напоминая о диких временах.

— Вы хотите сказать, — заговорила фрау Келлерман, немного подумав, — что для кожи головы нет ничего лучше соснового воздуха?

— Ах, фрау Келлерман, пожалуйста, не развеивайте чары здешних мест, — попеняла ей Эльза.

Передовая Дама одобрительно поглядела на нее.

— Вам тоже ведомо волшебное сердце природы?

Тут не выдержал герр Ланген.

— У природы нет сердца, — поспешно и с горечью, как все, кто имеет обыкновение излишне философствовать и мало есть, отозвался он. — Она создает, но она же и разрушает. Она поглощает то, что могла бы изрыгнуть, и изрыгает то, что могла бы поглотить. Вот почему мы, которым приходится кое-как перебиваться, когда она топчет нас ногами, считаем наш мир сумасшедшим и осознаем вопиющую вульгарность воспроизводства.

— Молодой человек, — перебил его герр Эрхардт, — вы еще, в сущности, не жили и, уж конечно, не страдали!

— Прошу прощения — откуда вам об этом знать?

— Я знаю об этом, потому что вы сами рассказывали, и не будем больше спорить. Возвращайтесь сюда через десять лет и тогда повторите мне свои слова, — сказала фрау Келлерман, не сводя глаз с Фрица, который, трепеща от страсти, перебирал пальчики Эльзы. — Может быть, вы привезете с собой молодую жену, герр Ланген, и будете смотреть, как играет ваше дитя с…

Она повернулась к Карлу, который как раз вытащил старую газету с фотографиями из корзинки и читал по слогам рекламу, как увеличить Красивую Грудь.

Фраза осталась недосказанной. Мы решили двинуться вперед, и чем дальше мы уходили от поля, тем лучше было у нас настроение, пока трое наших мужчин не разразилась песней «О Welt, wie bist du wunderbar!» [48] , причем громче всех звучал пронзительный голос герра Лангена, который вполне безуспешно старался внести в пение сатирическую ноту — как требовало его «мировоззрение». Мужчины, разгоряченные и счастливые, шагали впереди, оставив нас одних.

48

О мир, как ты прекрасен! (нем.)

— Ну вот и хорошо, — проговорила фрау Келлерман. — Дорогая Фрау Профессорша, расскажите нам, пожалуйста, о вашей книге.

— Ах, от кого вы узнали, что я пишу книгу? — игриво воскликнула Фрау Профессорша.

— Лиза сказала Эльзе. Мне никогда прежде не приходилось знать женщин, которые пишут книги. Как вам удалось набрать событий на целую книгу?

— Ну, это нетрудно, — сказала Передовая Дама. Она положила руку на плечо Эльзе и легко оперлась на него. — Трудно вовремя остановиться. Многие годы мой мозг был, как улей, а примерно три месяца назад мою душу словно омыли долго сдерживаемые воды, и с тех пор я пишу день и ночь, постоянно обуреваемая новыми мыслями, которые подогревают нетерпеливые крылья моего сердца.

— Это роман? — робко спросила Эльза.

— Ну, конечно же, роман, — ответила я.

— Почему вы так уверены? — смерила меня грозным взглядом фрау Келлерман.

— Потому что нечто подобное случается, только если пишешь роман.

— Ах, не спорьте, — добродушно произнесла Передовая Дама. — Вы правы, это роман о Современной Женщине. Мне кажется, пришло время и для женщины. Он мистический и почти пророческий, он — символ по-настоящему передовой женщины, а не тех диких существ, которые вообще отрицают разницу полов и ломают свои слабые крылья под… под…

— Английским костюмом мужского покроя? — не удержалась фрау Келлерман.

— Мне не хотелось так резко. Скажем, под обманчивыми одеждами фальшивой мужественности!

— На редкость тонкое различие! — прошептала я.

— Но кого же, — возвысила голос Эльза, не сводя обожающего взора с Передовой Дамы, — вы сами считаете настоящей женщиной?

— Она — воплощение всепонимающей Любви!

— Но, дорогая фрау Профессорша, — возразила фрау Келлерман, — вы же знаете, что сегодня почти нет возможности выразить свою любовь в кругу семьи. Муж весь день работает и, естественно, хочет спать, когда возвращается домой, да и дети, не успеешь их отнять от груди, а они уже в университете, какая там любовь!

— Я не об этом, — сказала Передовая Дама. — Любовь — это свет внутри, лучи которого достигают вершин и глубин…

— … Черной Африки, — дерзнула я вставить шепотом.

Передовая Дама не услышала.

— В прошлом мы все ошибались, не понимая, что наша способность к самоотдаче принадлежит всему миру — мы с радостью приносили себя в жертву!

— Ах! — восторженно вскричала Эльза, готовая немедленно принести себя в жертву. — Как я вас понимаю! С той самой минуты, как мы с Фрицем стали считать себя помолвленными, я готова отдать себя всем и готова все разделить со всеми!

— Это очень опасно, — вмешалась я.

— Ну, это всего лишь красота опасности и опасность красоты, — возразила Передовая Дама. — И у всех вас есть идеальное качество, о котором я пишу в книге — ведь моя женщина дарит себя.

Я ласково улыбнулась ей.

— Знаете, а мне тоже хотелось бы написать книгу о необходимости любви к дочерям, о прогулках вместе с ними, чтобы они не сидели в кухне!

Полагаю, мужской элемент не остался равнодушным к злым вибрациям; дамы перестали щебетать, и мы все вместе вышли из леса, чтобы посмотреть на Шлинген внизу, в окружении гор, на белые дома, сверкавшие в лучах солнца «для всего мира, подобно яйцам в птичьем гнездышке», как сказал герр Эрхардт. Спустившись с горы в Шлинген, мы заказали свежие сливки и хлеб в «Золотом олене», в одном из самых приятных мест со столиками, расставленными в розовом саду, где буйствовали куры с цыплятами — даже взлетали на незанятые столики и клевали красные пятна на скатертях. Разломив хлеб, мы положили его в плошки, добавили сливки и помешали плоскими деревянными ложками, пока хозяин и его жена стояли рядом.

— Отличная погода! — сказал герр Эрхардт и помахал хозяину ложкой, на что тот лишь пожал плечами.

— Как? Разве погода не отличная?

— Если угодно, — ответил хозяин, обдавая нас презрением.

— Прекрасная прогулка, — воскликнула Эльза, от всей души одаривая хозяйку самой очаровательной из своих улыбок.

— Я никогда не гуляю, — отозвалась хозяйка. — Если мне нужно в Миндлбау, меня везет муж — у моих ног есть дела поважнее, чем топать по пыли!

— Мне нравятся эти люди, — поделился со мной герр Ланген. — Правда, очень-очень нравятся. Пожалуй, я сниму тут комнату на все лето.