Медовый месяц

Любимая… Варьюша… Я не знаю, где и когда ты сейчас читаешь мое письмо, но я будто, вижу тебя… Твои светлые волосы… Они цвета мокрого песка на крымском берегу… Как избито… стандартно… Но никакого оригинального сравнения подобрать не могу. Вижу твой нос… Он очень смешной… Такой маленький и белый, словно ты его всегда прячешь от солнца под зеленым листком. Вижу твои пальцы… Ты тогда порезала чем-то указательный на левой руке и намазала его йодом. Пятно напоминало Скандинавию… Такое милое, родное мне пятно йода на твоем пальце… Я тоже часто словно вижу его… У тебя удивительные длинные-предлинные пальцы пианистки. А еще это пальцы аристократки… Да, у тебя аристократические руки. Я никогда не говорил об этом? Значит, забыл… Прости, Варьюша… Ничего не могу тебе обещать. Даже не знаю, когда мы теперь увидимся. Ведь я сейчас так далеко от тебя, очень-очень… А этот конверт по моей просьбе бросят в почтовый ящик в Москве. Только ты не переставай меня ждать. Не уставай, ладно? Я обязательно приеду. Чтобы увидеть тебя. Твои волосы, твои руки, твои глаза… А они какого цвета, Варьюша? Нет, я отлично помню, просто сейчас говорю с тобой. Иного способа у меня нет. Но я приеду в Москву. Непременно приеду. Только не знаю когда… Дорогая, любимая… Ты знаешь, до встречи с тобой я почему-то считал, что не умею любить. Такие люди есть, и их немало. Что же делать, думал я, мне не дано… Умею. Я умею, Варьюша! И это здорово! О своем приезде я напишу. Обязательно. Какие бедные слова… И как их мало… И как много… Не грусти… Мне почему-то кажется, что ты в эти минуты очень печальна. Улыбнись! Немедленно!.. Вот так… Теперь намного лучше… А вообще ты всегда хороша — и радостная, и задумчивая, и грустная… Но мне не нравится, когда ты горюешь. Это понятно. Хотя в жизни печалиться приходится куда чаще, чем наоборот… Просто она так устроена, эта жизнь… И все-таки улыбайся, Варьюша… Я люблю тебя. Помни об этом. Алекс».

Варя сидела, не вытирая слез. Они бежали по щекам неутомимо и проворно и капали, горячие и мелкие, на ее аристократические замерзшие руки. Варя думала, что теперь ей незачем вставать, идти к метро, ехать домой… Ей теперь незачем переводить книги, думать о Швеции, рожать… Все это лишнее. Теперь она хочет сидеть здесь, на холодной, засыпанной снегом скамейке, с письмом в руке, и ждать Алекса… Он обязательно приедет. Только неизвестно когда. Но Варя дождется. Вот здесь. На этой скамейке. С конвертом в руке.

Варя не знала и не помнила, сколько сидела так, совершенно застыв и потеряв счет времени. Отныне оно стало ей просто не нужно. Грибоедов со своего вечного постамента, тоже запорошенного снегом, смотрел на Варю внимательно и понимающе.

Потом к ней подошел милиционер.

— Гражданочка! — вежливо сказал он. — Я давно за вами наблюдаю. Может, вам плохо? Помочь? Вызвать «скорую»? Вы где живете?

Варя подняла на него глаза. Слезы уже высохли.

— На Никольской, — автоматически отозвалась она. — То есть на 25 Октября.

— Так это недалеко! — обрадовался милиционер. — Сами доберетесь или все же врачей кликнуть? А здесь вам сидеть не годится! Еще застынете! В вашем-то положении…

Он тоже, как почтовая дама, скользнул глазами по ее животу.

— А… муж-то где? — Вопрос прозвучал неуверенно.

— Дома, — прошептала Варя и вдруг вспомнила о Володе. О Вовочке Расчесочке.

— Тогда чего же вы тут расселись? — обрадовался милиционер. — Давайте я ему позвоню, пусть приедет жену встретить…

— Нет, нет! — Варя вскочила, машинально сунув смятое письмо в карман. — Не надо, что вы! Я сама доберусь!

Но милиционер, видимо не очень доверяя, все-таки проводил ее до метро.

— Кого ждете? — спросил он на прощание.

Варя улыбнулась ему в ответ:

— Мальчика. Александра!

— Ну что ж, желаю удачи! — Он вежливо взял под козырек. — Больше на скамейках одна вечером не сидите! Мало ли что… А имя выбрали хорошее. Победитель, значит. У меня дядька Александр. Ох и жук!

Милиционер усмехнулся, вспомнив дядьку, и отправился дальше нести свое дежурство. А Варя поехала домой. Потому что ждать Алекса в Москве на скамейке было невозможно.

Володя встретил ее сдержанно, но глаза его смотрели беспокойно и вопросительно. И Варе вдруг стало его жалко — близорукого, часто поправляющего сползающие с чересчур крупного носа очки, растерянного, какого-то чересчур несчастного, мало похожего на мужчину… Варя слишком хорошо понимала, что во всем или во многом виновата сама. И что теперь ничего не исправить и не вернуть. Да и не хочется ей ничего исправлять и возвращать. Зачем? Все сложилось так, как сложилось. Ее опять, уже привычно, жизнь властно вела за собой, и она вновь подчинилась ее мощному, стремительному потоку.

Раздеваясь, Варя еще раз осторожно нащупала в кармане пальто письмо и с досадой подумала, что оставлять его здесь небезопасно. Не стоило изображать рассиропившуюся дуру, а надо было в метро переложить письмо в сумку или спрятать его понадежнее. А как быть теперь? Ну ладно, после ужина она что-нибудь придумает.

Тетя Нюра с удовольствием кормила молодых и приговаривала:

— Ешь, Варенька, ешь… Тебе сейчас много нужно. Вас ведь двое. А малыши — они поесть любят. Особенно мальчики.

— Откуда ты знаешь, что у нас мальчик? — спросил Володя.

— А по форме живота, Володечка, — ласково отозвалась тетя Нюра. — Когда девочка — он круглый, как мяч или шарик, а когда мальчик — острый, углом. У Вареньки как раз такой.

Варя, уписывая за обе щеки винегрет, — интересно, как это она, балда-балдой, совсем недавно всерьез собиралась ждать Алекса на скамейке Чистопрудного бульвара? — скосила глаза на живот. И правда, торчит каким-то углом… Ишь ты… Забавно…

— А ты не знаешь, Нюра, почему часто в облике беременных и молодых мам присутствует эдакая большеглазость? — спросил Володя.

Тетя Нюра покачала головой:

— Что-то не замечала…

— Ну как же… — весело и хитро поглядывая на Варю, продолжал Володя. — Наверное, они с восхищенным изумлением смотрят на то, что родили. Не могут на самих себя надивиться: неужели это я сделала?!

Тетя Нюра засмеялась:

— А если серьезно, с ребенком столько хлопот, что у молодых мам глаза напряженные, вот они и кажутся большеглазыми.

Вошел профессор Гном.

— Вы бы, Варенька, не гуляли так поздно одна. Хотя прогулки вам, конечно, полезны и нужны. Но все-таки… Меры предосторожности…

— Я больше не буду, — честно, как ей показалось, пообещала Варя. — Просто задержалась в издательстве. Хотела взять еще одну книгу для перевода.

— И утруждаться вам сейчас переводами тоже ни к чему, — продолжал профессор. — Денег нам хватит! Нужно себя поберечь!

— Я буду беречься! — опять очень искренне сказала Варя.

Ей нужно во что бы то ни стало дождаться Алекса…

— Я обязательно буду беречься!

Профессор удовлетворенно кивнул.

Володя улыбнулся:

— Папа, Нюрочка уверяет, что у нас будет мальчик…

— А ты хочешь сына? — спросил отец. — Я тоже когда-то хотел… Это совершенно все равно… Был бы ребятенок…

Варя, не слушая никого, продолжала уплетать ужин.

Александр Петрович тяжело задумался. Он почему-то некстати, совершенно не вовремя, вспомнил давным-давно умершую жену… Лена сгорела в три месяца от саркомы мозга. В последние недели никого не узнавала… И если бы не Нюра, преданная семье Гребениченко… Александр Петрович даже представить себе не мог, как бы он справился без нее, как бы пережил весь этот ужас… И еще Женя… Она тогда буквально не отходила от брата несколько месяцев, каким-то неведомым образом перепоручив кому-то на время всех своих маленьких пациентов.