Мэгги
Шрифт:
Поздно вечером, когда Дженнифер уже спала, а Мэгги с Джастиной вдвоем сидели в гостиной перед телевизором, снова зазвонил телефон, и Джастина подняла трубку.
— Миссис Хартгейм? — Женский голос был ей незнаком, и у нее почему-то сразу похолодели руки. — Да.
На том конце провода молчали, и Джастина повторила.
— Я вас слушаю. Кто это?
— Я Кристина Пак. Не думаю, что вы знаете меня, но…
Еще бы Джастине не знать Кристину Пак! Как она смеет звонить ей домой!
— Кто это, Джас? Что с тобой? — заволновалась Мэгги. Она увидела, как Джастина побледнела и с силой сжала телефонную трубку,
— Миссис Хартгейм… я должна была позвонить вам… Я понимаю, что делаю вам больно, тем более вы… в таком состоянии…
«Ну что же она тянет?»
— Говорите же. Я вас внимательно слушаю, — ледяным тоном поторопила ее Джастина.
— …Стэн погиб, миссис Хартгейм… я… — в трубке послышалось сдавленное рыдание, и Джастина, приготовившись к другому, не сразу осознала смысл этих страшных слов. Кристина, очевидно, все-таки сумела овладеть собой и через некоторое время в трубке опять появился ее голос.
— Я прошу вас приехать сюда как можно быстрее… Простите, но я должна была позвонить вам… Я жду вас.
И она положила трубку, а Джастина все еще продолжала держать трубку возле уха, надеясь услышать, что все это не шутка, всего лишь очередной глупый розыгрыш Стэна. Мэгги отняла трубку у Джастины и осторожно положила ее на рычаг.
— Что, девочка моя? Что еще случилось?
Джастина обвела комнату странным блуждающим взглядом, как будто не понимая, где она находится, и бесцветным, ничего не выражающим голосом сказала:
— Стэн погиб. Она так сказала… Но, наверное, это он попросил ее позвонить. Он любит розыгрыш… — Джастина неестественно улыбалась и говорила, как будто в беспамятстве.
— Но это жестокий розыгрыш, Джас. Если это так…, — Мэгги не зала, что и сказать дочери. Если Стэн Уитни способен шутить таким образом, тогда он просто ненормальный. — Можно ли это как-то проверить? Я имею в виду, действительно ли с ним что-то случилось? Давай позвоним мистеру Джанини, попросим узнать.
— Нет, то есть да, позвоним. — Джастина машинально набрала номер телефона Уго и, когда там подняли трубку, сказала:
— Уго, Стэн погиб.
И все. Ему она о розыгрыше не сказала, и Мэгги с ужасом поняла, что Джастина знает, что это правда, но не хочет смириться с этим. Она просто пытается убедить себя, что Стэн, как всегда, шутит, но это не так.
— Я знаю, Джас. Боялся тебе звонить, но мне уже тоже сообщили… Мне приехать сейчас к тебе, Джас?
— Не надо. Спасибо, Уго. Завтра утром я лечу туда. — Ее голос звучал безжизненно и напоминал заведенный автомат.
— Полетим вместе, Джас. Я тебя одну не отпущу.
53
В Сан-Франциско они отправились втроем. Вместе с Джастиной поехали Уго Джанини и Мэгги. Внешне Джастина была спокойна, но мать догадывалась, что скрывается за этим внешним спокойствием, и всю дорогу ни на минуту не оставляла дочь без внимания.
Джастина ни разу не спросила Уго, где они найдут Стэна, она вообще ни о чем не спрашивала и больше молчала, послушно следуя за Джанини. Он что-то сказал шоферу такси, тот кивнул, и скоро их машина влилась в общий поток, направляющийся
к городу.— Где он? — Джастина только теперь очнулась от своих тяжелых мыслей и посмотрела на Уго.
— У Хобзона, — коротко ответил Уго. Он не сказал, что это похоронное бюро, стараясь лишний раз не напоминать о происшедшем. — Мы по пути заедем в отель, оставим там вещи, а потом… — он замолчал, отвернувшись к окну.
А в ушах Джастины возник голос: «…отдайте ваших возлюбленных в наши руки…»Эту рекламу Майкла Хобзона она слышала много раз, когда они со Стэном жили в Сан-Франциско. Она вызывала у нее неприятное чувство… и вот.
— Я хочу заказать цветы, — сказала Джастина. В цветочном магазине она выбрала полевые цветы самых разных красок, и Уго распорядился доставить их к Хобзону. Хозяин цветочного магазина, тоже итальянец, понимающе посмотрел на них и заверил, что он сделает это немедленно.
В отеле они пробыли недолго, Джастина даже не захотела переодеться с дороги, как предлагала ей Мэгги, и тут же поехали дальше.
В похоронном бюро Хобзона их провели в маленький кабинет с элегантной мебелью в стиле Людовика XV. Из-за стола навстречу поднялся высокий мужчина в узком черном костюме и с вечно скорбной улыбкой на лице.
— Примите мои соболезнования. Вы к кому?
— Стэнли Уитни, — ответил Уго.
— Сейчас вас проведут. — Мужчина нажал на кнопку звонка и сказал, обращаясь к Джастине, догадываясь, что она здесь главное лицо. — Тело мистера Уитни в Георгиевской церемониальной комнате, миссис…
— Миссис Хартгейм, — подсказал ему Уго. Мужчина удивленно приподнял брови, он, очевидно, решил, что эти дамы в черном — жена и мать мистера Уитни, но ничего не спросил. А в мозгу Джастины мучительной болью отдавалась одна его фраза: «тело мистера Уитни… тело Стэна…»В ее душе все протестовало. Стэн не может быть телом, почему нельзя сказать просто: «мистер Уитни»? Как будто прочитав ее мысли, мужчина за столом, он даже как-то представился, но Джастина не услышала, склонил голову и сказал вошедшей девушке:
— В Георгиевскую комнату. К мистеру Уитни, проводите, пожалуйста.
Мэгги взяла Джастину под руку, опасаясь, как бы она не упала. Уго встал рядом с ней с другой стороны, и они пошли следом за девушкой по длинному коридору, в который выходило много дверей, часть из них были открыты. Джастина шла, ни на кого не обращая внимания, а Мэгги боялась заглянуть в эти открытые двери, представляя, что там вповалку лежат трупы.
Девушка остановилась у последней двери слева и открыла дверь.
— Пожалуйста, входите.
В комнате стояла темная деревянная коробка и цветы, присланные Джастиной с Сакраменто Стрит. Красные, желтые, голубые как будто овеянные дыханием младенца. Свежие и чистые, не мертвые, а радостные. Они были как Моцарт или Дебюсси. Именно таких цветов она и хотела для Стэна.
С обеих сторон гроба стояли две огромные свечи в бронзовых подсвечниках. Два кресла и несколько стульев вдоль стены. Свет был приглушенным. Все было торжественно и строго, как в церкви. Место казалось совсем не подходящим для Стэна. Джастине показалось, что она слышит его слова: «Какого черта, Джас, я делаю тут?» — Но это была реальность, и ее невозможно было изменить.