Механический зверь. Маленький изобретатель

— Хороший ответ, — ректор кивнул. — Слышал, вы сегодня наваляли ребятам из низкой группы военного факультета.

— Было такое, — отрицать было просто глупо.

— И как они тебе?

— Если это была только низкая группа, то обучение в Доме Магии определенно находится на высоте. Будь их больше, даже я бы не смог ничего поделать, слишком много мишеней для магии, и мишеней непростых.

— Интересно… — старик улыбнулся одними губами. — Будь на твоем месте кто-то другой, я бы точно решил, что это высокомерие, но ты не кто-то другой. — Лаз знал, что ректор в курсе его… особых обстоятельств, но было странно, что он заговорил об этом вот так. Нужно было прощупать почву.

— В любом случае мне нужно еще очень многому научиться…

— Ой да ладно, — Савойн улегся рядом, уставясь в звездное небо. После его сегодняшнего представления в окрестностях академии еще пару дней не будет ни единого облачка. — Брось эти вежливые замашки, год назад я бы еще поверил, но точно не сейчас.

Все встало на свои места.

— Вы говорили с Торусом, — Лаз не спрашивал, а утверждал.

— Говорил, — в отсветах далеких окон было видно, как старик кивнул. — Твой дед попросил о встрече как только узнал, что ты определен в мою академию. Крайне интересный собеседник.

— И что думаете? — Не стоит волноваться о том, чего не сможешь изменить — как-то сказал земной философ и гуру Далай Лама. И сейчас Лаз был воплощением этого высказывания. В отличие от Торуса, второй по силе маг страны мог раскатать его ко черепице тонким слоем и не поморщиться, что бы он не делал. Так что бояться разговора, который должен был состояться, было бессмысленно.

— Думаю что он не прав, — мальчик почувствовал на себе лисий взгляд. Пристальный, изучающий, расчетливый. — Ты не злой дух, не демон, не порождение тьмы, не тварь из глубин Гиблого океана… — словно потерявшись в собственных мыслях, Савойн замолчал.

— Тогда кто же я по-вашему?

— Хотелось бы знать! — чуть суховатые руки взметнулись к небу, словно пытаясь пробить черный бархат и увидеть, что такое там светит через эти маленькие дырочки. — Как бы хотелось… вот только я боюсь, что правда окажется выше моего понимания. А ложь я слышать не хочу. Проблема, как говорится, на лицо!

Лаз промолчал.

— Я знаю, что ты не зло, малыш. Иначе не колеблясь убил бы тебя, несмотря на все те волшебные перспективы, что несет твое взросление… Именно из-за всех этих перспектив. Но я также знаю, что в тебе есть это зло, и зло более сильное, чем во многих.

— Вы правы, — он продолжал смотреть на звезды, изредка закрываемые силуэтом Принцессы, оставившей двух людей наедине со своими людскими разговорами.

— Рад, что ты этого не отрицаешь, иначе этот разговор был бы честным лишь в одну сторону. Скажи мне, — Лаз буквально физически ощутил взгляд этих светло-серых глаз. — Ты можешь его сдерживать?

— Пока да.

Молчание длилось почти минуту.

— Сколько продлится это “пока”?

— Я не знаю, — Лаз закрыл глаза и, уже привычным методом, отточенным до автоматизма, заглянул в свое внутреннее Я.Оно было там. Извивающееся, голодное, черное и жутко, безумно чужое. И оно стало больше. Намного больше. — Пять лет? Десять? Без малейшего понятия.

Снова тишина, прерываемая лишь далекими криками пьяных студентов, отмечающих поступление.

— На что это похоже? На что похоже зло? — голос Савойна дрожал от исследовательского азарта. Старый чародей, посвятивший магии всю жизнь, сейчас был похож на земного алхимика, вплотную подошедшего к созданию философского камня.

Вот только это стало его первой и единственной ошибкой. Лаз почувствовал, как тает, словно выпавший летом снег, его уважение к Савойну. Не как к магу, нет. Как к человеку. Лазарис понял: заигравшись в высшую магию и погрязнув в дрязгах высшего света, высший маг все-таки утратил кое-что критически важное. В мальчике перед ним ректор видел лишь интересный объект изучения, да, спрятанный в теле ребенка, но это было вторично. Оценивая Лаза, старик думал в первую очередь об интересах магии, потом — о своих интересах, интересах Кристории, интересах академии… интересы самого мальчика плелись где-то далеко в хвосте этого списка. А ведь он, в этом старик нисколько не лукавил, не считал Лазариса какой-то темной тварью. Да, очень странным, но все-таки ребенком. Было бы это не так, считай Савойн своего ночного собеседника бесчувственным монстром, как думал Торус Рамуд, это было бы даже логично. Но так? Нет.

А вместе с уважением из Лаза уходили все те барьеры, что он старательно возводил вокруг запретной темы. И вырывалось на волю то, что он хотел, но боялся сказать вслух с того самого дня, когда почти три года назад впервые ощутил собственную душу.

— Вы видите звезды, господин ректор? — Лаз так и не повернул голову. И старик, повинуясь его словам, тоже поднял глаза. — Вы ведь знаете, что они там есть. И даже в облачную ночь, смотря в небо, вы все равно чувствуете их свет, невидимый, но доходящий до земли каким-то особым, магическим образом. Понимаете о чем я?

— Понимаю.

— А теперь представьте, что в такую ночь вам вдруг пришло осознание, что там, в высоте, звезды просто пропали. Что больше никогда, от этого мига и во веки веков не будет в этом мире звезд. Ни одной. И луны не будет. И солнца. Что там, за подсвечиваемыми огнями городов облаками, воцарилась тьма, вечная и бесконечная. И только вы один на всем белом свете знаете эту жуткую правду.

— Остановись, мальчик… — Савойн привстал на локте, пристально глядя на Лаза, но тот уже не слушал.

— Люди живут: рождаются, умирают, пьют молоко матери, воду, мочу, вино, спят, дерутся, трахаются, управляют странами, пасут отары овец, смеются, плачут, ненавидят, любят, делают тысячи и миллионы каких-то своих дел, важных лишь им одним просто потому, что иначе их существование, как им кажется, будет поставлено под угрозу, а в вашей голове молотом отдается простая как мир мысль: это все бесполезно! Ведь перед нависшей над всем сущим тьмой уже не будет важно, кто чей сын, кто чей брат, враг, друг, любовник, кто кого убил и кто кого родил, кто умер и кто воскрес, кто жил праведно и кто грешил, все полетит к херам когда рассеется этот тоненький облачный слой!

Он уже кричал. Из глаз текли слезы, горло скребло наждачкой, в груди застыл огромный неподвижный ком из всего того, что копилось в нем все эти годы, он не мог и не хотел останавливаться, изливая душу не столько Савойну, сколько молчаливым и понимающим пустоте и ночи.

— Я не знаю, сколько он еще продержится, Савойн Листер, высший чародей Кристории и ректор Дома Магии! Не знаю, сколько осталось мне жить в здравом рассудке, не знаю, что произойдет после того, как эта тьма выльется в мир! Я живу с этой тьмой бок о бок с самого рождения, я вижу ее каждый день последние три года и с каждым разом она все больше и страшнее! А вы, такой умный, такой сильный, такой мудрый и понимающий, хотите знать, на что это похоже!?

Хотите знать, на что похож топор палача, висящий над твоей шеей ежеминутно и ежесекундно, хотите знать, на что похожи сны, полные кошмаров и ужасов, хотите знать, на что похожа жизнь, с которой готов распрощаться в любую секунду лишь чтобы не допустить катастрофы!?

Благодарите всех богов во всех мирах, господин ректор, что вы никогда не узнаете, на что это похоже и доживете свою жизнь в мире и покое на тепленьком местечке, полученном по праву рождения! Благодарите великий свет и забудьте про тьму, потому что, клянусь вам своей жизнью, я сделаю то, что должен сделать, когда придет нужный час!