Механизмы в голове

На лужайке между домом и озером несколько человек пьют чай. Они группами сидят вокруг столов, расставленных в тени лип и высоких акаций. Среди них — две или три женщины, по виду выполняющие роль хозяек, поддерживающие беседу, которая то и дело обрывается и даже под их стимулирующим воздействием носит характер до странности обрывочный.

Марсель — объект внимания своей группы. Он уже несколько минут ведет себя общительно: разговорчив, приятен, весел, улыбка легко появляется и сходит с его широкого, подвижного рта. Бдительная хозяйка с одобрением смотрит на этого молодого человека в белом фланелевом костюме напротив нее, который так хорошо развлекает компанию за столом. Внезапно он замечает ее признательный взгляд, улыбка его меняется, теряет весьма располагающую к себе спонтанность и становится циничной, сардонической.

«Что ж, — думает он, — хватит с меня, побыл хорошим мальчиком, теперь очередь других».

Он смотрит на часы, поднимается, вежливо извинившись, и берет ракетку, лежащую на траве возле его стула. Ему пора идти играть в теннис.

Корт, где он должен играть, находится выше по холму, рядом с главным зданием клиники, которой принадлежит все это поместье. Размахивая ракеткой, Марсель легким шагом обходит элегантный небольшой замок, нынешние постояльцы которого столь разительно отличаются от его прежней хозяйки. Теперь, когда оживление сошло с его лица, становится заметно, что он не так молод, как казалось за столом во время чаепития: ему, по меньшей мере, тридцать — возможно, и больше. В его темных волосах по бокам уже появились следы седины, выражение глаз слегка напряженное, блеск их слегка нервозный.

Оставшись в одиночестве по ту сторону от замка, он постепенно замедляет шаг, пока наконец не останавливается совсем. Удары часов на башенке напоминают пятерку вялых птиц, парящих в теплом воздухе. Ему следует торопиться, чтобы не опоздать к началу партии. Он знает, что ему надо быстро идти вверх по холму, но вместо того стоит неподвижно, ссутулив плечи, ракетка болтается в его руке. Он переживает спад после недавней вспышки общительности и жизнерадостности. Его лицо затуманено одновременно сарказмом и печалью, он чувствует себя одиноким, обиженным, подавленным. Остаток дня простирается перед ним унылой, полной скуки панорамой, словно нудная газета, которую он уже много раз перечел. Он с неприязнью, с раздражением думает о теннисе и о своей партнерше, рыжеволосой американской девушке, которая дуется всякий раз, когда они проигрывают. Она уже наверняка ждет его там, на корте, и злится, потому что он опаздывает на пять минут.

«Спутать им все планы! С какой стати я должен играть, если мне неохота?» — бормочет он про себя. И внезапно поворачивается спиной к дорожке, ведущей вверх по холму, и снова шагает вниз, к озеру, на этот раз огибая замок с противоположной стороны, так что выходит на другую часть лужайки поодаль от групп, пьющих чай за столами. Идет он быстро, но бесцельно, просто выражает таким образом инстинктивный бунт против скучного тенниса, ненавистной американской девушки.

Низкая стена, граничащая с озером, заставляет его резко остановиться. Он застывает в нерешительности, ему досадно, он не знает, что делать дальше. В конце концов садится на теплую каменную стену, свесив ноги над водой. Заросли кустов скрывают его от людей вдалеке; кажется, никто не замечает его присутствия. Это вызывает в нем ощущение покинутости, вовсе не приятное его натуре, однако сейчас он, тем не менее, черпает в нем некое мазохистское удовлетворение. Несколько секунд он праздно вглядывается в неглубокую толщу воды, прозрачной, почти недвижной, где деловито перемещаются стайки крохотных рыбешек. Вода чистая, но с виду кажется тепловатой, застоявшейся — на каменном дне озера скопились неаппетитные отбросы. По мелководью к прибрежным камням движется, извиваясь в воде, черный, тонкий силуэт, похожий на уменьшенного угря, — это пиявка. Марсель, подавив возглас отвращения, отворачивается.

Взгляд его падает на весельную лодку в нескольких ярдах от него. Обычно лодка прикована к железному кольцу в стене, но сейчас она лишь некрепко привязана свернутым в узел канатом. Он смутно припоминает, что видел, как преподавательница гимнастики снимала висячий замок, пока он сидел за чаем. Возможно, кто-то из пациентов собирается покататься. Что ж, это его так же мало интересует, как и теннис. Он поднимает глаза — широко раскрытые, яркие, беспокойные — и видит прямо перед собой, за гладью воды, французский берег, горы и холмы пониже, увенчанные бесчисленными тополями.

В тот же миг в его мозгу проносится новая череда мыслей. «Мне уже давно пора домой. Я должен вернуться к работе, иначе потеряю все свои связи. Судебный адвокат не может себе позволить так долго находиться в отпуске, даже если у него богатая жена…» Он пытается сообразить, сколько месяцев провел в клинике, но подсчет ему почему-то не дается, и эта неспособность сосредоточиться на простом вопросе, связанном с датами, усиливает его общее расстройство. «В этом проклятом месте все дни похожи… Тут совершенно теряешь счет времени», — сердито думает он. И дальше: «Почему они меня тут держат? Я вполне хорошо себя чувствую; да у меня никогда и не было серьезных неполадок. Я перетрудился; мне попросту требовался отдых. Теперь я в превосходной форме, а они все равно держат меня тут… заставляют болтаться без дела, терять время». Он хмурится, вспоминая о врачах, об уклончивых ответах, которыми они встречают его предложения назначить день отъезда. «Ну конечно, у них одна забота — деньги; все они, как стая акул, пытаются выжать из нас что только можно».

Вот перед его мысленным взором встает образ жены, красивой молодой женщины, довольно пухлой, прекрасно одетой: черное платье, жемчуг на шее; это она платит за его пребывание в клинике. Жестокое подозрение, часто возникающее у него в голове, заставляет его схватить камень и со злобой швырнуть его в озеро, от чего напуганные рыбешки прерывают свое безостановочное плавание. «Нет, это просто невозможно — подобная порочность, подобная нечистоплотность, это ужасно. Нельзя давать волю воображению».

И все-таки он не в состоянии и дальше тихонько сидеть на стене: он вскакивает, в беспокойстве делает несколько шагов к лодке и стоит над ней, постукивая ногой по железному кольцу, к которому привязан канат.

«Если бы только знать наверняка, что происходит дома. Если бы я только мог вернуться», — говорит он себе, впервые признаваясь в душе, что его отъезду мешает некое препятствие. Затем его охватывают фантазии о том, как он покинет это место: он представляет себе, как пакует чемоданы, как поднимается к главврачу и требует свои деньги, свой паспорт, как заказывает купе в парижском поезде. «Да, я так и сделаю», — говорит он вслух, дважды, сперва с энтузиазмом, потом со слабеющей убежденностью. Но никаких действий, чтобы привести в исполнение свой план, он не предпринимает — что-то, в чем он не может, не смеет себе признаться, не дает ему это сделать.

Вместо того он начинает с ностальгией думать о своей прежней жизни, о городских развлечениях, о своей работе, о друзьях, которые так рады будут увидеть его снова. Он смотрит на ту сторону озера, на горы Савойи, своей родины; ему кажется, будто от исполнения желаний его отделяет лишь эта ничтожная полоска воды, на вид такая гладкая и твердая, словно по ней можно ходить.

В голову ему приходит внезапная мысль; забавно наблюдать быструю перемену в его лице, которое тотчас становится озорным, хитрым. Он бросает взгляд на людей, сидящих на расстоянии, которое с лихвой превосходит ширину замка. Они изнурены жарким днем, так что кажется, будто ни единая душа не сдвинулась с места, никто не обращает на него внимания. Он нагибается и поспешными движениями развязывает узел каната, затем прыгает в лодку и торопливо отчаливает. Несколько сильных гребков — и он уже обогнул небольшой выступ, приусадебный парк скрылся из виду. Улыбаясь, с выражением лица едва ли не плутовским, он продолжает грести мощными, размеренными взмахами.

Скоро он далеко от берега, один в лодке посреди открытого пространства, практически бесцветной водной глади. По озеру разбросано около полудюжины других суденышек. Они далеко от него, однако он рад их присутствию, которое означает, что его собственная лодка будет менее заметна с берега. Ни ветерка, палит солнце, воздух подрагивает от жары. По лицу Марселя катится пот, но ему все равно; по-прежнему улыбаясь плутовской улыбкой, он вытирает пот с глаз и гребет дальше. Его голые, загорелые, мускулистые руки движутся в неутомимом ритме. Этот человек, у которого не нашлось сил на партию в теннис, теперь с радостью налегает на весла в слепящем водяном блеске, черпая удовлетворение в собственной силе.

Озеро шире, чем он ожидал, но через не слишком долгое время французский берег ощутимо приближается, он начинает различать окна домов, потом — фигуры людей, потом — собак и кур, расхаживающих вокруг. Он гребет параллельно берегу, проходит небольшое расстояние в поисках уединенного места для высадки; ему приходит в голову, что разумнее будет не сходить на берег в деревне, где могут тут же начаться расспросы. План действий у него пока не сложился. До сих пор он был целиком поглощен физическими усилиями и душевным подъемом, который вызвало в нем собственное предприятие.