Механизмы в голове

Они уже подъехали ко входу в клинику. Шофер открывает дверцу машины и заглядывает внутрь, потом быстро захлопывает дверцу снова, пробормотав: «Одну секунду, мсье». Он, видимо, отнюдь не обескуражен тем, что видит в машине; вероятно, подобные вещи для него — дело вполне привычное. Он возвращается почти сразу с двумя медсестрами. «Если вы, мсье, сойдете тут, так будет лучше всего», — говорит он, практичный и деловитый, смущенному мужу.

Сестры готовятся схватить Фриду на случай, если она попытается воспрепятствовать этому шагу. Однако она, словно автоматически потеряв надежду при виде обладающих властью, уже прекратила всякое сопротивление, перестала вести себя агрессивно, беспомощно сжалась в углу, вялая, словно кукла, со слезами, бегущими по щекам.

Мистер Рашвуд выходит, машинально приводя в порядок растрепанный костюм. Машина быстро едет дальше.

— Ах ты, дурочка! — довольно мягко говорит одна из сестер рыдающей девушке. — Теперь тебе прямая дорога в «La Pinede».

Они подъезжают к дому в сосняке и ждут, пока откроют дверь. Женщины в белом поддерживают Фриду, та плачет и трясется до того сильно, что едва стоит на ногах. Над дверью включается свет, становится видно ее лицо, блестящее от слез, словно лицо человека, только-только появляющегося из воды. Шофер равнодушно наблюдает за тем, как троица входит и дверь за ними запирается.

В прихожей, неярко освещенной, кто-то выдвигается из теней и приближается к группе. Это мисс Свонсон, долгое время терпеливо ожидавшая этого момента. Одетая в синее вязаное платье точно такого же фасона, что и сиреневое, бывшее на ней прежде, она подходит к девушке и, не обращая никакого внимания на сестер, заключает ее в сочувственные, торжествующие объятия.

СКОРО КОНЕЦ перев. В. Нугатова

Прошло три дня, с тех пор как я получила официальное уведомление о своем приговоре, и эти три дня прошли, как во сне, словно в бреду.

Письмо было отослано по почте обычным способом и доставлено после полудня. Как ни странно, днем я даже повеселела, хотя уже давно пребывала в унынии. Светило солнце, и стояла чудесная, безветренная погода — был один из тех дней ранней весны, что порой вселяют в нас надежду после долгой, суровой зимы. Прекрасная погода заставила меня выйти из дому: ведь обидно сидеть взаперти, наедине со своими заботами, когда внешний мир преисполнен жизни и солнечного света. Я пошла через поля к лесистому холму. Это всегда был мой любимый маршрут, и по пути я с удивлением подумала, что давно уже не гуляла этой дорогой, что привычки мои изменились, да и сама я стала другой, с тех пор как на меня завели дело.

Чистые, естественные краски природы были словно омыты прозрачным, безмятежным светом. На изгородях местами виднелись яркие побеги, похожие на холодные языки пламени, а ветви были окутаны облаками фиолетовых почек. Со старого тиса на склоне холма на удивление молчаливо и уверенно вспорхнули две коричневые совы: я спугнула их своими шагами и взглянула на птиц, будто на старых друзей. Вернувшись домой, я решила чаще выходить на улицу и, вместо того чтобы сидеть в помещении, предаваясь бесполезным раздумьям, брать от природы по максимуму, общаясь с братьями нашими меньшими, раз уж они не представляли для меня угрозы.

Если б я только знала, что меня ожидает, едва я переступлю порог! Но у меня не было никаких дурных предчувствий — напротив, как я говорила, такого оптимизма я уже не испытывала бог знает сколько времени. Помню, войдя через калитку в сад, я вспомнила о человеке по имени Дэвид П., с которым недавно познакомилась. Он находился в том же положении, что и я, ожидал результатов слушания своего дела, и меня восхищали его уравновешенность, мужество и выдержка в условиях почти невыносимого напряжения.

— Как вам удается сохранять такое спокойствие? — спросила я, уже готовая поверить, что он обладает какими-то секретными сведениями или, возможно, пользуется влиянием в официальных кругах. Я также отметила, что среди всех обвиняемых, с которыми я встречалась, лишь у него был беззаботный, даже счастливый вид.

— А что проку нервничать? — ответил он. — Уверяю вас, никакие треволнения не повлияют на окончательный исход. Я даже склоняюсь к мысли, что лучше вообще поменьше думать о наших делах: если ты доверяешь своему консультанту, можно смело положиться во всем на него. А что касается довольного вида, в жизни есть еще много поводов для радости. По-моему, главный секрет в том, чтобы сосредоточиться на вещах, которые у тебя не отнять, — например, прошлое, деревья, поэзия…

Конечно, я часто вспоминала этот разговор и раньше, но только теперь (какая ирония, что понимание пришло именно в эту минуту!), кажется, поняла, как применить слова Дэвида к себе.

Поглощенная этими мыслями, я вошла в дом. Как раз доставили послеполуденную почту: почтальон просунул письма в дверную щель, и они валялись на полу. Я наклонилась за ними и поначалу не заметила ничего интересного: рекламный буклет да парочка то ли счетов, то ли квитанций. Но затем под каталогом электрических лампочек я увидела голубой официальный конверт, нащупала до боли знакомую плотную бумагу, и сердце екнуло.

Вплоть до этой минуты я даже не догадывалась, что может находиться в письме. С тех пор как началось судебное разбирательство, на меня изредка сваливались эти голубые документы — либо пустой бланк, либо двусмысленное сообщение или выписка из какой-то непостижимой «синей книги». Поэтому, ни о чем не подозревая, я решила, что это очередное известие такого рода. Даже вскрыв конверт и прочитав вложенную бумагу, я поначалу не могла вникнуть в смысл послания.

«Этого не может быть, кто-то меня разыгрывает, — подумала я, когда до меня постепенно дошла суть. — Ведь это не делается так легкомысленно… такое не отправляют по почте? Они должны были прислать хотя бы кого-нибудь, какого-то… курьера?..»

Но затем по стенам пробежала странная вибрация, как от проточной воды, они настороженно сдвинулись, и я отчетливо поняла, что письмо — вовсе не шутка, но вместе с тем обрадовалась, что я одна в холле и мое лицо видят только стены.

Это случилось три дня назад. С тех пор время несется неостановимым потоком. Возможно, сегодня или завтра обрушится последний удар: я знаю, что у меня осталось не больше недели или дней десяти. Как вести себя обреченной? Власти никогда не присылали мне брошюрок с подобной информацией! Иногда я даже чувствую облегчение при мысли, что все позади, что тревожное ожидание окончилось, но порой я совершенно не в силах осознать, что это конец. Смотрю на вязы с набухшими почками, которые распускаются нежно-фиолетовыми цветами, и не могу поверить, что никогда не увижу листья размером больше мышиных ушек. Нет, нет, это просто абсурд — этого не может быть… Роковое голубое уведомление получил кто-то другой, возможно, Дэвид П.: уж он-то знает, как вести себя в подобных обстоятельствах, уж он-то стойко и философски перенесет объявление приговора, который мне не хватает смелости даже обдумать.

Я постоянно ощущаю, как в груди бьется сердце, решительно и энергично разгоняя по жилам кровь. Я где-то прочитала, что если кровь жидкая, она стремится вернуться обратно. Но моя кровь не жидкая, и она не желает течь вспять. Невыносимая апатия крови! Сколько людей, умиравших на эшафоте, должно быть, подверглись этому неописуемому наказанию, не внесенному ни в один уголовный кодекс!

Вчера после полудня я прилегла на кушетку в гостиной. Прошлой ночью я почти не сомкнула глаз и почувствовала, что должна немного отдохнуть, но едва опустила голову на подушки, в ушах прозвенел чей-то голос: «Ты что, собираешься пролежать целый час с закрытыми глазами, которые, возможно, больше никогда ничего не увидят?»