Мехлис. Тень вождя

— По вашему методу, — сказал он Петрову.

— Но с нововведением, — сказал Петров, — о стенку сургуч — это уж вы сами.

Когда на столе появился обед, Мехлис сказал, что для экспромта это великолепно.

— У Гречко экспромтов не бывает, — усмехнувшись, сказал Петров».

Но тишь и гладь оказывалась только на поверхности. «Несмотря на внешнюю вежливость и корректность в их отношениях, несмотря на выдержку Мехлиса, я чувствовал, — вспоминал Симонов, — что где-то в глубине души эти люди не слишком хорошо относятся друг к другу, и причем по деловым причинам.

Петров, видимо, не хотел ни малейшего вмешательства Мехлиса в оперативные дела и, подчеркивая это, почти никогда, даже из вежливости, не обращался к нему за советами по этим вопросам. А Мехлис, как я это заметил еще раньше, кажется совершенно сознательно, подчеркнуто устранился от всякого участия в решении оперативных вопросов». [179]

Устраниться-то устранился, но компромат накапливал. И очень скоро пустил его в ход. Как и на 2-м Белорусском фронте, Петров не без участия «бдительного» члена Военного совета в марте 1945 года был от должности командующего освобожден. Причем в обоснование своей позиции Лев Захарович вновь напирал на «болезненность» генерала Петрова.

179

Симонов КМ. Разные дни войны. В 2-х томах. Т. 2. Изд. 2-е. М., 1978. С. 568, 711.

О технике действий члена Военного совета фронта рассказал в своих воспоминаниях бывший командующий 38-й армией, входившей в состав 4-го Украинского фронта, Маршал Советского Союза К. С. Москаленко. В середине марта 1945 года, когда обозначились затруднения с только что начавшейся Моравско-Остравской наступательной операцией, его вызвали на командный пункт фронта. В ходе беседы Петрова и Мехлиса с Москаленко о причинах заминки член Военного совета записал соображения командарма и через голову командующего передал их в Москву по телеграфу. Ставка срочно потребовала от Петрова доклад. В тот же день, 17 марта, на фронт пришла следующая телеграмма за подписью Сталина и начальника Генштаба генерала армии А. И. Антонова:

«Лично Петрову и Мехлису.

Ставка Верховного Главнокомандования считает объяснения генерала армии Петрова от 17.3.1945 г. неубедительными и указывает:

1. Командующий фронтом генерал армии Петров, установив неполную готовность войск фронта к наступлению, обязан был доложить об этом Ставке и просить дополнительное время на подготовку, в чем Ставка не отказала бы. Но генерал армии Петров не позаботился об этом или побоялся доложить прямо о неготовности войск.

Член Военного совета фронта генерал-полковник Мехлис сообщил в ЦК ВКП(б) о недочетах в подготовке и организации наступления только после срыва операции, вместо того, чтобы, зная о неполной готовности войск, своевременно предупредить об этом Ставку…»

Ставка «последний раз» предупредила командующего фронтом. А через неделю, хотя дела на 4-м Украинском пошли куда лучше, Петров отправился к новому месту службы — начальником штаба 1-го Украинского фронта. Симонов оставил запись разговора с членом ВС, состоявшегося у них в это время. На замечание писателя, что Иван Ефимович — очень хороший человек, последовало: «Да, — сказал Мехлис с какой-то особенно сухой нотой в голосе. И мне показалось по этой ноте в голосе, что он принуждает себя быть объективным. — Он добрый и общительный человек. Он, это безусловно, один из лучших у нас специалистов ведения горной войны. Это он знает лучше многих других. Может быть, даже лучше всех. Но он болезненный человек. Знаете вы это?

— То есть как — болезненный? — переспросил я.

— Так вот. Бывают болезненные люди, но… — Мехлис на секунду остановился. — Но мы об этом с вами поговорим при других обстоятельствах».

К этой теме собеседники не вернулись, иначе мы узнали бы более подробно об иезуитстве Льва Захаровича. Характерно, что он все же не утерпел и поинтересовался, какой именно разговор состоялся у Симонова с Петровым перед отъездом последнего с фронта. «В вопросе Мехлиса «что он вам говорил?» я почувствовал желание узнать, — вспоминал писатель, — какие чувства испытывает Петров после своего снятия и не считает ли, что обязан этим снятием ему, Мехлису». В народе по такому случаю говорят: знает кошка, чье мясо съела.

Что касается самого члена ВС, то о его освобождении от должности и речи не было, хотя, как видим, упрек в запоздалом докладе «наверх» он все же заработал.

Под напором таких фактов рушатся расхожие, благодаря усилиям официальной советской пропаганды, представления о предназначении членов военных советов. За велеречивыми формулировками о них, как «представителях партии в Вооруженных Силах», во многих случаев скрывалась практика негласного контроля командующих и других должностных лиц фронтов и армий. В сущности, сохранялась, правда, несколько видоизмененной, система, уходящая корнями в Гражданскую войну, когда к командиру-военспецу приставлялся комиссар для гласного надзора и контроля. Теперь такой надзор не афишировался, но даже переход к единоначалию в 1942 году не смог сломать этой системы. С точки зрения политической верхушки страны никакое должностное положение командира-единоначальника не освобождало его от политического надзора. И горе было тому члену Военного совета, который этой, неписано возложенной на него функцией, пренебрегал. Усердие же здесь весьма поощрялось. Так что у генерала армии М. А. Гареева есть немалые основания для высказанной им точки зрения, что членам военных советов ставились в вину не упущения в воспитании личного состава, не низкое состояние наступательного духа войск, не провалы операций и даже не большие потери, а «несвоевременные доносы, что, оказывается, считалось их главной функцией»(курсив Гареева. — Ю. Р.). [180]

180

Гареев М. А. Неоднозначные страницы войны. М., 1995. С. 201.

Может, правда, возникнуть вопрос: а так ли уж заслуживает Мехлис порицания? Ведь право военнослужащего доложить свою точку зрения вышестоящему командованию прямо предусмотрено воинскими уставами. Информировать ЦК ВКП(б) Льва Захаровича обязывал и устав партии. Но в том-то и дело, что даже в обстановке того нелегкого времени, с 30-х годов пропитанной подозрительностью и недоверием, многие командиры и политработники, командующие и члены военных советов строили свои взаимоотношения на принципиальной основе, разногласия преодолевали в открытую, ответственность за вину — действительную или приписанную по воле руководства — делили поровну. Мехлис же предпочитал закулисную игру, свою личную неприязнь к оппоненту умело драпировал показным беспокойством интересами дела. Будучи человеком негибким, к тому же уступая большинству военачальников в интеллектуальном отношении, не говоря уже об оперативно-стратегической подготовке, он не успевал за динамизмом боевых действий и о положении на фронте, о замыслах и действиях командующих и других должностных лиц судил прямолинейно, упрощенно. Усиленно нажимал на политическую сторону. И, что немаловажно, мастерски эксплуатировал известную ему еще с 20-х годов страсть Сталина к негласным, закулисным методам решения кадровых вопросов. За что и порицаем большинством тех, с кем Льва Захаровича сводили жизненные дороги.

По оценке Симонова, был он «насквозь, до самой глубины души холодно и принципиально беспощадный», «нечто вроде секиры, которая падает на чью-то шею потому, что она должна упасть, и даже если она сама не хочет упасть на чью-то голову, то она не может себе позволить остановиться в воздухе, потому что она должна упасть…» [181]

«Это вам не 1812-й год»

Особый интерес представляет деятельность Мехлиса на заключительном этапе войны. В начале октября 1944 года войска 4-го Украинского фронта, где он к этому времени был членом ВС, перешли государственную границу СССР и вступили на территорию Чехословакии. Первостепенной для политаппарата стала работа с населением освобождаемой от фашистской оккупации страны. Общую установку, данную в постановлениях ГКО от 10 апреля и 27 октября 1944 года о линии поведения наших войск на территории зарубежных стран и заключавшуюся, в частности, в предоставлении освобождаемым народам полной свободы в решении вопроса о своем государственном устройстве и социальном строе, предстояло воплотить в конкретной работе. В первую очередь, на территории Закарпатской Украины. Она с 1919 года входила в состав Чехословакии, а после расчленения последней в 1939 году — в состав Венгрии, но население было настроено к Красной Армии в целом дружественно. Многие высказывали пожелание соединиться с Украиной. Эти настроения встречали одобрительный отклик в Кремле, правда, до поры до времени негласный. С другой стороны, различные политические силы Закарпатья вели агитацию за сохранение статус-кво, а то и за переход в состав Венгрии.

181

Симонов КМ. Разные дни войны. Т. 2. С. 397, 712.

Как было действовать спецпропагандистам фронта в этих условиях? Получаемые из Москвы инструкции и директивы Мехлис преломлял с учетом местных условий. От имени Военного совета он запретил при работе с населением касаться вопросов, связанных с возможным вхождением, или, как говорили тогда, воссоединением Закарпатья с советской Украиной. Ставилась задача всемерно разоблачать фашизм и его венгерскую разновидность — салашизм, широко рассказывать о жизни в СССР. Людям предстояло самим прийти к выводу о желательности воссоединения.

Учитывая, что братья-славяне региона были настроены к Красной Армии в большинстве дружественно, Военный совет фронта отпустил населению почти 7 тысяч тонн зерна, из них более одной тысячи бесплатно, а остальное по ценам, значительно сниженным по сравнению с действовавшими при немецко-венгерской оккупации; 9 тыс. пудов соли, 500 тысяч литров керосина. Армейские медпункты, специально устроенные в Мукачево, Ужгороде и других местах, обслужили почти 65 тысяч больных. С населением была развернута и политическая, культурно-просветительская работа. Это, конечно, стимулировало симпатии людей к Красной Армии и Советскому Союзу.