Мекленбургский дьявол

Растянув тугой лук до самого уха, он, почти не целясь, пустил стрелу, которая без промаха угодила под обрез шлема одного из телохранителей паши. Не медля ни мига, выстрелил еще раз, попав в бедро второго из латников, стрела глубоко засела в кости, заставив того рухнуть на землю, заходясь в немом вопле от неистовой боли.

Вражеский военачальник остался один, он уже не двигался, незряче глядя вокруг налитыми кровью глазами.

— Ну что постучим саблями? — осведомился Панин, возвращая лук денщику и обнажая шпагу.

— Бурая гел [2], - оскалился прекрасно понявший его и без переводчика паша.

В Турции практически нет своей аристократии, а большинство важных чиновников и вовсе не принадлежат к их народу по крови. Все они жертвы девширме — бесчеловечной практики, когда детей забирали из христианских семей, затем обращали в ислам и воспитывали цепных псов Османского государства. Самые умные из них становились чиновниками, и продвигались по службе, другие служили в янычарах, но все они прекрасно умели владеть оружием.

Однако и Панин за свою не слишком долгую жизнь успел кое-чему научиться. Благо учителя были хорошие, вроде царского телохранителя Михальского и немца фон Гершова. Так что бой с пашей поначалу шел на равных.

Ни тот, ни другой не стали выгадывать и осторожничать. С первого же удара пошла жестокая рубка, от которой стальные клинки лязгали друг о друга, высекая искры. В какой-то момент, турок почти сумел достать Федора неожиданно полоснув его саблей по лицу, но стольник успел наклонить голову и ловкий удар пришелся по козырьку ерихонки, безвредно скользнув по кованной стали. В ответ Панин кистевым вращением ударил по удерживающей оружие ладони и подсек пальцы противника, заставив выронить оружие. Затем последовали два стремительных удара крест-накрест, почти перерубившие шею турка и рядом с лежащей на окровавленном песке саблей опустилось и его тело в дорогих доспехах.

— Вот это по-нашему, — раздались со всех сторон одобрительные выкрики зрителей. — Ай да полковник, ай да хват!

— Вы чего тут? — зверем посмотрел на них Федька. — В бой…

— Так все, — развел руками Ванька-Кистень, — наша взяла!

— Как? — непонятливо перепросил стольник.

— Победа, Федор Семенович, — подтвердил слова капрала Позднеев. — Самая, что ни на есть, виктория!

Впрочем, как оказалось, захватить город еще полдела, главная работа была еще впереди, и не отошедший до конца от жаркой схватки Панин, направился прямиком во дворец паши. Слуги и женщины в панике попрятались кто куда и не мешали полковнику раздавать приказы.

— Обойти все дома, — велел он сотникам. — И первым делом освободить всех христианских рабов до единого.

— А если кто не похочет? — поинтересовался умудренный опытом Парфенёв. — Мало ли таких в Кафе было обасурманившихся?

— Палками гнать! — отрезал Федор. — Никоторого не оставлять. Хоть обрезанных, хоть холощенных. Всех на корабли!

— Как прикажешь, господин полковник, — отозвался озадаченный сотник.

— Вторым делом, — продолжал Панин, — всех девок местных, кто на лицо не страшен, в ясыри забрать, а парней и молодых мужиков поздоровее, заковать в цепи и на весла в тех кораблях, что в гавани захватили.

— Исполним.

— Ну а в-третьих, тащите на наши галеры все ценное и какое найдется оружие. А когда все вывезем город спалить дотла! Мое слово твердое.

В ответ на последнее распоряжение сотник немного помялся, как будто не одобряя подобной жесточи, однако возражать не посмел и тут же отправился выполнять приказание.

Сам же Панин, вместе с несколькими охотниками принялся осматривать дворец паши. Как и следовало ожидать, османский военачальник жил на широкую ногу. Имелись у него и золото с серебром, и драгоценная утварь, и многое иное, ставшее добычей русского воеводы. Все это требовалось сложить в сундуки или мешки, после чего переправить на эскадру.

Казна, как оказалось, у турок тоже не пустовала. Набралось несколько больших и малых бочонков монет, которые Федор приказал засмолить и тут же опечатал перстнем, когда-то подаренным ему государем.

— Это государева доля, — пояснил свои действия Панин, строго глядя на подчиненных.

— Да разве ж мы без понятия? — сделал честные глаза Ванька-Кистень, успевший вместе со своими подчиненными награбить немало добра.

Как ни богат был паша, а во многих домах местных купцов и именитых горожан нашлось не меньше. Со всех сторон в порт казаки и охотники тащили сундуки и узлы, а то и набитые доверху телеги о двух больших колесах с добром горожан. За ними вели связанных девиц и молодых женщин, и наскоро закованных в колодки мужчин.

Плач и стон царил по всему городу. Русские ратники и сами не были ангелами, но то, что творили освобожденные из рабства пленники, спешившие выместить свои обиды на вчерашних хозяевах, вообще не поддавалось описанию. Улицы и дворы были завалены трупами. Все что не удавалось унести, ломали и поджигали. Так что подымавшиеся над древним Синопом языки пламени и дым, казалось, возвещали о конце света.

Вернувшегося на корабли Панина встретил капитан Селиверстов.

— Ну, что, — устало спросил полковник. — Хвалитесь. Сам вижу, богато трофеев взяли!

Как оказалось, в гавани удалось застать четыре полностью готовые к выходу в море каторги и единственный галеас. Все они тут же стали добычей русских абордажных команд. Гребцов, оказавшихся по большей части славянами, сразу расковали, но вооружать спешить не стали. Захватили и пять крупных торговых парусников, а в придачу к ним почти два десятка размером поменьше.

— Одним словом, приказ государев выполнили с запасом! — закончил доклад довольный как обожравшийся сметаной кот Селиверстов. — Не знаю вот только, что с теми кораблями делать, которые на берег вытащены? Сразу сжечь или погодить?

— А много ли таких? — заинтересовался этим обстоятельством Панин.

— Хватает, — ухмыльнулся вертящийся рядом Иерсмуза. — Кроме торговцев три каторги и почти готовая мавна.

— Почти готовая?

— Да, кирие. Осталось только мачты поставить, да кое-что из отделки.

— Вот оно как, — задумался Федя.

Мавна она ведь если рассудить, тот же самый галеас. И коли ее удастся провести через море и поклониться ею государю, то награда куда как велика станет. Глядишь и оплошка с этой боярышней забудется… Уж больно нехорошо на него тогда бывший наставник посмотрел. Да еще сказал, ты что себя, холера, самым умным считаешь?

И впрямь что на него тогда нашло? Ведь знал же, что для Ивана Федоровича имя Алена значит… Эх, где наша не пропадала!

— Значит так, — приказал полковник. — Мавну сию спустить на воду и тащить хоть на буксире, хоть на веслах, но беспременно привести в Кафу или Азов, тут уж как господь управит.

— Больно хлопотно, — осторожно возразил Селиверстов. — Может лучше сжечь от греха?

— Запалить всегда успеем, — не согласился с ним Федор.

— Оно так, — кивнул капитан. — Добро. Будет на то воля божья, доведем. А нет, и так ладно!