Мелье

Довольно понятно, что вслед за тем Мелье, желая быть вполне последовательным, набросился на метафизическое различие у Декарта в толковании психики животных и человека. У животных, по Декарту, нет души, у человека она есть. В поведении животных все можно объяснить механическими рефлексами, в поведении человека — ничего. Легко понять, что Мелье ринулся уничтожать эту пропасть. Им руководили логика и инстинкт материалиста. Душа человека, доказывает он, в действительности столь же материальна и смертна, как душа животных. Однако тут же и слабость его. То был материализм XVIII века, для которого еще наглухо закрыты были ворота к материалистическому объяснению истории и, следовательно, общественного человека. И вот овраг между человеком и животными Мелье закидал без разбору, наивно, сплеча. Чтоб не стало противопоставления, он приписал животным и естественный язык, которым они общаются между собой, и общество, и сложные чувства, и способность познания.

Это не единственная неудача Мелье. Он шел напролом в эпоху, когда наука была в детской колыбели. Не трудно отличить его механистический материализм от диалектического материализма. Легко заметить его слепоту, глухоту и немоту перед сложнейшим из процессов природы — человеческой историей. Но нам драгоценно в нем понимание этой родившейся всепобеждающей новой силы — науки. Он уверен в ее грядущем совершенствовании. Наука в его глазах — это то, что сметает, стирает, испепеляет религию. «Не религиозное ханжество совершенствует людей в науках, не святошество ведет к открытию тайн природы, не оно внушает великие замыслы людям».

Такова архитектура грандиозного антихрама, антисобора, воздвигнутого кюре в деревне Этрепиньи.

Мы, конечно, не смогли даже и заглянуть во все пристройки и приделы, да и под главными сводами прошли беглыми шагами, как любознательные туристы. Многие составные части философского здания Жана Мелье давно ждут целых диссертаций.

Оно поражает цельностью. Сам Мелье, исчерпав свои восемь доказательств, с великим удовлетворением победившего ума заявляет, что все приведенные им рассуждения — «это как бы цепь доказательств и наглядных доводов, которые с очевидностью вытекают друг из друга, друг друга поддерживают и подтверждают». Таково, по его мнению, еще одно свидетельство их истинности. Ибо, говорит Мелье, доводы христопоклонников уничтожают друг друга, и все здание логически рассыпается, что также является доказательством истинности противоположного учения.

Скажем еще раз, что мысль Мелье надо измерять не современной наукой. Ее мера — религия. Ее всенаучное сокрушение религии. Мелье первый показал, что вероучение и богословие до конца и полностью могут быть заменены разумом и справедливостью, знанием и правдой.

Работа титана выполнена. Но великие материалисты и атеисты XVIII века надолго забудут, что она была не целью, а всего лишь средством: Мелье лишь дробил и крошил цепь, которой сковали народ, дабы он не совершил революции и не уничтожил частной собственности. Эта цель оказалась надолго забытой. Да, философы занимались безбожной философией. Но большинство из них оглядывалось, как бы она не донеслась до простого народа.

Между тем только это и интересовало Мелье во всей его богатырской битве с этим сказочным многоголовым драконом — религиями.

Его психологическая посылка состояла в том, что в его время ветер безверия уже пронизал все общество, стал духом эпохи. Он указывает на тайное безверие людей высшего общества, в особенности ученых. Что касается масс простого народа, продолжает Мелье, то из поведения и нравов их явствует, что большинство их не более убеждено в истинности своей религии, чем образованные. Разница лишь в том, что эти простые люди более исправны в исполнении предписанных религиозных обязанностей. «Но те среди народа, в ком есть хоть малость разума и здравого смысла, при всей своей невежественности, все-таки, так или иначе, прозревают и чувствуют пустоту и ложность того, чему их заставляют верить. Так что они словно против воли, наперекор самим себе, вопреки собственному разуму и пониманию, против собственных чувств, верят или силятся верить в то, что им говорят. Это настолько верно, что даже те, кто проявляет полнейшую покорность, в большинстве спотыкаются на этом, ощущая трудность верить тому, чему их обязывает верить и поучает религия. В человеческой природе, — заключает Мелье, — заложено отвращение и скрытое противодействие этому».

Замечательное наблюдение! Народ почти не верит, и церковь принуждает его послушно сковывать свой ум, через силу отдавать ум в плен религии.

Только эта убежденность, вскормленная опытом всей жизни кюре, дала силу и смысл его философии. Народ стихийно противится религии. Религия направлена против народа. Заблуждения веры настолько очевидны, что, скажем, помыслы о небесном блаженстве, конечно, давно были бы сданы в архив, если бы те, кто внушает их народу, не находили в этом великой выгоды: они, говорит Мелье, таким способом сохраняют свою тираническую власть над массой бедного народа. Они следуют в своей политике правилу, что простой народ должен оставаться в неведении относительно многих истин и верить многим басням. Сильные мира сего «морочат голову невежественной народной массе» касательно мнимых наказаний в другой жизни.

Такова психология масс и психология правителей.

На этом зиждутся «все религии мира». Тирания, заставляющая стенать столько народов на земле, прикрывается именем богов и вымыслами религии. С помощью этого средства, — объясняет Мелье своим будущим читателям, — ваши церковники уловляют вас и держат все время в жалком плену под ненавистным и нестерпимым игом своих пустых и бессмысленных суеверий, прикрываясь предлогом наставить вас на блаженный путь к богу.

Религия служит для того, чтобы дать возможность господам жить в праздности, «тогда как нищий народ, находящийся в сети религиозного кошмара и суеверий», смиренно несет на себе бремя, утешая себя пустыми молитвами, обращенными к несуществующим богам. Под предлогом открыть вам царствие небесное и сподобить вас вечного блаженства, — трубит пробуждающий от дремоты голос Мелье, — они препятствуют вам спокойно пользоваться всяким действительным счастьем здесь, на земле, заставляют вас терпеть настоящие муки ада в этой жизни, единственной, на которую вы можете рассчитывать.

Что более всего мешает народу свергнуть всех эксплуататоров во главе с королем и установить разумный и справедливый общественный порядок? Освящение существующего порядка церковью, божественным авторитетом. Для того чтобы революция стала возможной, этот авторитет должен быть разоблачен и отвергнут.

Здесь две стороны. Прежде всего энергия народа направлена по ложному руслу. В письме к приходским кюре Мелье требует перестать убаюкивать людей рассказами о мнимом освобождении и о мнимом духовном искуплении их душ. Они нуждаются в реальном, подлинном, а не мнимом освобождении. Рассказывать народам, что бог освободит их из плена, что он пошлет им могучего искупителя, — это означает отвлекать и обманывать их. «Действительное освобождение или искупление, которое нужно народу, должно освободить его от всякого рабства, от всех видов идолопоклонства, от всех суеверий и от всякой тирании — для того, чтобы он стал счастливо жить на земле в мире и справедливости, в изобилии всяческих благ. Такое освобождение, господа, такое искупление нужно народу, а не воображаемое искупление, о котором вы ему говорите».

С другой стороны, религия — это щит, прикрывающий тиранов, которые сами — щит для богатых и грабителей. Этот первый щит сам по себе не сила. Он лишь мираж, нагромождение иллюзий. Стоит рассеять туман, и народ ринется в бой на настоящих врагов. Но пока туман застилает очи, не быть и битве.

«Уже достаточно времени бедный народ жалким образом обманывают всякого рода идолопоклонством и суевериями. Достаточно времени богатые и сильные мира сего грабят и угнетают бедный народ. Пора открыть ему глаза и показать ему всю правду. Если, как нам говорят, в прежние времена необходимо было внушать людям религиозные измышления и суеверия для того, чтобы смягчить грубый и дикий нрав человека и легче держать людей в узде, то в настоящее время, несомненно, еще более необходимо разоблачать все эти басни, так как лекарство стало со временем хуже самой болезни. Вот задача для всех умных людей. Самые умные и просвещенные должны серьезно поразмыслить над ней. Задача в том, чтоб приложить все усилия, всюду освобождая народ от его заблуждений, насаждая ненависть и презрение к насилиям власть имущих и побуждая народ сбросить ненавистное иго тиранов».

Ах, дорогие друзья, пишет Мелье почти в самом начале «Завещания», если бы вы знали всю бессмысленность и вздорность тех сказок, которыми вас кормят под предлогом спасения ваших душ! Если бы вы знали, как возмутительно злоупотребляют властью, захваченной над вами под предлогом управления вами! Вы воспылали бы презрением к тому, перед чем вас заставляют преклоняться, ненавистью ко всем тем, кто эксплуатирует вас, дурно управляет вами и так гнусно с вами обращается! Все, чего заслуживают подобные люди, высказано в пожелании одного человека, хоть и грубого, но хорошо понявшего, кто зачинщики и вдохновители царящей несправедливости: «чтобы все сильные мира и знатные господа были перевешаны и удавлены петлями из кишок священников».

Черная злоба, святая злоба! Это голос буревестника. Не смиряться, а противиться! Не поддакивать, а перечить! Туча против тучи, вал против вала.

Остается поднатужиться. Да ухнуть!

«Я готов кричать изо всех сил: с вашей стороны безумие давать себя таким образом обманывать и так слепо верить стольким нелепостям! Я разъяснил бы людям, что они находятся в заблуждении и что те, кто ими правит, обманывают и одурманивают их».

Вы вечно будете жалкими и несчастными, вы и ваши потомки, гремит Мелье, пока будете следовать заблуждениям религии и оставаться в порабощении у ее суеверий. Отбросьте же полностью все эти пустые и суеверные обряды, изгоните из вашего ума эту безумную и слепую веру в ложные тайны. Не придавайте им никакой веры, смейтесь над всем, что вам говорят ваши корыстные церковники. Дайте отдохнуть от этого своему уму и сердцу. Отмените в своей среде и все эти ненужные вздорные должности священников и жрецов, пусть и эти люди живут и трудятся, как вы.