Мелкие боги

Раскаленных щипцов нигде поблизости видно не было. Как и острых ланцетов.

Все пристально смотрели на него.

— Послушник Брута? — уточнил Ворбис.

Брута кивнул.

Ворбис усмехнулся — так усмехаются очень умные люди, подумав о чем-то не слишком смешном.

— Еще настанет тот день, когда мы будем называть тебя братом Брутой… — сказал он. — Или даже отцом Брутой? Впрочем, как мне кажется, это чересчур. Лучше этого избежать. Думаю, нам следует сделать все возможное, чтобы ты как можно скорее стал поддьяконом Брутой. Твое мнение?

У Бруты не было никакого мнения. Он лишь смутно понимал, что сейчас обсуждается его продвижение по службе, но разум словно отключился.

— Впрочем, достаточно об этом, — промолвил Ворбис с легким раздражением человека, понимающего, что основная часть работы в этом разговоре ложится на его плечи. — Узнаешь ли ты просвещенных отцов, что сидят слева и справа от меня?

Брута покачал головой.

— Прекрасно. У них имеются к тебе кое-какие вопросы.

Брута кивнул.

Толстяк слегка наклонился вперед.

— У тебя есть язык, мальчик?

Брута кивнул, потом, вдруг подумав, что этого недостаточно, предъявил свой язык для осмотра.

Ворбис предостерегающе положил ладонь на руку толстяка.

— Очевидно, наш молодой друг пребывает в благоговейном страхе, — мягко пояснил он и улыбнулся юноше. — Но, Брута, отбрось свой страх, прошу тебя, я хочу задать тебе несколько вопросов. Понимаешь меня?

Брута кивнул.

— Перед тем как тебя сюда привели, несколько секунд ты находился в приемной. Опиши ее.

Брута тупо смотрел на него. Но турбины памяти уже пришли в движение без всякого его участия, и в переднюю часть мозга потоком хлынули слова.

— Комната примерно три квадратных метра. С белыми стенами. Пол усыпан песком, только в углу у двери видны каменные плиты. На противоположной стене окно, на высоте примерно двух метров. На окне — решетка из трех прутьев. Табурет на трех ногах. Святая икона пророка Урна на стене, вырезана из афации с серебряным окладом. На нижнем левом углу рамы — царапина. Под окном на стене — полка. На полке ничего нет, кроме подноса.

Ворбис скрестил длинные пальцы под орлиным носом.

— А на подносе? — спросил он.

— Прошу прощения, господин?

— Что было на подносе, сын мой?

Изображения закрутились перед глазами Бруты.

— На подносе был наперсток. Бронзовый наперсток. И две иголки. Тонкий шнур с узлами. С тремя узлами. А еще на подносе лежали девять монет. Серебряная чаша с узором из листьев афации. Длинный кинжал. Стальной, как мне кажется, с черной рукояткой, семигранный. Клочок черной ткани. Перо и грифельная доска…

— Опиши монеты, — пробормотал Ворбис.

— Три из них были цитадельскими центами, — не задумываясь ответил Брута. — Две с Рогами, одна с короной о семи зубцах. Четыре монеты — очень маленькие и золотые. На них была надпись, которая… Ее я прочитать не могу, но, если мне дадут перо и пергамент, думаю, я мог бы попробовать…

— Это какая-то шутка? — спросил толстяк.

— Уверяю, — произнес Ворбис, — мальчик имел возможность видеть комнату не более секунды. А другие монеты, Брута? Расскажи нам о них.

— Другие монеты были большими. Бронзовыми. То были эфебские дерехмы.

— Откуда ты знаешь? Они достаточно редки в Цитадели.

— Я видел их однажды, о господин.

— И когда же?

Лицо Бруты исказилось от напряжения.

— Я не совсем уверен… — наконец выдавил он.

Толстяк торжествующе посмотрел на Ворбиса.

— Ха!

— Кажется… — сказал Брута. — Кажется, это было днем… или утром. Скорее всего, около полудня. Третьего грюня в год Изумленного Жука. В нашу деревню пришли торговцы и…

— Сколько лет тебе тогда было? — перебил Ворбис.

— Три года без одного месяца, господин.

— Этого не может быть! — воскликнул толстяк.

Брута пару раз открыл и закрыл рот. Почему этот толстяк так говорит? Его же там не было!

— А ты не ошибаешься, сын мой? — уточнил Ворбис. — Сейчас ты почти взрослый человек… Семнадцати, восемнадцати лет? Вряд ли ты мог настолько четко запомнить чужеземную монету, которую видел мимолетно целых пятнадцать лет назад.

— Нам кажется, ты все это придумываешь, — подтвердил толстяк.

Брута промолчал. Зачем что-то придумывать, если все находится в голове?

— Неужели ты помнишь все, что когда-либо с тобой происходило? — спросил коренастый мужчина, внимательно наблюдавший за Брутой во время разговора.

Брута был рад его вмешательству.

— Нет, господин, не все. Но почти.

— Ты что-то забываешь?

— Э… Да. Кое-что я никак не могу вспомнить.

Брута слышал о забывчивости, но с трудом представлял, что это такое. Однако в его жизни случались моменты — особенно это касалось самых первых ее лет, — когда не было… ничего. Однако это не память стерлась, нет, то были огромные запертые комнаты в особняке, построенном сплошь из воспоминаний. События не были забыты, ибо в таком случае запертые комнаты сразу прекратили бы свое существование, просто комнаты кто-то… запер.

— Расскажи нам о своем самом раннем воспоминании, сын мой, — ласково попросил Ворбис.

— Я увидел яркий свет, а потом кто-то меня шлепнул, — ответил Брута.

Все трое тупо уставились на него. Обменялись взглядами. Сквозь мучительный страх до сознания Бруты донеслись отрывки ведущегося шепотом обсуждения.

— …А что мы теряем?… Безрассудство, возможно, это все происки демонов… Но ставки слишком высоки… Любая случайность, и мы пропали…

И так далее.

Брута оглядел комнату.

Обстановке в Цитадели никогда не придавали особого значения. Полки, табуреты, столы… Среди послушников ходили слухи, что у жрецов, занимавших в иерархии высшие посты, мебель вся сделана из золота, но в этой комнате Брута ничего подобного не обнаружил. Обстановка была такой же строгой и простой, как и в комнатах послушников, хотя строгость эта была… более пышной, если можно так выразиться. Здесь царила не вынужденная скудность, а скорее умышленная пустоватость.