Мелодия на два голоса [сборник]

— Переведите меня к Семенову, Викентий Палыч!

— Нет.

— Спасибо.

В ровном состоянии духа вернулся Пономарев к себе на рабочее место. Сел за стол. Был полдень, люди уходили обедать. Пономарев сидел за столом и, как во сне, видел формулу своей фантастической реакции, которая до сих пор была мертва, а теоретически жила бурной жизнью человеческих аорт. Если бы можно было, он бы взорвал сейчас себя, и стол, и цех. Это хорошо бы. Подвести ток и — ба-бах! Вдрызг.

Он просидел час в уютной прострации. Не было ни мыслей, ни планов, ни желаний. Жгучее, яростное бессилие даже баюкало, как в гамаке, покачивало и катило вниз по мокрому склону.

Трудно быть бездарностью — прав начальник с его крестьянским выводом. Подвиг не вытанцовывается, и, значит, дело швах. Значит, все, что прожито, — было ошибкой. Накопленные знания — лишний тяжкий груз.

То же самое переживает алкоголик, узнавший, что пить ему больше нельзя, а надо лечить цирроз печени. А у него, Пономарева, наступил цирроз мозга. И работать ему больше нельзя.

Слепое полуденное солнце постепенно лучом достигло его лба и ужалило.

— Ты уснул, Толя? — спросил Зоин голос.

Он очнулся. Зоя, недосягаемая и вечно соблазнительная, улыбалась возле.

— Я подумала, Толя, — заметила она, — что, наверное, раз ты очень хочешь — нам можно правда сходить с тобой в кино. Завтра хочешь?

— Да, — обрадовался он. — Завтра! Всегда. Это для тебя шутка, каприз, Зоя. А для меня… Не шути так, милая Зоя. Я старый больной хулиган.

Зоя изучала его прозрачными глазами. Там, в глубине этих бездонных болот, полная радость метафизического бытия.

Они вместе с Зоей съели в столовой по отбивной котлете, а во время компота Зоя решилась.

— Ты разве не любишь свою жену, Пономарев?

— Нет, — быстро и счастливо отмежевался он. — Никогда не любил, женился из благородства и озорства. Я тебя теперь люблю, Зоя!

Зоя покраснела.

— Не надо так, — попросила она.

— Я люблю тебя, — сказал Пономарев. — Я иду на работу, чтобы увидеть тебя, услышать твой смех, посмотреть на твои волосы. Каждый день счастье, потому что я знаю, что ты — на работе. И как хорошо, что ты редко болеешь! Ты всегда со мной.

Он поперхнулся сливовой косточкой и проглотил ее.

— Косточку проглотил! — сообщил он в тревоге.

Все было противно Пономареву, и было то противно, как Зоя слушала его бред, и не понимала, и готова была еще слушать. Это значит, все могло быть с ним, вся ложь и фальшь были ему свойственны. Но было еще самое мерзкое — ему льстила Зоина внимательность, Зоино терпение и Зоино унижение. Он был умнее Зои и умел над ней куражиться — вот что ему льстило.

— Зоя, я тебя недостоин, — сказал он подло.

Тут к ним подсел Вениамин Воробейченко, расставил на столе щи, котлету, чай, пирожное, салат и селедку.

— Мир вашему дому, — коварно-дружелюбно улыбаясь, приветствовал он влюбленную пару.

Пономарев в сотый раз с удивлением вгляделся. Чистый и опрятный, в модном галстуке Воробейченко излучал доброту и светлую печаль. Розовое, усталое лицо с породистыми черными бровями, тонкие мелкие губы, саркастическая складка у рта. Зачем же он говорит про него гадости за спиной, если они как братья? Зачем Воробейченко подарил ему щенка. Доставал где-то с трудом щенка, чтобы подарить его другу. Зачем? Это не укладывается в психологический портрет.

— Зачем ты подарил мне собаку, Вениамин?

Воробейченко по-гвардейски приосанился.

— Я тебе, Федорыч, не подарил, а продал. Вот Зоиньке я бы и так подарил. Зоя у нас самая красивая женщина в отделе.

Он аккуратно обтер ложку чистым носовым платком, обмакнул ее в щи, поворошил, выудил сало и положил на клеенку.

— Подозрительный ты, Федорыч. А если и подарил, от чистого сердца, а, Зоя?

Зоя думала, что если правда в нее так влюбился симпатичный и надежный Пономарев, то это прибавит хлопот в ее девичьей жизни. Но она сызмальства привыкла к хлопотам. Девушка была целеустремленная, рабочая. У Пономарева честный взгляд. И он крепкий еще, хотя и тощий. Умный зато. Умные любят ласково.

— А у тебя, оказывается, есть собачка, Толик? Она кусается? — флиртовала Зоя освобожденно.

— Есть, лучший друг мне подарил. Спасибо, Веня.

— Не за что, старина.

Вениамин брезгливо поедал суп. Кусочек сала лежал на клеенке как укор.

— Ты иди, Зоенька, — сказал Пономарев, — а я тебя догоню.

Они остались вдвоем.

— Слушай, а почему ты в самом деле мне собаку притащил?

— Что-то ты странный сегодня, старина, на себя не похожий. А Зойка баба аппетитная, — Воробейченко сладко поежился. — Как она насчет этого? Не пробовал?

— Нет у тебя идеалов, Воробейченко. Вот и про меня ты гадости говоришь. А зачем, Вень, зачем?

Воробейченко расчленил вилкой котлету и набил рот салатом. Соображая, он задумчиво глянул мимо Пономарева.

— Ах, вон оно что. Шутки это, старина. Плюнь мне в глаза, если я тебя обидел. Мы же друзья, старина… Не принимай к сердцу. Знаешь, ради красного словца не пожалеешь мать и отца. Вот и я такой. А что, тебе донесли? Семенов, наверное.

Пономарев с сожалением подумал, что никогда не сможет он плюнуть в эти больные пустые глаза. Да и не только в эти. Ни в какие. Характер не тот, лютости нет. А так иной раз хочется плюнуть в «дружескую» харю.

— Нам с тобой, может, реже надо встречаться, — заметил он робко, но смысл слов, яростный и категоричный, поразил его самого.

— Как это?

— Так. Ну что мы совсем уж сблизились. У тебя никого, что ли, нет больше, Воробей?

Вениамин нехотя отодвинул тарелку, жестко покрутил желваками, и Пономарев на мгновение замер. Ему почудилось — Вениамин сейчас его трахнет кулаком либо прямо тарелкой.

— Есть, Толик, — холодно бросил Воробейченко, — еще есть только один человек. Хочешь знать кто?

Пономарев кивнул, хотя ему было безразлично.

— Твоя жена, Толик!

Пономарев молчал. Вениамин зловеще оскалился, и как бы впервые Пономарев разглядел вплотную его серую улыбку. Так улыбаются звери своей жертве. Кошка — мыши. Ребенок — сусальному ангелу.

— Жена? — спросил Пономарев. — Аночка?

— Аночка. Да, она. Удивлен? А ты не удивляйся. Жизнь умнее нас, Пономарев, — как бы играя топором, крушил слова Воробейченко, — я тут не виноват. Так сошлось на мне и на тебе. Ты уж пересилься. Мы же люди интеллигентные.