Меловой человек

— А в Эндерберри есть другой такой же магазин?

Она раздумывает несколько секунд:

— Нет, вообще-то нет.

— Понятно.

Может, все дело в выражении моего лица, но, кажется, в этот момент в ней просыпается сочувствие к бедному глупому старикану. И она говорит:

— Слушайте, я работаю тут всего пару недель. Давайте я лучше спрошу Марка. Он менеджер.

— Спасибо, — говорю я, хотя в принципе никакого ответа не требовалось.

Хлоя сказала, что сегодня она на работе, и, насколько я знаю, она работает здесь последние девять месяцев.

Я жду и разглядываю часы с кровожадными красными черепами и пачки поздравительных открыток с надписями в духе: «К черту дни рождения» и «С днем рождения, уебок!»

Вскоре появляется долговязый парень с лысой головой и невероятно пышной бородой.

— Привет. Меня зовут Марк, я — менеджер.

— Привет.

— Вы ищете Хлою?

Я испытываю некоторое облегчение. Он ее знает.

— Да, я думал, она работает здесь.

— Работала, но давно.

— Да? А когда она ушла?

— Может, месяц назад.

— Понятно… — Вообще-то нет. — А мы точно говорим об одной и той же Хлое?

— Худая, с черными волосами, часто завязывает их в хвостики?

— Да, похоже на нее.

Он изучает меня настороженным взглядом.

— Вы сказали, вы — друзья?

— Да… мне так казалось.

— Скажу вам честно, мне пришлось ее уволить.

— Почему?

— Она так вела себя… Нагрубила нескольким покупателям.

И снова похоже на нее.

— Я думал, в таком магазине это… неудивительно.

Он усмехается:

— Можно проявлять равнодушие, но уж точно не грубость. Да потом она еще и наорала на какую-то покупательницу. Пришлось вмешаться. Мне показалось, что еще немного, и она взорвется. После этого я ее рассчитал.

— Ясно.

Несколько минут я перевариваю эту информацию — примерно так же люди переваривают сальмонеллу. Они оба наблюдают за мной.

— Простите, — говорю я. — Похоже, меня неправильно информировали.

Вежливый способ сказать, что мне навешали лапши на уши. Причем сделал это тот человек, которого, как мне казалось, я хорошо знаю.

— Спасибо за помощь. — Я иду к двери, и тут наступает мой момент Коломбо.^[23] Я оборачиваюсь. — Скажите, а как выглядела та женщина, с которой поругалась Хлоя?

— Стройная, довольно привлекательная и подтянутая для таких-то лет. Еще у нее длинные волосы. Рыжие.

Я замираю. Нервы натягиваются.

— Вы сказали, рыжие волосы?

— Ага. Прямо огненные. Честно говоря, она была просто чертовски горя…

— А имя вы не запомнили?

— Я даже записал. Вообще-то она этого не хотела, но я должен был — на случай, если она захочет жалобу подать или еще что-то…

— Вы его не потеряли? То есть я понимаю, что прошу уже слишком многого, но… Это очень важно.

— Что ж, я всегда рад помочь нашим покупателям. — Он хмурится и почесывает бороду, внимательно разглядывая меня. — А вы покупатель? Что-то я не вижу у вас покупок…

Ну конечно. Бесплатно никто ничего вам не даст. Я вздыхаю, подхожу к вешалке и беру первую попавшуюся черную футболку с черепушками. Протягиваю ее Девушке с Пирсингом.

— Я возьму вот это.

Она улыбается, открывает ящик и достает оттуда мятую бумажку. Вручает ее мне. Я вглядываюсь в мелкие буковки, похожие на рой жучков: «Никола Мартин».

Никки.

1986 год

«У всех должна быть мечта. Если нет мечты, как она может сбыться?»^[24]

Странно, но я всегда вспоминаю эту песню, когда думаю о том дне, когда мы нашли ее. Я знаю много песен из старых мюзиклов, возможно, потому, что именно они обычно звучали в доме престарелых, когда мы навещали папу. Это было уже после того, как мама наконец сдалась и признала, что не может приглядывать за ним как следует.

Я повидал немало ужасов, но именно тот день, когда моего отца уничтожила болезнь Альцгеймера, — еще до того, как он достиг пенсионного возраста, — заставляет меня просыпаться в холодном поту. Если выбирать между жестокой, внезапной, кровавой смертью и этим… я точно знаю, что бы я выбрал.

Мне было двадцать семь, когда я увидел, как умирает мой отец. Мне было двенадцать лет, одиннадцать месяцев и восемь дней, когда я впервые увидел мертвеца.

Странно, но в каком-то смысле я этого ожидал. С того самого дня, как кто-то напал на отца Мартина. Или с того, когда умер Шон Купер. Или с того момента, когда я увидел первого мелового человечка.

А может, все дело было в том сне.

Мне снилось, что я в лесу. В глухой-глухой чаще. Деревья толпились вокруг, как мрачные старые великаны, и тянули ко мне узловатые скрипучие конечности. Бледный лунный свет сочился сквозь их изогнутые кривые пальцы.

Я стоял на маленькой полянке. Вокруг меня гнили кучи коричневых листьев. Влажный ночной воздух липнул к моей коже и пробирал до костей. На мне была пижама, кроссовки и куртка с капюшоном. Я дрожал от холода, куртка была застегнута до конца. Железный замок касался подбородка.

Все казалось реальным. Слишком реальным.

Но было еще кое-что. Я чувствовал запах. Болезненно-сладкий и в то же время горький. Он терзал мой нос и комом застревал в горле. Однажды мы наткнулись на мертвого барсука в лесу. Он разлагался, в нем поселились лягушки. И вот тогда ощущался точно такой же запах.

Я сразу все понял. Прошло уже почти три месяца с того несчастного случая. Он долго пролежал под землей. В твердом блестящем гробу, пока извивающиеся коричневые черви ползали по его размягченной плоти и проедали путь внутрь…

Я обернулся. Шон Купер, а точнее, то, что от него осталось, улыбался мне растрескавшимися гнилыми губами, под которыми виднелся ряд белых зубов, торчавших из черных прогнивших десен.

— Привет, говноед.

Там, где должны быть его глаза, теперь зияли две черные дыры. Хотя они не были совсем пустыми. Я видел, как внутри что-то шевелится. Что-то черное и блестящее бурлило внутри его головы и выглядывало из глазниц.

— Что я здесь делаю?

— Ты скажи мне, говноед.

— Я не знаю. Я не знаю, почему я здесь. И почему ты здесь.