Memento
Шрифт:
— Михал Отава, вы меня вообще слышите? Может, соблаговолите сказать, о ком из писателей, которых мы прошли за последний месяц, у вас есть хоть малейшее представление?
Когда-то мне нравился Хемингуэй, вспоминает Михал. Как давно это было.
— О Хемингуэе.
— Вероятно, вы не обратили внимания, что в этом году мы изучаем чешскую литературу?
Класс взорвался хохотом. Идиоты. Училка довольна собственным остроумием. Очередная двойка. Я уже не успеваю их считать.
Доползти бы домой, свалиться на диван и дотянуть до утра. Еще два дня. Я мертвый. Ничто не может меня пробудить… Только
Но как?
Как угодно.
— К тебе пришли, Михал. Только сначала будь добр объяснить, кто это?
Первые две относительно нормальные фразы после возвращения из вытрезвителя.
Ева!
Отец остался в прихожей. На стрёме.
— Привет! — Господи, только бы она себя не выдала. — Это из нашего класса, пап.
К счастью, Ева не под балдой. На ответ хватило и двух секунд.
— Привет. Я пришла узнать, что нам задали по чешскому. Я болела, а завтра пойду в школу.
По чешскому? — Какое счастье, что дома пока не знают о той двойке. — Конечно, проходи.
— Не надо переобуваться, — останавливает отец, когда гостья безуспешно пытается стянуть сапог.
— Что с тобой? — шепчет Ева, едва оказывается в комнате Михала.
— Ничего. Вытрезвитель.
— Попался?
— Вот тут на сто тридцать шестой странице, упражнение 3 «б», — на всякий случай громко говорит Михал.
И кивает Еве.
— Что ты там сказал? — шепчет Ева.
— Купил сам не знаю у кого.
— И все?
Он кивает.
— А еще задали наизусть любое стихотворение из чешской классики, — добавляет Михал — вдруг отец подслушивает.
— Спасибо, — говорит Ева. — Ну, мне пора.
В соседней комнате отец над газетой словно сфинкс.
— Я провожу Еву до автобуса, пап.
— Это обязательно?
— У нашего дома какой-то тип ошивается.
Торопливо, пока отец не передумал, Михал тащит Еву по ступенькам. На первом этаже сворачивает к подвалам и выходит во двор через дверь с выбитыми стеклами.
Ни души! Он прижимает Еву к стене дома.
— Я влип по самые уши!
— В чем дело?
— Нам надо все бросить!
— Конечно, бросим, когда захотим…
— Нет, сейчас. Пока еще не поздно, Ева. Ты должна быть со мной.
Он прижался к ней, словно тем самым мог защитить от всего и ее, и себя.
— Я не отдам им последнее, что у меня есть, — вдруг ощетинилась Ева.
— Но у тебя есть я, — лихорадочно шептал Михал. — Я люблю тебя. И не хочу, чтобы ты превратилась в наркоманку.
— Не бойся, я все держу под контролем!
— Обещай, что никогда не начнешь колоться!
— Боишься?
— За тебя. Больше у меня никого нет.
— Как дома?
— Тихая семейка. Хуже не бывает. Сбежать бы куда-нибудь, Ева. От всего…
Ева вытащила из кармана пакетик с таблетками.
— Хочешь?
— От Рихарда?
Она кивнула. Михал подставил руку, не успев даже сообразить, что делает. Хоть на минуту избавиться от этой безнадеги.
Выдержать без скандала до каникул!
Дома такой напряг — невмоготу. Сил моих больше нет!
Хоть бы какой-нибудь просвет, чтобы забыть обо всем.
Но ведь у меня есть Ева. Или, вернее, то, что она приносит?
Бесконечная перебранка родителей за закрытыми дверьми кухни. Однако
из ванной все отлично прослушивается. Пластиковые кубики панельных коробок.— Может, лучше вернуть эти билеты?
— Ты что, рехнулась? Всю жизнь мечтала увидеть что-нибудь, кроме своего микрорайона, и вот тебе на!
Это про бесплатные авиабилеты в Канаду. Подарок ЧСА [15] . За верную службу. Скатертью дорога!
— Одного его тут нельзя оставить.
— Как раз наоборот. Пусть докажет, что он мужчина. Неплохо бы ему наконец узнать, каково это самому о себе заботиться. Ни тебе выстиранных носков, ни тебе завтраков в постель, а то привык прийти вечером и сожрать, что положили. Все на тарелочке с голубой каемочкой. Разбаловала ты парня.
15
Чехословацкие авиалинии.
— Он еще ребенок. Да и времени не хватит готовиться к переэкзаменовке.
Если меня к ней допустят, про себя вставляет Михал.
— По крайней мере никто ему не будет мешать. Надо дать парню шанс доказать, что он не слабак. Он ведь неплохой по натуре. Помнишь, как сам скопил на мотоцикл? Мы и не знали ничего. Вот это по-мужски. Так почему теперь должно быть иначе?
Мама молчит.
К счастью, отец мне верит больше, чем тому врачу. Ну, что я только раз попробовал. Но даже если бы он поверил врачу, все равно для него это вопрос воли. А у его сына должна быть сила воли. Он же мужчина! Хоть мать его и разбаловала.
Мама вдруг засомневалась. Посмотреть мир! Сколько раз она видела это во сне. Но есть тут еще одна загвоздка. О ней даже Михал не подозревает. Какой-то смутный страх, а вдруг он и впрямь докажет, что уже стал мужчиной? Разве можно смириться с мыслью, что твой мальчик уже не ребенок. И не принадлежит одной тебе. Впрочем, шансы Михала доказать это практически равны нулю.
— А если снова начнутся загулы? — вздыхает мама.
Она-то хорошо знает, что это не случайность. Просто боится себя выдать, думает Михал. Ни в коем случае не хочет признаться, что дело зашло так далеко.
— Послушай, ему восемнадцать. Я думаю, до него наконец дошло, что если он хочет жить с нами, то должен в конце концов угомониться. А нет — пусть катится на все четыре стороны! Не позволю себя позорить!
— Не то мы делаем, говорю тебе, не то.
— До каких же пор ты будешь подтирать ему попку? Я в его годы сидел в концлагере! Не будешь же ты его всю жизнь стеречь!
Рев дискотеки. Жизнь! Мир! Наш мир!
— Уехали? — улыбается Рихард.
— Наконец-то.
Месяц свободы.
— Сегодня есть что отметить. Тут три стольника.
До конца месяца остается семьсот.
А наши?
— Если ты хоть что-нибудь выкинешь, вспомни, что я тебе обещал! — Отец мрачный, как после моей истории с вытрезвителем. — Вот тебе наконец возможность доказать, что ты взрослый. Так хватай ее за рога! Понял?
Только я хочу доказать это совсем другим. Еве. Ребятам из компании.
Отец хлопает меня по плечу.
Я молча киваю. Последние полгода он все равно не ждет от меня ничего другого.