Memento

Стук в дверь.

Не по-условленному! Пришли за мной? Что, если заложила Ева? В психушке? Или прямо ментам? Скотина!

Он осторожно пополз к дверям. Все равно ведь заглянут через глазок, пронеслось в голове.

За дверью мама! Он вдруг замер, не в силах даже пошевелиться. Стыд и растерянность. По спине потек ледяной пот. Что будет, когда она увидит, на кого я теперь похож? Как живу. Поток причитаний и жалоб. А вернее всего — слезы.

Новый звонок.

Очередное развлечение для соседей. После оглушительной музыки и наркоманов, лезущих в квартиру, стоящих на лестнице, засовывающих спички в замок, чтобы попасть в подъезд даже ночью, еще и небольшой семейный скандальчик.

— Открой, я знаю, ты дома, слышишь?

Михал отворил дверь и прислонился к стене.

— Михал! — Он увидел, как мать набрала воздуха и вытаращила глаза. Сохранить самообладание оказалось выше ее сил.

— Почему ты не дал о себе знать?

Действительно, почему? Чтобы ты смотрела на это день за днем? И каждую ночь рыдала, уткнувшись в подушку?

Он пожал плечами.

— Мне написала Ева.

Ева! Ну, сволочь. Сообразила-таки, что один я тут сдохну. Последнее, что могла для меня сделать? Подыскала няньку. Хорошо хоть, не милиционеров.

— Я принесла поесть, — нарушила мать мучительную паузу.

— Спасибо, мам, — буркнул он, беспомощно наблюдая, как она входит в комнату. Направилась к окну и открыла его. Вонь? Только вдохнув свежего воздуха, мать отважилась хорошенько осмотреться.

Сейчас начнется. Михал приготовился к родительской проповеди.

Две-три секунды тишины.

Или убеждает сама себя, что меня надо пощадить, хотя бы на первых порах?

— Тебе надо вымыть голову. А то волосы жирные, — наконец решается мать.

Михал чуть не рассмеялся. Сообщеньице, как с того света.

— У тебя есть шампунь? — с серьезным видом спросила мать.

Он покачал головой.

— Я завтра принесу.

Завтра, послезавтра, послепослезавтра… Образцовая ежедневная опека. До полного умопомрачения. Неужели она еще не поняла, что мой случай безнадежный? Конечно, поняла. Уже не предлагает переехать домой. Даже она не хочет моего возвращения. Разве что ради душевного спокойствия возьмет оставшиеся два дня за свой счет.

А чего еще я жду от нее? Разумеется, ничего. Остались считанные дни, мам. От долгого стояния снова жутко разболелась нога. Он опустился на матрац, хотя знал, что последует очередная серия вопросов.

Мать отреагировала моментально:

— Что с тобой?

— Ничего, — невнятно пробурчал он.

— А эта повязка? — Она заметила кусок когда-то белого, теперь уже грязно-серого бинта, выглядывающего из-под джинсов.

— Ничего, просто оцарапался.

— От такой грязи еще нарывать начнет.

Уже, мама.

— Завтра принесу бинт.

— Да есть у меня, — попробовал соврать Михал. — Все будет нормально.

— Гм… — Она повернулась к плите. — Я принесла тебе жареной свинины. Хоть поешь по-человечески.

Пронесло, слава богу, не стала разглядывать, что под повязкой. А если завтра захочет перевязать меня новым, чистым бинтом?

— Ты нашел работу?

Не может без допроса. Правда, очень осторожного, не как раньше.

— Ищу, — ответил он.

Только куда меня возьмут с такой ногой. Нормальному человеку тут же оформили бы больничный… Да, но нормальный человек не боится идти к врачу.

— Есть у меня на примете одно место, — издалека начала мать. — Работа не сложная, чисто, спокойно…

Но мне-то надо совсем другого, а не спокойствия, ежедневной еды в кастрюльке, изредка шампуня, мыла, бинтов. Ты ведь отлично знаешь чего. Просто притворяешься недогадливой. Для верности даже не хочешь глядеть на эту мою гниющую ногу. Если ты и вправду ничего не заметила, оставила бы хоть немного денег. Боишься. Слишком хорошо знаешь, чего бы я накупил на твои деньги в аптеке. Но ведь можно и по-другому. Выдержать твой визит до конца. С невинным видом. Потом одеться, обуться, выползти из дома, обойти пару мест, где тусуются наши, кто уже летает. Или хочет летать. Вот тебе и бабки на сырье. На мой товар всегда найдутся покупатели, мамочка. Так чего мы друг другу морочим голову?

Случай? Или она тоже шла в этот бар?

— Ева!

Никаких галлюцинаций. Моя любимая из плоти и крови. В глазах испуг… Вот, значит, как она лечится!

В нем вдруг проснулась вся злость, накопившаяся за последний месяц.

— Свистелка поганая! Шлюха! Связался с тобой на свою голову! — выкрикнул он.

— Я не могу больше, Михал… — Сумка поднята, как щит от ударов. — Я завязываю!

— Да тебе в жизни не суметь! Ты самая примитивная наркошка. Торчок. Как и я! — кричал он.

— Нет.

Михал набросился на нее. Вырвал из рук сумку, не отдавая отчета, что собирается делать. Врезать ей пару оплеух? Или кулаком в челюсть? Обнять? Упасть на колени и скулить, чтобы так не бросала? Главное, увидеть ее глаза! Про больную ногу он и не вспоминал.

— Оставь меня! Оставь, слышишь! — Ева рванулась к сумке. — Отдай! — Она размахнулась, изо всей силы ударила Михала кулаком в грудь, а левой рукой вцепилась в сумку.

Какие-то прохожие с удивлением остановились, наблюдая за странной парочкой.

Ах вот оно что, осенило Михала. Он оттолкнул Еву. Вернее, хотел оттолкнуть. А получилось, отшвырнул к стене дома, так что она ударилась затылком. Ева съехала спиной по штукатурке и осталась сидеть на корточках.

— Дай сюда, трус, — всхлипнула она. Снова слезы!

Сколько их она уже выплакала из-за меня? Из-за меня? Скорее всего, из-за этого… Он открыл сумку. Ну, конечно! Потому она так и дралась за нее. Внутри пузырек с коричнево-фиолетовой жидкостью. И шприц.

— Завязываешь, значит? Вот с этим? — прошипел Михал.

— Это последний. Понимаешь? Последний! — Она неожиданно рванулась к пузырьку.

В последний момент Михал успел отскочить. Ева пролетела через тротуар и ткнулась в кузов подъехавшего автомобиля.

Сколько же она в себя напихала, подумал Михал. Сколько таких вот последних доз?

Ева с ненавистью обернулась.

— Я не хочу кончить как ты! Жалкий торчок, лучше без ног останешься, чем бросишь! — закричала она, забыв про все.

— Брешешь! Просто нашла другого, кто дает тебе больше меня. А за что? — Он стиснул ее плечи. Плевать на стайку зевак. — Отвечай, за что?