Мемуары генерала барона де Марбо

Я нашел полковника де Ла Нугареда замечательным человеком, образованным, способным, но подагра настолько состарила его раньше времени, что он едва мог держаться на лошади и постоянно перемещался в коляске — способ передвижения, мало подходящий для командира полка легкой кавалерии. Он принял меня наилучшим образом, объяснил мне свое положение и ознакомил с причинами, удерживающими его в полку. После этого он сообщил мне содержание письма, которым граф Лобау информировал его о мотивах, имевшихся у императора для моего назначения в его полк. Г-н де Ла Нугаред совсем не был обижен этим, напротив, видел здесь дополнительную милость императора и получал надежду в ближайшем будущем получить чин генерала или командира жандармского корпуса. Он надеялся с моей помощью провести хотя бы часть кампании и получить то, на что рассчитывал, при первой же встрече с императором. Чтобы дать мне возможность иметь право на командование, которое не совсем соответствовало моему чину, полковник собрал всех офицеров и в их присутствии временно передал мне все свои обязанности, вплоть до своего полного выздоровления, предписывая каждому подчиняться мне, не обращаясь к нему самому, чьи недуги столь часто делали для полковника невозможным следование за полком в достаточной для личного командования близости. Был отдан соответствующий приказ, и, еще не имея чина, я фактически с этого дня становился командиром, и полк вскорости привык считать меня своим настоящим полковником.

Начиная с того времени мне пришлось командовать многими кавалерийскими полками, как в качестве полковника, так и в качестве генерала. Долгое время я был инспектором кавалерии и заявляю, что хотя я, возможно, и видел какие-то полки, равные 23-му по царящему в них порядку, но не было полка, превосходившего в этом отношении 23-й конно-егерский. Дело не в том, что в этом полку выделялись бы несколько фигур, обладавших высочайшими достоинствами, подобных тем, какие я знал и в других частях. Но, если в 23-м полку и не было ни одного человека, обладавшего какой-то выдающейся способностью, все его воины, без исключения, оказывались на высоте поставленных перед ними задач. Здесь не было вершин, но не было и слабых мест; все казались равноценны как по своим достоинствам, так и по старанию. Все офицеры, умные и достаточно образованные, отличались прекрасным поведением и жили как истинные братья по оружию. То же относилось и к младшим офицерам, а поскольку рядовые кавалеристы следовали этому хорошему примеру, среди них царило полное согласие. Почти все они оказались бывалыми солдатами, участвовавшими в сражениях при Аустерлице, Иене, Фридланде, Ваграме. Большинство из них в соответствии с годами, проведенными на службе, носили тройные или, как самое меньшее, двойные шевроны; тех, кто имел лишь один шеврон, насчитывалось очень немного. Люди были великолепны. Они происходили из Нормандии, Эльзаса, Лотарингии и Франш-Кон-те — провинций, известных своим воинским духом и любовью к лошадям. Рост и физическая сила этих конных егерей были замечены генералом Бурсье, ответственным за пополнение конским составом, и он дал 23-му полку более рослых и крепких лошадей, чем остальной легкой кавалерии. Этот полк называли «карабинерами легкой кавалерии». Пребывание в течение нескольких лет в плодородной Германии привело людей и лошадей в отличное состояние, и, когда я принял командование этим полком, в нем насчитывалось свыше тысячи хорошо дисциплинированных воинов, всегда спокойных и молчаливых, особенно лицом к лицу с врагом.

У меня еще не было собственной верховой лошади. Поэтому я отправился из Штральзунда на остров Рюген, где разводят прекрасных лошадей. Я купил их несколько и приобрел других в Ростоке, так что у меня получилась конюшня из семи хороших животных. Это не было слишком много, поскольку война с Россией представлялась неминуемой. Уже летом 1811 года я предчувствовал ее, увидав множество бывалых солдат, которых император переводил из полков в Италии для укрепления своей Старой гвардии. Только что предпринятая мною поездка в Париж еще больше усилила мои предчувствия. Сначала это были просто легкие слухи о разрыве, быстро распространившиеся среди зимних празднеств и развлечений, и слухи эти начали повторяться, постоянно усиливаясь. Наконец слухи стали подтверждаться и превратились почти в уверенность после одного из событий, о котором я должен рассказать, поскольку оно имело очень большой отклик в Европе.

У императора Александра был друг детства, молодой русский аристократ по фамилии Чернышев, которого царь очень любил и кого, взойдя на трон, сделал своим адъютантом. Уже в 1809 году, когда Александр, тогда бывший союзником Наполеона, скорее делал вид, что воюет против Австрии, мы увидели приехавшего в Вену полковника графа Чернышева'. Его официальная миссия состояла в поддержании связей между Наполеоном и Александром, но тайная его цель состояла в том, чтобы сообщать своему государю о наших успехах и неудачах, дабы тот мог укрепить или разорвать свой союз с Францией в зависимости от обстоятельств.

Любимец Александра был как нельзя лучше принят Наполеоном, которого он не покидал во время парадов и смотров, предшествовавших сражению при Эсслинге. Но когда в этом кровавом сражении успех изменил нам и ядра градом посыпались на императорский командный пункт, господин Чернышев быстренько поскакал назад, вновь проехал по мостам через Дунай и спрятался от опасности в Шенбруннском дворце, а не следующий день после битвы продолжил путь в Петербург, без сомнения, с целью сообщить о нашей неудаче. Наполеон счел этот поступок крайне предосудительным, и из его уст раздались злые насмешки по поводу храбрости русского полковника. Однако, после заключения мира с Австрией, г-н Чернышев очень часто приезжал в Париж, где провел часть 1810 года и весь 1811 год. Он был красив, галантен, умел хорошо скрывать свои чувства и обладал изысканной вежливостью. Положение адъютанта русского императора ввело его не только ко двору, но и в салоны высшего общества, где он никогда не говорил о политике. Казалось, он поглощен лишь ухаживанием за дамами, у которых имел большой успех. Но к концу 1811 года, когда слухи о войне возобновились, парижская полиция получила сведения о том, что г-н русский полковник, притворяясь занятым только собственными удовольствиями, ведет интриги, подозрительные в политическом отношении. Полиция начала внимательно следить за ним и вскоре удостоверилась в том, что Чернышев часто видится с г-ном X, служащим военного министерства, которому специально поручено составлять отчеты, представляемые каждые десять дней Наполеону о личном составе и обеспечении всех его вооруженных сил². Мало того, г-на Чернышева видели прогуливавшим- ⁹⁸ ся после полуночи с французским чиновником в самых темных местах Елисейских Полей, а кроме того, его не раз замечали пробиравшимся в самой простой одежде в квартиру г-на X, где Чернышев проводил какое-то время.

Столь близкая дружба такого высокопоставленного лица с мелким служащим военного ведомства была неопровержимым доказательством того, что первый из этих людей подкупал второго ради выдачи ему государственных секретов. Поэтому император, возмущенный злоупотреблением со стороны русского полковника его служебным положением во имя противоправных действий, приказал арестовать Чернышева. Однако тот, предупрежденный, как утверждают, какой-то женщиной, сейчас же покинул Париж и, прибыв на ближайшую заставу, свернул с пути к соседнему перегону из опасения быть застигнутым курьером, затем поехал самыми малопроезжими дорогами и добрался до границы на Рейне, минуя Майнц и Кёльн, куда по телеграфу уже был передан приказ схватить его. Что до мелкого служащего, то он был арестован в тот самый момент, когда пересчитывал сумму в 300 тысяч франков банковскими билетами, полученную за свое предательство! Вынужденный очевидностью признать свое преступление, он сообщил, что еще один служащий военного ведомства также продал различные сведения русскому полковнику. Второго виновного также арестовали, их обоих судили, приговорили к смерти и расстреляли!⁹⁸ Они умерли, проклиная г-на Чернышева. Они обвиняли Чернышева в том, что он являлся в их жилища, чтобы соблазнять их грудой золота, которую он непрерывно увеличивал, видя их колебания. Император приказал напечатать во всех французских газетах весьма резкую статью против г-на Чернышева, добавив к ней замечания, которые, даже не будучи прямыми, должны были сильно задеть русского императора, поскольку напоминали, что Александр так и оставил безнаказанными убийц своего отца, Павла I.

После подобного происшествия стало более невозможно сомневаться в войне, и, хотя она и не была объявлена, военные приготовления открыто велись обеими сторонами. Поведение г-на Чернышева вслух осуждалось всеми, тем не менее нашлись и такие люди, особенно среди дипломатов, кто тайно одобрял его, основывая свое мнение на знаменитой латинской пословице: «8а1ш ра!пае, рпта 1ех» («Интересы государства важнее закона»). По этому поводу они вспоминали малоизвестную историю, рассказанную мне маршалом Ланном, якобы доказывающую, что, справедливо наказывая французов, продававших врагам секреты своей родины, Наполеон развращал в других странах служащих, которые могли бы предоставить ему сведения, особенно полезные для военных целей.

Итак, в 1809 году в Вене маршал Ланн рассказал мне, что в тот момент, когда военные действия готовы были разразиться между Францией и Австрией, эрцгерцог Карл был предупрежден анонимным посланием, что якобы один из генералов, кого Карл очень высоко ценил и кого только что сделал заместителем своего начальника штаба, продался послу Франции, генералу Андреосси, с которым на протяжении ночи имел частые встречи в уединенном доме в пригороде. В послании был указан номер этого дома. Эрцгерцог Карл настолько уважал своего генерала, что, сочтя низкой клеветой обвинение, высказанное против того неизвестным, не осмелившимся даже назвать свое имя, не принял никаких мер, чтобы выяснить истину. Посол Франции уже обратился за своими паспортами и должен был покинуть Вену через 48 часов, когда второе анонимное послание сообщило эрцгерцогу, что его заместитель начальника штаба, поработав в одиночестве в своем кабинете, где находились сведения о состоянии армии, должен был следующей ночью иметь последнюю беседу с генералом Андреосси. Желая избавиться от подозрений, касавшихся столь дорогого ему офицера и которые могли бы сохраниться у эрцгерцога вопреки его воле, Карл решил сам убедиться в невиновности своего генерала. С этой целью он оделся в самое простое штатское платье и в сопровождении одного лишь адъютанта стал прогуливаться после полуночи в самой темной части переулка, где находился указанный дом. После недолгого ожидания принц Карл и его адъютант заметили человека, в котором, несмотря на то что он был переодет, с огорчением узнали заместителя начальника штаба австрийской армии. Дверь по сигналу открылась перед ним. Спустя несколько мгновений таким же путем вошел генерал Андреосси. Встреча продолжалась несколько часов. В течение этого времени эрцгерцог, неспособный более сомневаться в предательстве заместителя своего начальника штаба, терпеливо оставался перед домом. Когда наконец дверь вновь отворилась, чтобы выпустить генерала Андреосси и австрийского генерала, выходивших вместе, они оказались лицом к лицу с Карлом. Он очень громко произнес: «Здравствуйте, господин французский посол!» И, не соблаговолив обратиться с упреками к заместителю своего начальника штаба, ограничился тем, что направил на него свет своего потайного фонаря! Но менее сдержанный адъютант ударил этого несчастного по плечу со словами: «Вот этот низкий предатель, ваша светлость, он завтра же будет разжалован!»

Посол Андреосси удалился, не проронив ни слова. Австрийский же генерал, видя, что захвачен с поличным, и заранее представляя себе ожидающую его судьбу, вернулся домой и застрелился. Об этом трагическом эпизоде, тщательно скрывавшемся австрийским правительством, мало кто знал. Было объявлено, что заместитель начальника штаба скончался от сильного апоплексического удара. Кажется, он получил от французского посла два миллиона.

Что касается истории с полковником Чернышевым, то в ней была некая странность: дело в том, что в момент, когда Наполеон жаловался на недостойные методы, использованные адъютантом императора Александра для овладения описаниями дислокации наших армий, французский посол в Санкт-Петербурге генерал Лористон купил не только самые достоверные сведения о размещении и численности русской армии, но и несколько гравировальных медных досок, служивших для напечатания громадной карты московской империи! Несмотря на огромные трудности, вставшие при перевозке этой массы тяжелого металла, предательство было настолько хорошо организовано и столь дорого оплачено, что гравировальные доски, взятые из архивов русского правительства, были перевезены из Санкт-Петербурга во Францию так, что их исчезновение не было обнаружено ни полицией, ни таможнями! Как только доски прибыли в Париж, военное министерство распорядилось напечатать эту прекрасную карту, после замены русских букв на латинские в названиях населенных пунктов и рек; по одному экземпляру карты император приказал отправить всем генералам и командирам полков легкой кавалерии. В этом качестве я и получил один такой экземпляр, который мне не без труда удалось сохранить во время отступления, поскольку карта была-свернута в большой рулон. На карте изображена вся Россия, даже Сибирь и Камчатка, что сильно смешило получивших ее. Очень немногие привезли карту обратно, у меня осталась моя.

Глава

Война становится неизбежной. — Предупреждения, сделанные Наполеону. — Императорский двор в Дрездене. — Недостаток в расположении армии

и отдельных корпусов

Основной причиной, толкавшей императора к началу войны с Россией, было желание заставить ее выполнять Тильзитский мирный договор 1807 года. Согласно этому договору, император Александр обязывался закрыть все порты своих владений для Англии — это выполнялось лишь весьма приблизительным образом. Наполеон имел основание думать, что разорит англичан — нацию, главным образом занятую производством товаров и торговлей, — если ему удастся разрушить их торговлю с континентальной Европой. Однако выполнение этого грандиозного плана наталкивалось на такие трудности, что старая Франция, оставаясь в одиночестве, в действительности подвергалась торговым ограничениям, а «лицензии», о которых я уже говорил выше, пробивали значительные бреши в Континентальной блокаде. Хотя система этой блокады и была установлена императорским декретом в Италии, Германии и в Иллирийских провинциях, там ее применение оказалось лишь весьма иллюзорным, как из-за большой протяженности береговой линии, так и из-за попустительства и недостатка контроля со стороны тех, кто управлял этими обширными областями. Так что, отвечая на высказываемые со стороны Франции требования запретить все торговые связи с Англией, русский император отмечал, что исключения из правил Континентальной блокады были общими почти для всей Европы. Но истинная причина отказа, которым Александр отвечал на требования Наполеона, заключалась в его опасении быть убитым, подобно собственному отцу, императору Павлу, которого упрекали в том, что он ранил национальное самолюбие русских, став союзником Франции, и в том, что он разрушил русскую торговлю, объявив войну Англии. Впрочем, Александр начинал понимать, что уже оттолкнул от себя умы, выражая Наполеону почтение и дружбу при встречах в Эрфурте и Тильзите. Теперь ему следовало опасаться нанести им новую обиду прекращением любой торговли с Англией: ведь это был единственный рынок, куда русские помещики могли вывозить и продавать сырье из своих необъятных имений, чтобы продолжать свой паразитически-роскошный образ жизни. Смерть Павла I хорошо показала, каким опасностям подвергается русский император, принимая подобные решения. Александр должен был бояться еще сильнее, поскольку все еще видел возле себя офицеров, окружавших его отца. К их числу принадлежал Беннигсен, начальник его штаба.

Наполеон недостаточно принимал во внимание трудности этой ситуации, угрожая Александру войной, если тот не выполнит его желаний. Однако, узнав о понесенных в Испании и Португалии потерях и неудачах, он, казалось, начал колебаться перед необходимостью ввязаться в войну, в исходе которой он отнюдь не был уверен. Я знаю от генерала Бертрана, как на острове Святой Елены Наполеон часто повторял, что сначала единственной его мыслью было напугать императора Александра, чтобы заставить его соблюдать мирный договор: «Мы, — говорил он, — были подобны двум бойцам одинаковой силы, которые выглядят готовыми схватиться врукопашную, но не желают этого и угрожаю!' друг другу взглядом и оружием, наступая мелкими шажками, причем каждый надеется, что его противник отступит, испугавшись наткнуться на шпагу!» Однако сравнение императора неточно, поскольку за спиной у одного из этих бойцов была бездонная пропасть, готовая поглотить его при первом же шаге назад. Поставленный таким образом между перспективой позорной смерти и необходимостью сражаться, имея шансы на успех, он должен был принять это последнее решение. Таково было положение Александра, еще более усложнявшееся маневрами, предпринимавшимися англичанином Вильсоном по отношению к генералу Бенни г сену и его штабными офицерами.