Мемуары сорокалетнего

А вот теперь рассмотрим книжечки. Ах, какую эта хлопотунья собрала библиотеку, как отсвечивают золотом корешки! А он разве против? Ничуть! Любит, голубушка, читать «Королеву Марго» и «Графа Монте-Кристо» — читай. Пушкина — полное академическое собрание сочинений. Хотя Олечка Пушкина и не читает, но он, Володя, с Александром Сергеевичем ссориться не собирается. Детективы, «Библиотека приключений»— пусть будут, он и сам не против. Но «Волшебная гора», но «По направлению к Свану»? Он сам самостоятельно смог прочесть по две страницы в каждой книжке, Олечка и через одну не продерется. От человека никто не требует универсальных знаний и вкуса. Хирург не обязан работать с паяльной лампой. Умение читать — это еще не значит понимать. Это разные специальности. Когда-нибудь, заявляет Олечка, будет читать Наташка. Какие мы хорошие родители! Какие заботливые, какие интеллектуальные! Как нынче возвышенны и образованны! Вот пускай в свое время Наташка, если ей приспичит, и добывает своего Томаса Манна; и он, Володя, не поленится, пойдет к книжному шкафу, распухшему, как жаба, от книжного дефицита, и посмотрит фамилию какого-нибудь мудреного автора — эрудицию надо освежать. Вот пусть она и добывает своего Марселя Пруста с рук, берет в библиотеке или, на худой конец, выменивает одного Марселя Пруста на пять Дюма. Интеллектуальные запросы собственного ребенка для него, Володи, святы. Мода на «Королеву Марго» в ближайшие двадцать лет вряд ли пройдет, а мать, Олечка, для ребенка на любые жертвы решится. Отдаст любимые книжки.

Володя снова садится в кресло, вытягивает поудобнее свои накачанные ноги лыжника и размышляет.

С этим надо кончать. Он давно уже почувствовал, что «семейная лодка» дает крен. Но он совершенно не собирается менять судно и знакомый фарватер. Он залатает все на ходу, так сказать, в штормовых, авральных условиях. Но куда это годится, что жизнь, время уходят на какую-то ерунду, тряпки, стекляшки, деревяшки? Сегодняшний ломбард его доконал. Взбесилась баба…

Олечка просила его уже две недели, как только на улице стало тепло и все из зимних меховых вещей перебрались в плащики: «Соломин, пора съездить сдать шубу на хранение». — «Освобожусь, станет на работе посвободнее — съездим. У нас сейчас месячник по безопасности движения». — «Вовочка, в жару мех портится. К дорогим вещам надо относиться бережливо. — И тут же подсластила пилюлю: — Я же помню, что ты мне шубу купил, когда выиграл первенство три года назад». — «Хорошо. Сразу же после моего дня рождения — поедем».

В конце апреля они всегда широко праздновали его день рождения. У Володи здесь была какая-то магия. Это началось еще с того времени, когда он впервые попал в команду, в сборную, еще юниорскую. Они были в Сыктывкаре, и тренер заметил, что в автобусе, в котором они ехали на тренировку, Володя сидит на заднем сиденье грустный и неприкаянный. Тренер Сергей Константинович знал, что эти мальчишки, оторванные от семей и дома, иногда киснут и хандрят от своей тяжелой не по годам жизни. Отчего хандрят? Как правило, не определишь. Но здесь дотошный тренер вспомнил, что у Володи Соломина сегодня день рождения. Мать в этот день, наверное, печет ему пирог с яйцами и луком или открывает непочатую банку с земляничным вареньем. Сергей Константинович привык быть нянькой, исповедником, врачом, ходатаем по делам, репетитором, отцом для своих рано возмужавших молодцов. Вечером, когда команда пришла на ужин, столы были сдвинуты вместе, а на них стояли лимонад, напиток «Байкал», огромный торт с надписью и три бутылки шампанского на пятнадцать человек. Сергей Константинович считал, что в спорте «сухой закон» надо вводить не директивно, а через сознание — нечего тренеру запрещать, каждый спортсмен должен запрещать себе сам. На следующий день Володя Соломин выиграл первенство республики среди юниоров. День рождения и победа как-то связались в его сознании.

И теперь, где бы он ни был, Володя справляет свой день рождения, шумно справляет.

Народу позвали много. Бывших товарищей по команде, а теперь просто друзей, наверное, на всю жизнь. Есть им что вспомнить, о чем поговорить. Молодость прошла Друг у друга на глазах. Многие из приглашенных парней раньше были знаменитыми спортсменами, чемпионами страны, олимпиад, чьи портреты печатались в газетах. Но все это уже отлетело: возраст. Одни перешли на тренерскую работу, другие закончили техникумы, институты. И сейчас у всех самое трудное время — новая притирка к жизни. Это раньше, во времена их спортивной славы, все давалось легко — и квартирки, и машины заработаны были, конечно, заслуженно, — а теперь стало посложнее, горбушкой надо потягивать, весь свой жизненный ритм перестраивать. Володя раньше всех смекнул, что счастливая полоса не вечна, и как только после армии устроился в ГАИ, работу эту, несмотря на самые большие спортивные успехи, не бросал. У него перестройка жизни после большого спорта прошла легче, чем у других.

В общем, потолковали за столом ребята. По былой спортивной привычке вина пили немного, пожевали именинного пирога, который мастерица Олечка испекла собственноручно, и разошлись с легкой душой, с хорошим настроением.

После ухода гостей, пока Олечка убиралась в комнате, Володя перемыл быстро посуду, составил все в сушилку над раковиной, разделся и лег в постель.

Настроение у него было хорошее, друзьям день рождения понравился. Олечка расстаралась, стол убрала богато и красиво, на закуску и вино не поскупилась. Молодец хозяйка. Дома у нее все блестит, ребенок ухоженный, простыни всегда чистые, хрустят. Вот он все сделал и лег отдыхать, а она еще хлопочет.

Володя минут двадцать помечтал, ожидая Олечку, а потом встал и, как был, в одних трусах, босой, пошлепал разыскивать жену.

Олечка на кухне заново перемывала посуду. Каждую тарелку она мыла мылом, вытирала до блеска мягким полотенцем, ставила посуду стопочкой, прокладывая, как в магазине при покупке, небольшие бумажки. Сервиз, правда, у них был хороший, дорогой, английский, еще на свадьбу им Володиными друзьями подаренный. Олечка полагала, что так сервиз сохранится лучше: рисунок в серванте не трется при всяких вибрациях и трясках. Бог с ней, с ее причудами, это ее дело.

Володя подошел к Олечке и обнял ее, повернул счастливо к себе:

— Будет тебе, Оля. Все-таки сегодня мой день. Завтра домоешь.

— Прекрати, Соломин, — смеясь, отбивалась от него Олечка мокрыми руками. — Взрослым тебе пора становиться. А у тебя на уме одно мальчишество. Видишь, я занята… — И тут какое-то неясное, но злое и неприкаянное чувство возникло в душе у Володи: «Вот черт, из всего делает предмет торговли. Стекляшки совсем заморочили бабе голову». Но он подавил в себе эти мысли. Ни слова не говоря, повернулся и пошел в спальню.

Олечка разбудила Володю пораньше; солнце через шторы светило вполсилы, косо; Володя спросонья, еще не открывая глаз, потянулся к Олечке, но она, подставив ему под подбородок остренький локоток, вывернулась, вскочила с кровати, отвернула шторы:

— А ну, марш бриться, Соломин! Давай, давай, Соломин, не ворчи. Ты обещал отвезти меня утром в ломбард?

Недовольный Володя поплелся бриться. Когда он вышел из ванной комнаты, Олечка уже растолкала Наташку на сорок минут раньше обычного времени. Чайник на кухне кипел, шипела яичница.

Володя быстро оделся. Наташке сполоснули мордашку, но все равно она сидела со своим капроновым бантом в волосах заспанная, молоко пила без всякого аппетита.

Володя хотел было немножко потискать, растормошить дочку, и она сонненько, ласково прислонилась к его плечу. Но Олечка и тут шикнула на их возню и навела надлежащий порядок.

После завтрака по еще полупустому от транспорта городу забросили Наташку на машине в детский садик, и опять Олечка не дала отцу как следует проститься с дочкой, Володя только успел чмокнуть Наташку в бархатистую щечку и погнал в ломбард.

Они приехали одними из первых, почти к открытию, но народ уже запустили, и два больших зала были полны. Володя поразился: сколько, оказывается, народу пользуются этим заведением, оставшимся в наследство от прошлого. К удивлению Володи, Олечка быстро ориентировалась в толпе, в обилии разных прилавков. Смело прокладывая себе дорогу узлом из марли, в который была завязана ее шуба, она успокаивала деликатничающего Володю:

— Эти все сдают вещи в заклад, а у нас — другое.

Наконец они добрались до прилавка, где принимали меха. Здесь Олечка энергично всех оттеснила: