Men from the Boys, или Мальчики и мужчины
Шрифт:
— Что?
— Почему ты такой сердитый? — спросила она.
— Потому что он никогда не был для тебя важнее всех, — сказал я. — Неважно, что еще происходило. Новый мужчина, новая работа, новая жизнь. Он должен был быть для тебя на первом месте. А он не был.
Смешок.
— А для тебя он был на первом месте, когда ты был на первом месте для этой шлюшки с твоей работы?
— Всего одна ночь, Джина.
— Одна ночь — это немало. — Она покачала головой и стала смотреть на разноцветные баржи. — Не делай вид, что ты — святой мученик, Гарри. Ты трахал все, что движется.
Ну да.
Теперь это клеймо навсегда.
После
— Они останавливают даже старушек, этих божьих одуванчиков, — говорил я.
Марти скорчил гримасу.
— Они останавливают бабулек — божьих одуванчиков, но почему-то не останавливают парней, похожих на Осаму бен Ладена.
Я горько рассмеялся:
— А то, что они не дают пронести на борт маникюрные ножницы, мотивируя это тем, что ты проберешься в кабину пилотов и быстренько сделаешь летчику педикюр?
Марти захохотал, потешаясь над идиотизмом этого вшивого современного мира.
— Они не дают пронести на борт маникюрные ножницы, зато втюхают тебе бутылку бормотухи в дьюти-фри — и никто и глазом не моргнет.
— А ты бы предпочел, чтобы тебя чем зарезали? — поинтересовался я. — Изящными маникюрными ножницами или отбитым горлышком от бутылки «Джонни Уокер блю лейбл»?
— Дай-ка подумать. — Марти принял глубокомысленный вид, раскачиваясь на стуле. — Может, стоит записать? Мне нравится и то и другое.
— И так вспомнишь, — утешил я.
Марти окинул взглядом коридор. Джош ушел домой. Звукооператоры тоже ушли. Но сквозь большое стеклянное окно мы увидели, что нас разглядывает какой-то молодой парень в очках. У него была прическа в стиле рокабилли, и волосы стояли, как плавник акулы.
Я его не узнал. Это и есть Би-би-си. Здесь всегда полно юных выпускников Оксфорда и Кембриджа, стоящих в очереди, чтобы принести нам сосиску в тесте.
— Хочешь стакан чая? — спросил Марти и указал парню на киоск, изобразив скрещенными руками букву «т» [10] .
Парень в очках и с акульей челкой продолжал смотреть на нас. Марти нетерпеливо ударил верхушкой буквы «т» о ее ножку. Болван по ту сторону стекла слабо улыбнулся, покачав головой. Он поднял руку — пожалуйста, подождите, о великий, — и проник к нам. Его щеки полыхали румянцем.
— Короче, жирный урод, — рявкнул ему Марти, вскинув ноги на стол. — Ты уже не в лодке на реке Кэм. И не на лужайке вместе с хулиганами из «Буллингдон клаб», попивая «Болянже». — Марти окончил общеобразовательную школу в Кройдоне. — Это реальный мир. Два чая, и побыстрее.
10
Первая буква от «tea» — англ. «чай». (Прим. перев.)
Парень рассмеялся.
— Мне ужасно жаль, — сказал он.
Они все были аристократы. И даже те, кто не был аристократом, подделывались под них.
— Мне следовало представиться, но я не хотел прерывать ваше редакционное совещание.
Он посмотрел на меня так, словно
был в затруднении.— Блант, — сказал он. — Джайлз Блант. Ревизор редакционного совета.
Я пожал ему руку. Она была мягкой и влажной, словно река Кэм. Марти даже не пошевелился.
— И что? — спросил он, и его лицо окаменело. — Причудливый титул делает вас неспособным принести таланту чашку чая?
Воцарилась мертвая тишина. И тут Марти расхохотался. Мы с Блантом тоже улыбнулись, радуясь услышать что-то, нарушающее эту ужасную тишину.
— Вот так и снимают напряжение. — Смеясь, Марти встал и протянул руку.
Он мог расположить к себе любого, если было нужно.
— Нам надо поговорить об «Оплеухе», — отсмеявшись, сказал Блант, вспомнив о своих полномочиях. — Если у вас найдется для меня окошко.
Марти оживленно кивнул.
— Я только возьму пиджак, и отправимся ко мне в офис, — сказал он.
Юноша изумленно взглянул на него.
— Сейчас? — переспросил он, посмотрев на большие старомодные часы. Было уже за полночь.
Мы с Марти переглянулись с улыбкой.
— Сынок, — объяснил он Бланту, — мы работаем не с девяти до пяти.
Мы втроем покинули здание компании и направились к Мейфэр по пустым улицам города, которые я знал всю свою взрослую жизнь. Улицы вокруг, казалось, никогда не менялись. Но я знал, что изменился сам.
— Когда тебе тридцать, ты хочешь быть свободным, — сказал я Марти, пока мы пересекали Беркли-сквер. — Но когда тебе сорок, хочешь кому-нибудь принадлежать.
Марти кивнул.
— Например, маленькая шлюшка из Вильнюса, с которой я познакомился, — загоготал он. — Я был бы не прочь принадлежать ей часок-другой.
Он хлопнул меня по спине и обернулся, чтобы рявкнуть на Бланта, который тащился за нами, не понимая, во что вляпался.
Но я на самом деле верил в это.
Десять лет назад я тосковал о бесконечно свободной жизни, хотя — вернее, потому что — понимал: ее у меня никогда не будет. Но сейчас, когда мне было почти сорок, я хотел семью, корни, хотел быть нужным. И мне казалось, что это нормально. Но Марти был из тех мужчин, кто даже на пороге сорока хочет принадлежать танцовщице из Литвы.
Мы вошли в дверь клуба «Пусси Галор», и молодая женщина в ночной сорочке ухватила Бланта за руку.
— Хочешь повеселиться? — спросила она со странным американским акцентом, куда примешивались нотки бывшего коммунистического ада. — Где ты живешь? Хочешь потанцевать? Или кутнуть? — Она прижалась к нему и доверительно зашептала: — Можем повеселиться у меня…
Блант отшатнулся, словно у нее в руках был пистолет.
— Может быть, позже, — сказал я женщине и взял Бланта под руку, уводя его подальше от жадных глаз у стойки бара.
Марти шел впереди нас. За каждую его руку уцепилась девушка, а менеджер провожал его в ВИП-зону. В его офис.
— Что это за место? — спросил Блант.
Интонация в его голосе превратилась в крепкий коктейль из страха и отвращения.
— Оно не такое, каким кажется, — сказал я. — Ничего похожего. Идемте.
Мы поспешили вниз по лестнице, спускаясь во тьму ада и офиса Марти — уютного ВИП-зальчика, огороженного красным бархатным канатом и вдобавок охраняемого бывшим боксером-тяжеловесом с черным галстуком на шее. Он вежливо поднял канат перед Марти и девочками. Мы тоже юркнули вслед за ним, словно в последнюю спасательную шлюпку на «Титанике».