Менделеев

В конце 1874 года в Петербург приехал, как писали газеты, «очень сильный медиум» француз Бредиф. На его сеансах, при соблюдении всех мер против возможного обмана, происходили совершенные чудеса материализации: из тьмы являлась рука и даже целая человеческая фигура. Правда, несколько раз материализация не удавалась. Например, в том случае, когда на одном из частных вечеров юркий лаборант физического кабинета (и будущий ректор Санкт-Петербургского университета) И. И. Боргман с помощью гальванической цепи лишил руку медиума всякой возможности движения без того, чтобы о том не оповестили звонок и стрелка гальванометра. Как только способ «закрепления» спирита был «упрощен», опыт тотчас же состоялся. Правда, неугомонный Боргман после сеанса закрепил сам себя по «упрощенному» методу и продемонстрировал, как легко он может высвободить руку и производить ею всякие действия. Но это ничуть не убавило славы французского мага. Бутлеров с Аксаковым, естественно, не раз принимали Бредифа в квартире в доме 17 по 8-й линии Васильевского острова. На домашних сеансах приезжей знаменитости присутствовал и Вагнер. То, что он увидел, поразило его настолько, что руки сами собой потянулись к перу и бумаге. Вскоре его впечатления от чудес, показанных Юмом и Бредифом, были опубликованы в журнале «Вестник Европы». Вагнер взволнованно писал о том, как из-за занавески явилась рука некой покойной китаянки Жеке, которую участники сеанса не только видели, но и трогали и даже пожимали. Рука, в свою очередь, схватывала их руки, стремясь утащить зрителей внутрь темного помещения. Сам Вагнер сжимал ее пальцы, ощупывал на них ногти. Особенно впечатлило его, как эта рука пыталась стащить кольцо с пальца Николая Петровича и ощутимо зацепила его ногтем. Статья буквально всколыхнула образованную публику, ведь ее написал серьезный человек, уважаемый профессор университета. В редакцию посыпались письма с просьбой допустить на сеансы Бредифа, а также с требованием их разоблачить. Общественность взволновалась. Интерес к спиритизму рос как на дрожжах.

У Менделеева, который терпеть не мог ничего суеверного и потустороннего, было множество причин выступить против распространения «мистицизма, могущего оторвать многих от здравого взгляда на предметы и усилить суеверие, потому что сложилась гипотеза о духах». Его до глубины души огорчило, что коллега-ученый (Вагнер был очень талантливым зоологом, первооткрывателем педогенеза — бесполого размножения у некоторых насекомых) опубликовал свою статью в литературном журнале, минуя научное сообщество; [38] таким образом, на «газетную арену» был выставлен его чрезвычайно высоко ценимый товарищ, профессор Бутлеров. Он считал: «…если есть в спиритических сеансах проявления новой силы, ничего не сделают для узнания ее те лица, которые станут ждать, сидя за столом, ее движения или, перед занавеской, появления руки».Главное же, с чем Менделеев не мог согласиться, состояло в том, что спириты посягали на его понимание мирового эфира, поскольку, по их представлениям, околоземное и всё прочее пространство было населено «духами» — отпечатками ушедших из жизни людей. Для ученого, ощущавшего загадочную эфирную субстанцию, что называется, на кончиках пальцев, искавшего неуловимые частицы в разреженной газовой среде и уже задумавшего для этого атмосферно-метеорологические исследования, такие представления казались просто возмутительными.

38

Тут, впрочем, вины Вагнера, равно как и Бутлерова с Аксаковым, нет, поскольку они изо всех сил пытались привлечь к спиритизму внимание скептической университетской общественности. Менделеев не мог не знать об этом, однако указывал на этот факт как на непорядок, тем более что в России, кроме университета и академии, существовали и научные общества.

Он обратился в физическое общество с предложением создать комиссию для рассмотрения медиумических явлений, чтобы узнать, «что в них принадлежит к области всем известных естественных явлений, что к вымыслам и галлюцинации, что к числу постыдных обманов и, наконец, не принадлежит ли что-либо к разряду ныне необъяснимых явлений, совершающихся по неизвестным законам природы…». Уже на второе заседание комиссии были приглашены Аксаков, Бутлеров и Вагнер, которых попросили описать то, что они считают медиумическими явлениями. Таковыми оказались движения неодушевленных тел при прикосновении человеческих рук (особенно поднятие предметов и изменение их веса); то же без всякого прикосновения; движения и звуки при прикосновении к предметам, имеющие характер осмысленных явлений; движение предметов в заданном направлении; диалогические явления — ответы на вопросы, писание неодушевленными предметами; медиумо-пластические явления — образование и появление частей человеческого тела, а также полных человеческих фигур. Комиссия определила сроком своей работы весь 1875/76 учебный год.

Первыми медиумами, которых Аксаков, Бутлеров и Вагнер представили комиссии, были три мальчика — братья Петти из Англии. Их сверхъестественные способности были проверены и письменно удостоверены лично Аксаковым. Способности эти состояли в том, что, во-первых, когда старшие впадали в транс, перед младшим возникали некие «медиумические капли»; во-вторых, старший, Джон, заставлял звучать колокольчик, помещенный в висящую над столом клетку, а также проникал сквозь остающийся неповрежденным занавес. В течение восьми заседаний, проходивших на квартире Менделеева, комиссия внимательно изучала всё, что делалось братьями Петти, и в конечном итоге постановила: «Принимая во внимание, что во всех случаях, когда были соблюдаемы предосторожности, никаких так называемых медиумических явлений в присутствии медиумов Петти в заседаниях комиссии не происходило и что, напротив, когда медиумы были предоставлены сами себе, без всякого контроля, такие явления наблюдались, комиссия приходит к тому заключению, что медиумы Петти постоянно стремились обмануть ее, а потому считает этих лиц обманщиками». Что касается «медиумических капель», то они оказались брызгами слюны. А о сверхъестественном умении Джона Петти проникать сквозь занавеску, не повреждая ее, можно прочитать в воспоминаниях дочери Менделеева Ольги: «Помню, как Дм. Ив. горячился и громким голосом спорил с Бутлеровым и Вагнером по поводу спиритизма, сеансы которого в присутствии иностранного медиума происходили у нас в квартире. Много неприятных минут имел этот медиум, несколько раз уличенный Дм. Ив. во время сеансов. Я, тогда десятилетний ребенок, помню только один случай, про который отец на другой день рассказывал нам за обедом. В комнате, где происходил сеанс, было темно, играл орган, приобретенный для этого по требованию медиума. Медиум, сидевший со связанными руками и привязанный к стулу, должен был очутиться в алькове, затянутом от потолка до полу материей, прибитой по краям гвоздями. В этой темноте и сравнительной тишине отцу послышался подозрительный шорох и звук распарываемой ножом материи. Недолго думая, Дм. Ив. зажег спичку, и все увидели медиума, находившегося уже в алькове вместе со стулом и преспокойно зашивающего материю по шву. Конечно, произошло смятение среди увлеченных спиритизмом и обморок медиума».

Несмотря на то что работа продолжалась и комиссия была далека от окончательных выводов, Вагнер и Бутлеров опубликовали по большой статье во враждебном университету катковском «Русском вестнике». Борьба разгоралась не на шутку. В ответ Дмитрий Иванович, с согласия комиссии, выступил с публичной лекцией на эту тему в аудитории Русского технического общества в здании Соляного городка (ранее здесь находились склады соли и вина, а теперь располагались выставочные павильоны). Это была, наверное, единственная лекция, прочитанная им с листа (готовый текст должен был уберечь оратора от излишней горячности). Он рассказал собравшимся о ходе работы комиссии и о позиции сторонников спиритизма, считавших, что непосвященные, неспособные увидеть то, что видят они, должны молчать до тех пор, пока увидят и уверуют. «…Я бы, признаюсь, и молчал, мне бы это было спокойнее, если бы спириты сами молчали. Нет, они разжигали в обществе и литературе интерес к своему учению. Публичное чтение назначалось для того, чтобы охладить пыл спиритов и публики, ими заинтересовавшейся, показать им, что в среде, где нет предубеждения ни в пользу духов, ни в пользу спиритов, ничего пока спиритического не происходит, хотя для показания этого выписаны заморские духи».

Тем временем полемика начала переходить в настоящий скандал с обвинениями и разоблачениями. К театру военных действий подтянулись литераторы. Ф. М. Достоевский, с интересом следивший за сеансами спиритов и настойчиво просивший своего приятеля Вагнера (их познакомил поэт Я. П. Полонский) добыть ему приглашение на медиумическую демонстрацию («Что у Аксакова? Будут ли, наконец, сеансы? Я готов обратиться к нему сам…: не допустит ли он меня к себе хоть на один сеанс?»), в январском выпуске «Дневника писателя» за 1876 год пометил: «Спиритизм. Нечто о чертях. Чрезвычайная хитрость чертей, если только это черти». Далее он писал: «В самом деле, что-то происходит удивительное: пишут мне, например, что молодой человек садится на кресло, поджав ноги, и кресло начинает скакать по комнате, — и это в Петербурге, в столице! Да почему же прежде никто не скакал, поджав ноги в креслах, а все служили и скромно получали чины свои?..» По Достоевскому, спиритизм — это проделки чертей, вечно готовых одурачивать людей и сеять между ними раздор. В романе «Братья Карамазовы» он выскажется об этом совершенно конкретно: «Вот уже сколько у нас обидели людей, из поверивших спиритизму. На них кричат и над ними смеются за то, что они верят столам, как будто они сделали или замыслили что-либо бесчестное, но те продолжают упорно исследовать свое дело, несмотря на раздор… Ну что, например, если у нас произойдет такое событие: только что ученая комиссия, кончив дело и обличив жалкие фокусы, отвернется, как черти схватят кого-либо из упорнейших членов ее, ну хоть самого г-на Менделеева, обличавшего спиритизм… и вдруг разом уловят его в свои сети… — отведут его в сторонку, подымут его на пять минут на воздух, оматерьялизуют ему знакомых покойников, и всё в таком виде, что уже нельзя усумниться, — ну, что тогда произойдет?» «Странный был человек, — говорил впоследствии Дмитрий Иванович о Достоевском, — уверяет: «одновременно верю и не верю в духов». Когда говорит — сам не то смеется, не то серьезно относится — сам притом не знает, как именно. Запутанное сознание; тут и глубина, и величайшая наивность сплетаются. Нельзя никак осуждать, но и дорогу с помощью таких людей найти трудно!»

Следующим медиумом, которого Аксаков привез из дальних краев, была некая мадам Клайер. Ее добросовестность гарантировалась не только репутацией «сильного» медиума, но и тем обстоятельством, что она, получив богатое наследство, отошла от публичных показов, а в Петербург прибыла исключительно с целью помочь работе комиссии. Мадам Клайер прославилась своей способностью заставлять столы двигаться, бить ножками и даже подпрыгивать. К ее приезду научный Петербург приготовился со всей основательностью. Во-первых, был изготовлен манометрический стол с чуткой к любому физическому усилию столешницей — малейшее давление на нее снизу или сверху отмечалось приборами. Во-вторых, профессор Н. П. Петров сконструировал стол со столешницей, вообще не имеющей свесов (то есть его нельзя было приподнять, наклонить или раскачать за столешницу), и расходящимися далеко в стороны ножками, чтобы медиум не смог подсунуть под них ступню. В-третьих, решили применить прибор для улавливания медиумических стуков и звуков, а в-четвертых — весы для проверки увеличения и уменьшения веса.

Примерно в это же время в рядах сторонников спиритизма произошло некоторое волнение: Вагнер, хотя и не перестал верить в него, всё более склонялся к необходимости его физического изучения, а Бутлеров с Аксаковым продолжали доказывать, что демонстрация сама по себе должна служить свидетельством реальности медиумических эффектов. «Явления непостоянны, капризны, — говорил Бутлеров, — нужно долго трудиться, чтобы случайно попадать на факты. Здесь нельзя ставить опыты так, как мы ставим их в наших лабораториях».

К началу серии опытов с мадам Клайер ситуация буквально накалилась. Спириты готовились торжествовать победу, антиспириты собирались ни в коем случае не допустить мошенничества. 13 февраля 1876 года на сеансе в доме Аксакова помимо медиума и обычных участников присутствовали писатели Ф. М. Достоевский, Н. С. Лесков и П. Д. Боборыкин. С самого начала «секунданты» Клайер стали настаивать на использовании простого стола. Кроме того, лишь трем членам комиссии разрешено было находиться в одной комнате с медиумом, остальных не только выдворили в соседнее помещение, но и запретили им даже оттуда делать наблюдения. И во всём остальном, как писалось в протоколе заседания, «сеансы… обставляли условиями, устраняющими удобства наблюдения, ставя медиума в условия полной свободы бесконтрольных действий». Тем не менее «один раз было прямо замечено, что госпожа Клайер подвела свою ногу под ножку стола». С большим трудом стоило усадить мадам медиума за манометрический стол, «при этом не было замечено ни качания, ни поднятия этого стола». Во время сеанса за столом конструкции профессора Петрова «этот последний ни разу не качался и не поднимался». До остальных приборов дело вообще не дошло.

Вскоре Бутлеров, Вагнер и Аксаков отказались посещать заседания комиссии (они, правда, сделали еще одну попытку сотрудничества, прислав описание и даже фотоснимки массового явления человеческих фигур среди бела дня, случившегося на американском континенте, на ферме братьев Эдди, но комиссия сочла их обманом), а состоятельная мадам Клайер перестала участвовать в споре русских ученых, найдя себе в Петербурге более приятные занятия. Бутлеров чувствовал себя униженным и подавленным, члены же противоположного лагеря были возмущены нетерпимостью спиритов к любой попытке объективно исследовать предъявленные чудеса. Комиссия завершила свою работу, придя к заключению: «…спиритические явления происходят от бессознательных движений или от сознательного обмана, а спиритическое учение — есть суеверие». Председатель комиссии, мягкий и деликатный профессор Ф. Ф. Петрушевский (впрочем, ничуть не более мягкий и деликатный, чем оказавшийся его противником профессор А. М. Бутлеров), не выдержал и дописал от себя: «…я не мог бы еще раз приступить к занятиям такого рода без чувства отвращения и даже унижения; так вся требуемая сторонниками спиритизма обстановка этих занятий странна, деспотически подавляет свободную пытливость и вообще бесконечно далека от того, чего требует точная и гласная наука».

Писатели и журналисты, втянутые в эту скандальную историю, писали о спиритизме довольно скептически, избегая категорических утверждений, но при этом весьма недвусмысленно обвиняли Менделеева и его товарищей в предвзятости и разжигании вражды к спиритам. «…В нашем молодом спиритизме, — высказался Достоевский в мартовском выпуске «Дневника», — заметны сильные элементы к восполнению и без того уже всё сильнее и прогрессивнее идущего разъединения русских людей». Взяв спиритов под условную защиту, Федор Михайлович не находил никакого оправдания Менделееву и его товарищам, заявив (чуть раньше, по следам сеанса 13 февраля): «Я думаю, что кто захочет уверовать в спиритизм, того ничем не остановишь, ни лекциями, ни даже целыми комиссиями, а неверующего, если он только вполне не желает поверить, — ничем не соблазнишь…»