Меньшиковский дворец[повесть, кубинский дневник и рассказы]

— Это почему? — возмутился Андрей.

— Потому что тебе вечером надо изображать королей и вельмож. Да к тому же еще и петь. После такой работенки не только петь, ты стоять на сцене не сможешь. А ты говоришь: «не любит»!

— Да, Серега, — сказал Андрей, — у меня в воскресенье — премьера.

— Поздравляю, — искренне обрадовался я. — Кто на этот раз?

— Жак Оффенбах, конечно, — ответил Андрей. — «Перикола». Придешь? Я тебе оставлю два пригласительных билета.

— Конечно, приду, — ответил я. — Какая же это премьера без меня!

Андрей поступал в этом году в Ленинградскую Консерваторию, приехав из какого–то уральского города. Прошел все «туры», но на собеседовании ему все–таки сказали, что он не прошел «по конкурсу». Но, признав, что тенор у него «великолепный», посоветовали обратиться в театр–студию при Дворце культуры Первой пятилетки. Андрей с радостью ухватился за эту возможность. Театр был музыкальный. Дворец находился почти напротив Консерватории, сзади Мариинского театра оперы и балета. Так что все складывалось блестяще! Он мог постоянно бывать на всех спектаклях «Мариинки» и по вечерам брать уроки вокала в Консерватории. Дело было за малым. Нужна была ленинградская «прописка». Так, Андрей оказался в нашей бригаде. Жил он в строительном общежитии на обуховской окраине города, где должен был жить и я. И каждый день после работы мчался то к себе в студию, то в Консерваторию на занятия. И был счастлив…

— Андрей, у меня к тебе будет просьба, — сказал я, когда мы закончили работу. — Зайди в конце дня в сорок восьмую квартиру. Ты слышал, там, на кухне надо посмотреть кран.

— А ты, что сам не пойдешь? — спросил удивленно Андрей. — Это же Галина тебя зовет. Вы, что поссорились?

— Да, понимаешь, вчера ночью на меня что–то нашло, и я наговорил ей много лишнего.

— Ну, так извинись. Подумаешь, проблема! — сказал Андрей. — Она, конечно, старше тебя, но, по моему, хорошая женщина.

— Вот именно! Я не хочу хорошей женщине морочить голову. Надо с этим кончать. Да, у меня, ты знаешь, на это совсем нет времени.

— Да, — задумчиво сказал Андрей, — так мы с тобой останемся «старыми холостяками». А в квартиру я зайду, хотя уверен, что с краном там все в порядке.

Мы поднялись на третий этаж и сели на сложенные на лестничной площадке батареи. До обеденного перерыва оставалось около получаса.

— Послушай, Серега, — спросил меня Андрей, — а почему ты не поступал на дневное отделение Университета?

— Видишь ли, мой друг, когда я приехал в Ленинградский университет, то оказался в интересной кампании жаждущих стать философами. Здесь были председатель литовского колхоза, инструктор белорусского провинциального райкома партии, профсоюзный деятель «местного значения» из Казахстана и даже «капитан Дальнего плавания», правда, речного, ну и прочее. Некоторые из них не только не знали того, что Карл Маркс никогда в России не был и с Лениным не дружил, но и весьма «условно» владели русским языком. Но у всех были необходимые «рекомендации», которых у меня не было. Я наивно рассчитывал на мой двухлетний «трудовой стаж», дававший мне право прохождения «вне конкурса». Экзамены я сдал, не напрягаясь, на «проходной бал» и спокойно ждал зачисления. Однако в списках зачисленных меня не оказалось. Потом мне зам. декана, очень интеллигентная женщина, доходчиво объяснила, что из двадцати пяти принятых я оказался двадцать шестым. И меня «вычислили» по причине моего «юного» возраста. Мне посоветовали «перекинуть» документы на вечернее отделение, но нужна была срочно хотя бы временная городская прописка. Ну, а дальше ты уже сам знаешь…

— Мда, — глубокомысленно подвел итог моих воспоминаний Андрей, — нам с тобой повезло.

— Если это можно назвать везением! — закончил я.

Мы спрыгнули с батарей, и пошли в квартиру, где был бригадир. Здесь уже собралась почти вся бригада.

— Ну, что, мужики, «большой перекур», — сказал Кузьмич.

Все спустились во двор. Здесь к нам присоединились остальные, которые работали в других подъездах. Мы вышли на Нарвский проспект.

— Так, — скомандовал Кузьмич, — Философ и Пацан в «Гастроном». Остальные — за мной.

Мы с Андреем зашли в магазин. Я купили три пачки пельменей и две бутылки «Московской». Андрей отправился в «бытовку» варить пельмени, а я присоединился к остальным в «Закусочной». Здесь уже были заняты столы–стойки, на которых стояли кружки с пивом. Пока я расплачивался за пиво, Кузьмич разлил всем в кружки «на глаз» по «сто» и произнес, как всегда:

— Что–то стало холодать…

— Не пора ли нам поддать, — дружно ответили мы и осушили свои кружки пива «с прицепом».

Душа у меня стала отогреваться. Затем все, повеселевшие, отправились в «бытовку», которая находилась в том же доме, где мы работали, в так называемой «дворницкой» в полуподвальном этаже, Здесь уже нас ждал Андрей с закипевшими в огромной трехлитровой кастрюле пельменями.

Во время обеда Кузьмич меня спросил:

— Сережа, сколько у нас в «заначке»?

— Как всегда. На неделю хватит.

— Ладно. Ты, кстати, после работы останешься?

— Нет, сегодня же четверг. У меня занятия в Университете.

— Ну что ж, тогда и мы не остаемся. Ничего, потерпим до субботы. Ты, как в субботу свободен?

— Свободен. Я мы, что опять работаем в субботу?

— Работаем, работаем. Надо же людям дать тепло к Новому году. Так что до субботы, Философ, никому ни копейки. Даже мне! Понял?

— Ладно, понял, — ответил я.

После обеда я работал на монтаже. Не дожидаясь Андрея, чуть раньше всех, я ушел в бытовку. Быстро переоделся и выскочил на улицу. Нырнул в метро и через несколько минут вышел на Московском вокзале.

Проехав по Лиговке три остановки на трамвае, я подошел к дому, где снимал «койку» в небольшой коммунальной квартире. Я открыл ключом входную дверь, прошел по коридору и вошел в свою комнату. В продолговатой шестнадцатиметровой комнате располагались металлическая кровать моей «Хозяйки» с набалдашниками на спинках и «горкой» подушек под тюлевой накидкой, напротив нее платяной шкаф, рядом с ним «обеденный» стол у окна, из которого была видна, находившаяся в двух метрах кирпичная стена соседнего дома, и напротив стола у двери, отделенный от кровати изразцовой печкой, «мой» кожаный диван с зеркалом на верху спинки и со слониками на полочке. На диване возлежал Олег.

— Привет, Серега, — сказал он, не вставая, — я тебя уже заждался.

— А где Анна Семеновна? — спросил я.

— Твоя хозяйка отбыла к дочери и внучке на Литейный. Просила передать, что на кухне, на плите тебе оставлены котлеты с жареной картошкой. Между прочим, я посмотрел. Там две котлеты и картошки на двоих тоже хватит. Они еще теплые. Если поторопишься, то разогревать их не придется.

Олег был ленинградцем и моим однокурсником по факультету. Он работал механиком на знаменитом заводе ЛОМО, на котором выпускали известные фотоаппараты «Зенит», чем он очень гордился. Вообще он был несколько завышенного мнения о себе, воображая, что он, может быть, потомок «того самого» графа Шереметова, так как носил ту же фамилию. Но мне он нравился. С ним было интересно. В свободное время он таскал меня по всем музеям и театрам города. Товстоногов, Владимиров, Акимов — он говорил о них, как о своих знакомых. Преувеличивал, конечно, но с билетами у нас никогда проблем не было. Особенно мы любили ходить в уютный театр Комедии, в фойе которого сам Николай Павлович Акимов встречал зрителей, а Сергей Филиппов, когда не был занят в спектакле, любил в антрактах прогуливаться по коридору и с удовольствием принимать знаки поклонения публики. Однажды в уютной «курилке» театра мы наткнулись на Аркадия Райкина, разговаривавшего со своими знакомыми. Мы с Олегом объездили все пригорода Ленинграда и не один раз. В общем, он поставил цель сделать из меня «цивилизованного питерца», за что я ему был благодарен и прощал его фанаберию. Моя «хозяйка» его обожала, и они могли часами за чашкой чая говорить о «делах минувших».

— А ты что это разлегся на моем диване? — спросил я.

— Простой же ты человек, Серега, — начал резонировать мой друг. — Ничего еще не смыслишь во вкусе жизни. Меня сегодня угостили рюмочкой французского коньяку. Так что, я лежа пытаюсь сохранить подольше это ощущение удовольствия. Кстати, у тебя шоколад есть? Впрочем, я знаю, что его у тебя нет. А жаль!

— А может быть, это был не французский, а армянский или грузинский коньяк? — подначил я.

— Может быть, — спокойно ответил Олег. — Но до чего же приятно думать, что это был французский коньяк!