Меняю бред на бренд

А сын Анны рос крепким, красивым, смышлёным парнем. Уже готовился поступить в физкультурный институт, как вдруг ушёл на вступительные экзамены и исчез. Слава богу, пришёл, когда мать уже обзвонила всех и вся и выяснила, что в институте его не было. Сын заявил, что в институт он поступать не собирается и пойдёт в армию. И стал собирать чемодан, набивая его книгами. На вопрос, зачем ему тогда книги, ответил, что готовиться там будет.

Анна прибежала в военкомат, в приёмную комиссию, и слёзно попросила подождать, говоря, что что-то не так стало в поведении парня. Но комиссия ответила, что много их таких, «сумасшедших» мамочек, не желающих отдавать своих чад в армию, что ещё не такого, мол, напридумываете. Сына забрали, а через три месяца позвонили и сказали: «Забирайте. Не нужен он нам». Сын вернулся домой больным душой человеком. «Шизофрения», – поставил диагноз врач.

Горе матери было бесконечно, и, поняв в какой-то момент, что болезнь не отступит, она посвятила всю себя жизни сына. Билась за него, защищала от людей, ненавидела тех, кто советовал ей отдать его в дом инвалидов, потому что всё труднее становилась с ним справляться в периоды обострения болезни. Он в такие моменты становился буйным и агрессивным, и пятеро здоровых деревенских мужиков не могли с ним справиться, чтобы связать и увезти его в психиатрическую больницу.

Яков Петрович умер рано. Анна осталась совсем одна с неподъёмной ношей. И вынуждена была увезти сына в дом инвалидов. Но каждую неделю люди видели несчастную учительницу, едущую в город с тяжёлыми сумками. Она возила сыну гостинцы, вещи, сигареты, подолгу сидела с ним, вглядываясь в его пустые глаза. Как-то она увидела у него обожжённые пальцы рук.

– Что это? – прибежала она к нянечке, которая ухаживала за больными.

Так это он окурки курит, – холодно объяснила женщина.

Как это окурки? – удивилась мать. И снова и снова оставляла деньги обслуживающему персоналу.

– Ну, пожалуйста, покупайте ему всё, что нужно, ради бога! – плакала она.

Заболела как-то Анна и не ездила две недели. Приехала потом и долго не могла понять смысл слов: «Ваш сын умер. Ещё неделю назад».

А как же так? Почему мне никто не сказал, не сообщил?

А адреса не знали.

Это была ложь. Адреса всегда остаются при оформлении человека в любое заведение. Просто никто не удосужился донести информацию матери. Да и зачем? Кому нужны эти инвалиды? Тем более – брошенные.

Анна пыталась бороться за право эксгумации, чтобы увидеть своими глазами, её ли это ребёнок, и похоронить его по-человечески в родной земле, в посёлке. Нужны были деньги, разрешения, связи, время. Она бросилась в ноги к родственникам, умоляя их помочь. Но все отказались, сказав, что это бесполезное дело. Придя домой, Анна написала записку: «В своей смерти прошу никого не винить. Я ухожу добровольно, потому что не вижу никакого смысла жить дальше». И повесилась.

– Спасибо, пап, за истории! – говорю я.

– Спокойной ночи, дочь, – подходит он ко мне и целует меня в голову.

Вот тебе, Ломо, и рассказы. Может, тебе они и не понравятся. Но мне кажется, в них тоже есть бренд. Бренд человечности и бесчеловечности, которые всегда присутствуют в нашей жизни.

Колобок докатался. Сон

Колобок. Красивый, весёлый.Катается, ржёт, дурачится!Меня тоже когда-то сожрут.Но подавятся!

Я только представила: что, если…

Сегодня я умерла. Я лежала аккуратненькая, в элегантном платье, достаточно выпендрёжном для похорон. Ну, это же я умерла, а не ктото другой. Мне можно всё. Я слышу голоса родителей, друзей, сестры, любимых. Ой, сколько же их, любимых… много. Есть более любимые, есть менее. А есть вообще те, кого я даже не помню.

Санька плачет, как обычно, красиво шмыгает своим хорошеньким носиком, у неё потрясающе розовеют при этом щёчки и проявляются веснушки. Она сразу становится похожей на маленькую пацанку. Не плачь, Шурка, моя лошадь. Мне теперь наконец-то хорошо и спокойно. Я не хочу драйва, веселья, спокойствия, славы, денег, внимания, преклонения и любви. Я не буду больше ругать тебя, учить жизни, да и вообще не буду. Не скучай, помни, как я умею зажигать и отжигать, и сразу улыбнись! А если тебе понадобится смелость, вспомни меня, безбашенную артистку-авантюристку, и у тебя всё получится!

Мама и папа, простите меня за то, что я, наверное, далеко не ваша мечта. Я нервный, непонятный, непутёвый ребёнок с признаками гения и раздолбая в одном лице. Вы так и не поняли, кого во мне больше, да я и сама не поняла.

Мои друзья, которых не было, спасибо за то, что вас не было. Спасибо вам за оставленное мне одиночество. И творчество. За то, что мы не делили с вами горести и радости, за то, что не обижались, не завидовали друг другу, не изображали «я за тебя горой».

Мои «няни», люди, которых я использовала, как свою жилетку, простите меня за то, что одиночила вашу жизнь. Я была капризна, зла, но я очень вас любила, это была взаимная любовь. На редкость.

Мой любимый черноглазый зверёк, прости, что так тебя называю, это я любя. Тебе оставляю все свои смешные вещи, весь мой театрмаскарад, мои костюмы. Зачем они тебе, я не знаю, но мне приятно, что ты это всё хранишь. Твоя душа тёплая, и мои нехитрые пожитки довольны. Им у тебя комфортно. Ты просила, чтобы я была чуточку добрее к миру и людям, я старалась, у меня не получилось.

Рыжий, привет. Ну, вот я и отмучилась. Ты переживал, чтобы крыша моя не «поехала». Она не поехала, потому что я «уехала» раньше. Улыбаюсь. Ну, ты не злись, что мы больше не будем друг для друга «сливными бачками» душевных терзаний и мук. Я в твоей памяти, я знаю. И приведи уже себя в божеский вид, покрась уже свои седеющие волосы в радостный рыжий, как красила тебе их я! Будь всегда солнечным, милый Рыжий!

Ломо. Что-то ты приуныл, подкис как-то, стал какой-то грустный ушастый слон. Моя «тайная душа». Друг мой. Близнец мой. Враг мой. Я всегда с тобой. В каждой знакомой букве…

– ЭЭЭЭй, ну здравствуй, Бог! – наконец-то закричу я с вызовом самому Ему. Он отвернётся, Ему станет стыдно, и он только молча положит мне в руку конверт, в котором будет написано одно слово: «ПОВТОРНО!» И жизнь начнётся заново.

Пойманная Улька

К Ульке я относилась хорошо, но после этого случая особенно прониклась. Она, как прочитанная книга, ранее вроде понятная, зазвучала в моём сердце как-то по-новому. Мне она всегда казалась слегка высокомерной, холодной длинноногой красавицей, ищущей принца – молодого, такого же прекрасного, как она, но богатого, да ещё и с чувством юмора.

Улька позвонила мне сегодня и срывающимся, тихим, заговорщицким голосом спросила: «Пожалуйста, могу ли я к тебе сейчас приехать?» Голос Ульки был странен, обычно он у неё звенит в трубку то смехом, то слезами, всегда на высоких нотах… А тут – низкий, сдавленный тон. «Да, Уленька, конечно, приезжай», – сказала я.

Бледная Улька влетела в мою убогую, но сказочную квартиру в розовом цвете и нервно шлёпнулась в кресло рядом с моим главным другом – большим плюшевым зелёным крокодилом.

Долго-долго сидела молча, потом попросила у меня пустырник, выпила сразу почти полфлакона, посидела опять молча час и начала свой рассказ.

Наташа, я сегодня попалась!..

Где и на чём? – спокойно спросила я.

В «Лимоне»… на воровстве.

Понятно. Вот почему в последнее время при слове «гипермаркет», как я заметила, у тебя зажигались глаза. Они просто начинали блистать, как ночью фары у машин.

Да, я ворую уже полгода, но попалась только сегодня. Теперь буду в гипермаркет на самом деле бояться ходить. А ведь вчера мне было предупреждение. Позавчера я тоже в гипермаркете наворовала и взяла тележку, а обычно я с корзиной хожу. Напихала я в свою дамскую сумку всего-всего и встала в очередь с тележкой. А в тележке моя сумка. Если ты с корзиной стоишь, то из очереди выйти можно, а если с тележкой, то всё, уже никак не выйдешь, потому что за тобой уже встала очередь. Ну как ты уедешь? Никак не уедешь, – вслух размышляет Улька, уже не особо замечая меня. – Я такая стою, значит. Смотрю – к нашей кассе подходят двое в ментовской форме. Именно к нашей! А тут впереди мужик с рюкзаком, у него рюкзак висит без специальной упаковки, которую в гипермаркете выдают. Просто так на тележке висит. Менты ему говорят: «Покажите рюкзак!» Он показывает. Ничего нет. Я смотрю. Это всё ж передо мной происходит!!! А у меня полная сумка всякого дерьма, еле закрыла. Вот как назад-то? Назад уже никак не рвануть! За мной уже фигова туча тележек. Что я сделаю? Да ничего уже не сделаю! А вытащить из сумки, ну, во-первых, будет вообще позорно, а во-вторых, у меня даже денег оплатить всё не хватит. Это совсем палево будет. Я стою дальше. Он мужика проверил, следующие передо мной две старые бабки, они вместе с одной тележкой стоят. Я за ними уже стою, уже даже вытащила свою мелочёвку. Он подходит к этой «моей» бабке и говорит: «Покажите сумку. Вот эту». Блин. Моя сумка вообще раздута, как не знаю что, а он у бабки требует показать небольшую сумку. У меня, Наташа, вся жизнь перед глазами пролетела! А бабка, ты знаешь, начала причитать: «Да всё я вам покажу, да мне чужого не надо, я не люблю жить и бояться, мне проблемы не нужны. Я сейчас всё-всё вам покажу». И показала. Чиста бабка. Следующая – я. Я даже молитву «Отче наш» стала читать про себя, и… он ушёл! Я прохожу. Всё нормально. И, ты знаешь, бывают же такие мысли ниоткуда, ты вроде и не думал об этом, но как будто кто-то тебе в ухо сказал: «Улька, это знак!» А сегодня, видишь, попалась. Вот тебе и знак. Первый раз я кофе и чай самый дорогой своровала и отправила своим родным – маме и бабушке. Элитный алкоголь не сопрёшь, он клипсованный. Потом «купила» австралийское мясо, оно офигенно дорогое, и позвала вас в гости.